Взвихрённая Русь – 1990

Пробежала собака, подметала ушами асфальт под гумовскими окнами.

Колотилкин мялся на месте, не знал, чем занять себя.

Ему вспомнилось, что завтра у Аллы день рождения. Он побрёл наугад к ближнему гастроному, Надо хоть какой достать колбасы.

У магазина он увидел старуху, что крестила в спину уходивших на съезд депутатов. Проводив депутатов, уныло вытянула гробиком ладошку.

Они столкнулись глазами. Старуха в замешательстве опустила руку, спрятала за себя.

Колотилкин отдал ей первую попавшуюся под пальцы бумажку. Это была четвертная.

– Только, матя, не стойте здесь.

– Спасибушки, сынок… Скольке днёв не постою… А потома куда ж я безо милостыньки? Пять десятков годов оттерпужила на хвабрике… Давно-о выпала на пензию…Пензии положили мне тридцатник. Сулились подвысить. Я ждала, ждала… Все жданки прождала… На конце концов подвысили… на шестьдесят пять копеек. Я снесла те их шестьдесят пять копеек назадки в собесий. Говорю, отдайте вашему прязиденту за мученические хлопоты об нас, стариках… А то ему, можа, скушно расписуваться ровно за четыре тыщи. Пускай буде четыре тыщи и шестьдесят моих пять копеюшек. Всё радетелю подмога… Ценищи кругом скаженные… дурные…

– Да что вы так убиваетесь о президенте? – сердито пальнул Колотилкин.

– А об ком, любчик, мне ишо убиваться?.. Он жа на всех на нас один Боженькой с небушка спущён. Куда мы безо него? Он об нас весь исхлопотался. Из-за границы никак не вылезе… Всё, слыхала, распытывает там, как нам покрепче жизнёнку подправить… Тольке, вот грех, иль секреты они от него поглубже в воду пихают? На шестом году всё аникак не допытается… А я… Что я? Отстаю, сладенький, от жизни. Промеж старичья крутятся толки, откроются льготы тому, кто переживёт эту пятнистую перестройку. Откроются в будующем. Да уж я, лухманка, до ихняго будующего не доползу. Скакала, скакала савраска и весь пар из меня вон…

Колотилкин угнул голову, не мог больше слушать старуху. «Ещё чего, брызну слезьми…»

– Простите… – повинно бормотнул он и вбежал в магазин.

Столичанский гастроном совсем сшиб его с панталыку. Полки были вызывающе пусты. Но злой народ осатанело кипел. Штурм Зимнего! Впереди маячил не то ливерпуль,[48 - Ливерпуль – ливерная колбаса.] не то ещё какая водянистая колбасня.

Колотилкин взял очередь.

Огляделся.

На дальних полках стояли плюшевые медведи, игрушечные трактора гусеничные с ножами, городки спортивные, щипцы электрические, дефлекторы окна передней двери автомобиля. Лежали горками женские трусы, детские платья, фартуки с прихватками, врезные замки, дверные ручки, электрорасчёски, массажёры роликовые многоярусные, мыльницы, безразмерные, особенной, зовущей белизны тапочки…

Опс… Богатейший выбор в продуктовом магазине!

Человек забежал подкормиться, а под него со всех сторон подкрадываются, как под глухаря, отвальные тапочки.

За всё время, что секретарил Колотилкин, он на разу не был ни в одном магазине. Да и что там было делать? Из одежды когда что надо – торговые жуки на вытянутых лапках несли по звонку. Нет чего в Бродах из тряпья, крутнулся на своём бугровозе в обком, в спецраспределитель… А с продуктами и того вольней. Холодильники-морозильники дома и в райкоме в смежной с кабинетом комнате вечно забиты. Колхозы-совхозы без доклада везут.

Заведовала холодильником в райкоме генеральная секретарша.

Когда ни открой – полный коммунизм с прицепом!

Было такое ощущение, что к холодильнику подведён невидимый пищепровод, по которому исправно сыпалась с небес вся манна.

Но вот, оказывается, не ко всем холодильникам проторены господние маннопроводы?

Колотилкин вжал голову, стоял слушал, что вокруг плескалось.

– Неужели это уже коммунизм или будет ещё хуже?

– Не. Это пока развитой социализм. А как начнём сапоги всмятку жрать, вот тогда и бабахнет окончательный коммунизм. Мишатка с Егоркой нам ещё покажут, пока-ажут кому-унизьму! Вишь, какая у них цепочка? Хрущ сулил коммунизьму в восьмидесятом. У Никиты-Никитоса темперамент негритоса! Но!.. Вовремя Господь позвал. Кто выбежал на подмогу Никитосу?.. О-о… Незабвенный наш нонешний генбатюшка. Влез в Кремль хитро. Жучина ещё тот. Как в комсомоле ляпал? Завтра выборы. Сегодня в ночь он в стельку напаивает кандидата в секретари. А назавтра его ещё тёпленького, с бухой головкой принародно обкакивает, уличает в пьянстве беспробудном и гневно обличает в комнепригодстве с разорватием рубахи на собственном пупке и с беспощадным биением в свою же грудинку. Концертино проходит с помпой. Тот летит в тартарарашки, а Мишатка водружается на чуть было не уплывший престол.

– Откуда донесение?

– Забугорное радиоТАСС докладывало.

– Ну-у… Оттуда могут и лишку пустить.

– У нас скорей сбрешут, чем оттуда. Как желается правду узнать, лови забугорье. Я старый забугорщик, знаю, что пою. Вот на этот комсомольский подвиг наши отмолчались. Значит, заключаю, попадание стопроцентное. Ладно… Дальше – круче! Показамши себя в комсомоле, двинулся наш Мишуля верховитъ в Ставрополье партией. А надо знать, в Ставрополье курорт на курорте, курорт курортом погоняет. Кремляши оттуда не выползали. Сумей классно услужить и ты на кремлёвском коне! Однажды на воды к нему в вотчину заплыли Андропов и Суслов, или ещё кто в калошах. У кого печень, у кого ещё какая хренотень в боку киснет. Наш без мылки влез знамши куда и вылез уже в Кремле. «Кремлёвский прынц»! Знаток села! Разрабатывал продовольственную программу Еcececep на период до I990 года. Плюс меры по ейной реализации. Чувствуешь связку? Хрущик до восьмидесятого. А этот подхватывает эстафетную палочку изобилия, тащит до девяностого. Обещал по семьдесят кило мяска на рыльце! А!? Притащил к голым, к развратным полкам. Иного финиша нe могло и быть. Что там, в программе, лично горбачёвского, знает один ветер. Но ветер знает и то, что строгали её журналисты-мальчики, видевшие село лишь в кино. Как же ей не накрыться с головкой медным тазиком?

– А читал кто её народу?

– На чтение очень большой ум надобен?.. А помнишь?.. Понастроили по Москве на площадях ярмарочные городки. Поразукрасили. Ну, белокаменная, берегись! Задавим изобилием! Готовься к обжорству, к сытой смерти! А дело скатилось к голодной… Балаганишки с площадей тихохонько посмели долой с ненастных глаз и на всех одну оставили заветную мечту. Ах, кабы дожить до заплёванного брежневского застоя! Ах, кабы… Как ни тоскливо было при двубровом орле, а колбаса, случалось, всё-таки залетала по временам в магазины. А теперь, при перестройщике горячем, колбасу приличную можно поймать только в иностранных фильмах и на наших картинках. Закормил до блевотины! И спокойно, степенно передал палочку изобилия Егорке. Маши, Егорий! И второй человек в партии запузыривает ныне сельским хозяйством. Вот намедни в Швецию выскакивал.

– И?

– Да-а, докладает нам Егорий, кругом изобилие. Но ихнейскую систему мы не можем принять. Там, дорогие товарищи, капитализьма! Там западная, понимаете, демократия! Нам, понимаете, очень даже не подходить!..

– Убиться не встать! Да!.. Хорошо так про демократёшку лалакать, отдельно от народа кормясь из спецраспределиловки. Да на хераськи мне их западная, северная, южная или там юго-западная демократия? В брюхо разве гнилуху систему или северо-восточную демократию запихиваешь? Взрежь любого нашего всецарька и загляни, чего у него в брюхе? Нашего пролетарского ливерпуля там не увидишь. Всё импортняк! А на брюхе что? Одежда? Всё ж гады импортное таскают. А нам дать то же идеология, понимаете, очень даже не дозволяет! Где таких козлов разводят для цэков?

– Места знать надо… Этот питомничек закрытый…

– У головки всё сокрыто от народного глаза. На народные денюшки знай тольк бухают себе дворцы, санатории, дачи… Перед кем там ген пел? Мы уже сделали одну революцию в семнадцатом, всех поделали нищими. Кой да кто – понимай, аппаратчики! – выплыл.

– Те-то выплыли…

– И такую, говорит, революцию мы не согласные делать в повторности. Не жалам мы у самих у себе привилегийки отсекать, не жалам всех снова делать нищаками. Открытым текстом было возговорено: «У нас привилегии есть и будут только по закону».

– Ты читал этот закон?

– Как и ты. У них законы неписаные. Что я ни ворочу, всё в законе. А ты про то и подумать не моги. За одни думки под статью свалят… Поёт наш, всяк закатывай рукава. Всяк зарабатувай себе привилегии. Оне попервах себе понахватали, пойди топере ты в задний ухвати след…

– С этим грёбаным рынком заметались. Палец об палец не хотят стукнуть. А сразу бабах по ценам. В два раза! В три раза! А выедут на все пять!

– Это дальнобойная политика. Народец взвое. Затребуе твёр-р

ой руки. Они-то эту чугунную ручку и поднесут с подбегом наготове. Заказывали? Получайте! И пойдут снова по-сталицки жахать. А нам бы не твёрдую руку – нам бы крепкую, умную голову. В этой же рыночной бордели ни один громкой экономист не брал участие. Всё валится по спецзаказу с небеси. А башковичи допирають, можно в два с половиной раза снизить, сдёрнуть проклятухи цены и счастливо перебежать к рынку. Но для этого надобно потеть, надобно мозгой шевелить. А зачем шевелить, когда они самим себе позволяють не шевелить? Так жа лекша. Цены трудягам – у нас же всё для процветания, для неутомимого процветания народа! – вздёрнули, как петлю на шею наложили. Осталось стулку из-под ног выбить. И вся рыночная экономика!

– Но про себя они-то не забыли пошевелиться? Себе привилегии, себе двойное повышение зряплаты. А народику горькому, а низам затюканным – только тройные цены! Каждому своё! Полное разграничение. После этого и пой, что планы партии планы народа?

– И то сказать, верно. Верхам – привилегии, низам – цены. Под себя гребут забесплатно по закрытым спецраспределителям. Да плюсуй, в октябре втихарька и м удвоили заработки. Что значит Софья Власьевна![49 - Софья Власьевна – советская власть.] А пролетариату-то ни копья не накинули. День корячишься у станка и получишь – только пойти поссать в платном туалете. Пролетарьяту тольк тройные цены под песни – соединяйтесь, дуралеи всех стран! И весь рынок. Как крутиться? Вчера слыхал в «600 секундах»? Про инвалидку? Куценко Вера Васильевна. С неё скульптуру мастрячили. Родину-мать. Сейчас в Ленинграде на Пискарёвском кладбище стоит. С венком. Скульптуру слепили и забыли. А бабка всю жизнюху ишачила, пенсия грошиковая. Никому не надобна. Церква подбежала помогти. А наши цари что? Обещаются через три года пенсию подвысить. Себе зряпляту рубанули без дебатов. А тут одни обещанки. Убаюкивают золотыми посулами. Потерпите первые сто лет. А там обязательно всё станет лучше! Эхма-а… Можа, рубляк набавят. А можь, и рваненького много. Царская душа потёмки… Копеек пятьдесят накинут, гляди, Родине-матери на бедность?

– Что же мы терпим? Что? Затащили нас в пропасть перестройщики… В магазин без паспорта голодный не войди!

– Доживём… К бабе на зорьке без пачпорта не подползи.

– Тебе всё хаханьки…

– А неужтошки рыдать? Слушай свежий… Идёт по лесу лиса. На дереве сидит ворона с дефицитным сыром в клюве. «Ворона, ворона, а у нас демократия». – «Угу», – не открывая рта, хмыкнула ворона. – «Ворона, ворона, а сейчас можно обо всём говорить». – «Угу». – «Ворона, ворона, а к нам Михал Сергеич едет». – «Угу». – «Ворона, ворона, а он без Раисы Максимовны!» – «Ка-а-ак?!»