Ай-ай, месяц май! Коню овса дай да на печь полезай!
Вчера вон.
Тридцать пять! Продохнуть нечем.
Хлоп! Навалило, накидало туч – мокрый снег готов. Идёшь – снег под ногами жалобно всхлипывает.
Через час опять солнышко. Опять пекло…
В дверь просунулась плечом вперёд баба Любица.
Позвала слабо. Словно выдохнула:
– Петяша, сынку…
Петро поднялся на локте.
– Сынок… – старуха суетливо прошила мелкими шажками к кровати.
Конфузясь, положила в Петрову руку, что свободно лежала по краю кровати, стопку однодолларовых бумажек. Деньги держали её тепло.
– Сынок… – она запнулась, отвела глаза, – сколько могла… Купи мамке что к душе… Только отцу не говори…
Петро машинально кивнул и смешался.
Вчера нянько давал деньжонки на подарок матери, просил не говорить бабе Любице.
"Он себе сбанкетовал, она себе, а я собирай до кучи их секреты. Можь, отдать назад? Обидится…"
В нарастающей тревоге старуха с минуту вглядывалась в красное Петрово лицо.
Беззвучно, как бабочка крыльями, шлёпнула руками.
– Сынок! Тебе неможется? Да ты не прихворнул?
– Есть, наверно, немножко… Что-то буксы клинит…[380 - Буксы клинит – о головной боли.] Давит давление без выходных.
Старуха переполошилась насмерть:
– Что ж теперь? К доктору? Да он два слова скажет – пятьдесят долларей сломит. Это кармановыворачиватели таки-ие! У нас, сынок, болеть нельзя. Нипочём нельзя. Совсема нельзя!
Говорила старуха взахлёб, невыразимо пугаясь всего того страха, что вела с собой болезнь.
Петро пожалел, что сболтнул про давление, и, дав себе слово больше никогда тут не расслабляться, не хвалиться своими болячками, с усилием засмеялся.
– Ни идола-то у меня и не болит! А наших, а наших симулянтов да ленькарей сюда – разом отучились бы шастать по докторам!
Добрых, немалых сил стоило Петру смять в себе боль, но он сминал, давал вид цветущий, довольный, хотя втихомолку и ойкал, и матерком себя продувал, крепясь.
И старуха, в удивлённом восторге глядя на крупное, в пленительном смехе трясущееся тело, утешно, доверчиво отходила, отлеплялась акварельной душой от беды.
– А меня уже всю страх скрутил. Вот дурушка, вот ду-урушка…
За завтраком ото всех досталось вздорной погоде.
Конечно, нрав погоды не исправишь. Так почему же хоть не поругать? Почему не отвести душу, тем более что разговорами погоде даже и не навредишь?
Однако пока семейство завтракало, в заоконье всё поменялось. Рассосало тучи. Кончился снег. Огнисто ударило нерастраченно жаркое солнце. По улицам бедово запрыгали весёлые ручьи.
Старик не верил этому скорому теплу. Он знал, что и в лето канальские холода будут исправно наведываться, будут приворачивать. А оттого, покуда на час какой вроде помягчело на дворе, надо обязательно взять и Петру, и Ивану по пальто. Подарки будут к самой поре, как яичко к Пасхе. И брать надобно не завтра-послезавтра, не потом когда придётся. Брать надобно сегодня. Зараз!
К чему такая спешка?
Выкатываться в город просто вот так туристами – посмотрите налево, посмотрите направо! – старику не с руки. Неловко. Втянулся в привычку: без дела не то что не высунется в город – без дела, кажется, он и не проснётся. Нужно видимое дело. И видимое это дело, важное подсунула непогодина – покупка сынам пальто.
Старику не терпелось вывести своих сынов в город. Не терпелось показать своих сынов всему миру, всей этой неласковой земле. Отобрала у меня Анну, отобрала малых хлопят, да не навек! Смотри, какие зараз у меня хлопцы! Смотри ж ты!
С певучей, с бестолковой радостью на лице вышагивал старый Головань и каждой капельке с крыш, и каждой птахе, и каждой щепочке в ручье позывало рассказать, какой же он богатый своими сыновьями.
Сжался, высох охряной жёлудь.
Зато каких два дубка пустил в жизнь!
Дивился им гортанный, взбалмошный город, выстроенный отцовыми руками…
Когда Головань приехал сюда, город был не город, а так, Бог весть что. Заштатная глухая деревушка.
В лесу.
Расчищал леса. Подымал заводы. Вёл железную дорогу. Мостил улицы…
Ходили сыновья из магазина в магазин, смотрели на отцов город.
Город смотрел на сыновей. Щупал руками Петра. Всамправдошной ли?
Не было старику большего счастья, когда навстречь наскакивал из знакомцев кто, особенно если этот знакомец был с русской стороны.
Старик цвёл от похвал за сыновей, и молодые краски пробивались на сухих его щёчках.
Ивану взяли кожаное пальто в первом же магазине.
А Петру…
Что ни померяет – трещит по швам.
Обскакали все магазины, где можно было взять – возвращаются с пустом.
– Нянько, – вздыхает Петро, – что ж это у Вас за люди такие мелкие? Бабы, на какую ни глянь, плоские щепки. Доска, два соска и больше ничего в конкретной наличности. Мужики тоже всё лёгкие, диетические какие-то. Не оттого ль в магазине что ни надень всё малое?