Жена напрокат

Торопливо, на нервах, – время, время! – кинулся я что-то ещё отвинчивать, чем, к неудовольствию мастера, вывел его из столбнячной задумчивости.

Заразителен не только дурной пример.

Мастер тоже навалился что-то отвинчивать.

Но уже через минуту его снесло с горячей волны. Стал тряпицей с чрезмерным прилежанием протирать верх машинки, ворча про то, что рабочий день безбожно быстрым аллюром закругляется.

У нас произошло разделение.

Мастер сонной мухой ползал по верхам. Протирал пластмассовый верх. С медвежьей силой давил грязным, уже темно-фиолетовым комком очистителя на шрифт, кстати, чистый ещё из дому; давил так, что, казалось, вот-вот моя "Эрика» хрустнет под его слоновьей волосатой десницей.

«Не останови – размолотит ведь! Но как остановишь?»

Мне было до слёз жаль бедную «Эрику», и я, не смея соваться со своим уставом в чужой монастырь, всё же отважился отвести увечье от бедняжки. С молчаливым упрямством первооткрывателя я полез в глубь, отвинчивая всё, что отвинчивалось, стараясь своим энтузиазмом, без слов привлечь внимание мастера к нутру машинки, как бы намекая, давая понять, что гвоздь поломки сидит именно там, в её металлических недрах.

Старшуня не обрывал мою инициативу, аккуратно складывал в кучку винтики-железочки.

Наконец он дал царский знак отойти от стола.

Я отошёл.

Мастер зачем-то отломил кусочек тонкой проволоки, подержал её в щипцах на коротком жёлто-выморочном огне, уронил на пол, но подымать поленился. Или раздумал.

До шести оставалось три минуты.

Мастер со вздохом принялся собирать машинку. И тут случилось странное. В сторонке, где всё лежало с моей машинки, бугрилась ещё горушка деталей, которые, увы, почему-то оказались лишними.

Я разинул рот, аврально готовясь в следующую минуту умереть со смеху, когда мастер начнёт показывать, что машинка работает.

Но когда он начал показывать, я разочарованно захлопнул рот: на заложенный в машинку лист чётко ложились оттиски букв.

– Фирма веники не вяжет, – учтиво констатировал маэстро. – На первый раз с тебя, дорогой, четыре восемьдесят.

Я благодарно сунул пятерку и поспешно выскочил, боясь, что за мной погонятся со сдачей и с квитанцией. Но за мною никто не гнался. Ни с милицией, ни без.

Счастливый, дома я плюхнулся за машинку и оцепенел.

Машинка не печатала!

Давишь на пуговки, буквы на железных кривульках скачут, но до бумаги не доскакивают. Что я… Доскакивать доскакивают, да оттиска не дают.

У мастера на красоту давали, а у меня бастуют? Не иначе. На белом плотном листе – оставил мастер в машинке – напечатал же вот он вон как глазасто: «Прошу проверить воспроизведение». Каким образом?

Утром я снова звонил в мастерскую.

– Рады будем видеть тебя, дорогой, к закрытию! – заключил разговор на сладкой ноте мастер.

Теперь мой визит стоил уже пять восемьдесят.

Пришлось мне лететь к закрытию и в третий раз, чтобы подарить там шесть восемьдесят. Подарить я успел, да машинка преподносила прежние концерты. В мастерской печатала – дома отказывалась наотрез.

Почему?

Профессиональное любопытство пригнало меня в мастерскую и в четвёртый вечер.

Маэстро свойски улыбнулся мне.

Но, обнаружив, что я без «Эрики»-кормилицы, с опаской спросил:

– Или заработала?

– В том-то и дело, что нет! – выпалил я. – По этому случаю я приглашаю тебя в ресторан!

(К той поре я тоже перешёл уже на ты.)

– Это пожалуйста, – солидно, с теплом согласился мастер. – Кварталишко прикрыли монетно. Не грех и с клиентом тесно общнуться в непринуждённой обстановке.

После того как мастер профессионально оприходовал первый гранёный стакан тёщиной смеси, я вкрадчиво спросил:

– Скажи, дорогой, как это получается… У тебя моя машинка работает как часы, а у меня балбесничает?

Крепёжка размягчила моего гостюшку.

Он стал такой слабый, словно муха весной.

Где-то в углу попробовали запеть.

На угол отовсюду зашикали.

– Эй, пьяный комбинат, кончай орать!

Я ждуще смотрел на мастера.

– Всякая работа любит мастера, – кренясь набок, назидательно, с победной меланхолией отвечал он. – Потом… Дело мастера боится… Боится – значит уважает… Вот эта твоя «Эрика» меня боится и печатает, а тебя не боится и не уважает…

– Туману густо подпускаешь. Ну, чего ехать на небо тайгой? Хоть по большому секрету шепни.

Мастер слегка осерчал. Вздулся, как пузырь водяной.

– Это, – пробормотал, – уже шпионаж производственный… И под большим секретом не выдам самый маленький секрет фирмы… Что же, выдай секреты, а сам накройся медным тазиком и ступай по миру с рукой?

На манер попрошайки мастер широко выбросил на край стола медвежью свою лапищу с зажатым в ней тушистым цыплёнком не то под табаком, не то под махоркой.

– Или, – валко наклонился ко мне, – ты думаешь, что мы как врачи?… Если побежал какой по врачам, так до тех степеней ему бегать, пока не откинет лапоточки.

– Оставь параллели, – тоскливо поморщился я.

– И меридиан-ны тож! – давнул он локтем в стол, и стол, сухо всхлипнув, прогнулся. – Ни к чему. Гул-ляй, душ-ша!..