Повитель

– А я ведь к тебе тороплюсь. Ну, айда в дом…

Скинув шинели, друзья снова обнялись. Потом стали разглядывать друг друга.

Андрей был бледен, худ. Ракитин выглядел не лучше. Через всю щеку его протянулся глубокий синеватый шрам.

– Та-ак… красавец, – промолвил Андрей. – Где это тебя? – показал он глазами на шрам.

– В Галиции. Подлечили – и опять в пекло. На другой же день снова башку чуть не оторвало… Ну, проходи к столу, Андрей. У меня бутылка самогону есть. И вот… – Ракитин высыпал на стол несколько луковиц, положил черствую краюху и кусочек заветренного сала. – Ну, рассказывай, ты-то как? Что про революцию тут говорят?

Веселов, начавший было шелушить луковицу, медленно повернул голову к Ракитину.

– Про что?

– Царя ведь в Питере того… с престола сбросили. Да ты что смотришь так? Не слышал, что ли?

Андрей бросил луковицу, встал. Но потом снова сел. Ракитин сказал:

– Я лежал в больнице. А как услышал – домой заторопился: может, думаю, земли богатейские делить будут…

– Так… – промолвил Веселов, и Ракитин не понял, то ли он выражал удовлетворение по поводу того, что произошла революция, то ли подтверждал насчет дележа земли.

Помолчав немного, Ракитин хотел уже спросить Андрея, как же им теперь быть, что делать, но Веселов сам проговорил:

– Что же, Тихон, нам теперь делать, а?

* * *

С этого дня загудели Локти, как потревоженный улей. Из дома в дом засновали люди, передавая необычайные вести.

– Слыхали, о чем Тихон Ракитин болтает? Царя-де скинули, революцию устроили.

– Какая такая революция? Как же Россия-матушка без царя?

– Нам что с царем, что без царя… Налоги все едино платить кому-то придется.

Молчаливый и робкий работник Бородиных Степан Алабугин спрашивал то одного, то другого:

– А вот революция – об чем она говорит? И как это – «царя скинули»? Кто?

Ему отвечали:

– Ракитин с Веселовым сказывают – народ, рабочие.

– Да кто его, народ-то, к царю допустил? Там, поди, охрана? – допытывался Степан Алабугин.

– Айда к Веселову, пусть разъяснит нам! – кричали мужики.

Кузьма Разинкин, оглядываясь на стоявших в толпе Игната Исаева и Демьяна Сухова, предостерегающе говорил:

– Идите, идите… Приедет Гордей Зеркалов – Андрюшку с Тихоном возьмет за жабры. И вам хвосты поприжмет.

– Не пугай раньше времени. Может, революция эта с пользой для нас произошла, коли в самом деле царя скинули, – отрезал Авдей Калугин.

– С пользой?.. Скинули?.. – петухом налетал то на одного, то на другого Петр Бородин. – Побойтесь бога, мужичье! Глотку заложит после таких слов, как жрать будете?

– Ничего, нам и без того жрать нечего, – ответила ему Марья Безрукова.

«Вон, оказывается, зачем в город поскакал Гордей Зеркалов!» – обеспокоенно думал теперь Григорий Бородин.

Но в разговоры не вступал, отмалчивался.

Когда стаял снег и начала просыхать земля, отец и сын Бородины принялись готовить плуги к пахоте, наверстывая упущенное.

Деревенские бедняки в эти дни пуще прежнего захороводились вокруг бывших фронтовиков, собираясь то у Веселова, то у Ракитина. Пока лежал снег, мужики, грызя семечки, дымя самосадом, рассуждали о революции так и эдак, а теперь, когда наступило время полевых работ, поставили перед Веселовым, которого почему-то считали более сведущим, вопрос прямо: что делать?

Андрей переглядывался с Тихоном, неловко топтался перед односельчанами.

– Да что вы, мужики, у меня-то… Я бы рад сказать вам, да сам…

– Ну, ты все же пограмотней нас, хоть расписываться умеешь… А мы – совсем темнота.

– Ты же как объяснял? Революция – значит, царя-кровопийцу сбросили, оружие народ повернул против богачей… А мы что – не народ? Надо и нам поворачивать.

– В общем-то это так, но… Повременим еще маленько, может, прояснится что…

Но ничего не прояснялось. Газеты в Локти теперь совсем не доходили. Что делалось за глухой стеной соснового леса, никто не знал.

А мужики все настойчивее требовали ответа. И Веселов, еще не зная, правильно это или нет, сказал:

– Ну что ж… Должно быть, раз революция, землю кулацкую нам промеж собой разделить надо…

Голытьба хлынула в поле. Но зажиточные мужики, жавшиеся все время к Лопатину, не ждали этого дня, не ждали Зеркалова, который все еще был в городе, – что-то, мол, он привезет, – они заранее стали потихоньку распахивать свои участки. Увидев это, мужики остановились в нерешительности, опять обступили Андрея. Тот, подумав, проговорил:

– Айда на зеркаловские пашни.

До вечера мужики размеряли землю, втыкали колышки. А вечером неожиданно появился среди них сам Гордей, молча прошел сквозь расступившуюся толпу и спокойно, деловито начал выдергивать колышки.

– Ты что же это, а? – кинулся было к нему Андрей. – Ведь революция…

Гордей Зеркалов выпрямился, спросил спокойно:

– Ну так что? Законы, что ли, кто отменил? В городе тоже революция, а фабрики у владельцев никто не отбирал.

– Врешь!

– Поди узнай… Ишь обрадовались. Марш отседова! Завтра сам пахать начну.

Если бы Зеркалов кричал и матерился, ему не поверили бы. А за его спокойным тоном чувствовалась правота, уверенность, какая-то сила. Мужики, сплевывая с досады на зеркаловские земли, стали медленно расходиться.