Повитель

Она подняла глаза, полные слез, и снова опустила их. Андрей крепко прижал к себе Дуняшку.

– Верю я, верю… Вижу, что думала. Потеплеет – свадьбу сыграем. Ладно?

– Ладно, – прошептала Дуняшка. – Столько ждала, а тут уж… чего уж…

– Нога к тому времени совсем подживет.

– Да хоть и без ноги бы… Андрюша!

– Тогда, может… Пойдем сейчас ко мне… Навсегда.

Горячее Дуняшкино тело вздрогнуло в его руках. Но едва Андрей пошевелился, она через силу оторвалась от него, закрыла пылающее лицо обеими руками:

– Нет, нет… Чтоб по-хорошему все, Андрюшенька… Как у людей.

* * *

Февраль 1917 года был морозным и вьюжным. Каждую ночь Локти заметало почти до труб. С высоты второго этажа своего дома Григорий любил смотреть утрами, как люди откапывают домишки от снега. «Старайтесь, – думал он с каким-то непонятным самому себе злорадством, – а к завтрашнему утру опять доверху замурует ваши лачуги».

– Слава те господи, хоть сенцо скотине до погоды вывезли, – чуть не каждое утро говорил старый Бородин, вставая с постели и выглядывая по привычке в окно. – Все дороги ить с верхом забутило, ни пройти, ни проехать.

А в конце месяца ударила неожиданно оттепель. Снег сразу осел, размяк, начал плавиться. Воздух сделался синеватым, прозрачным, остро и волнующе запахло хвоей. К полудню начиналась капель, а чуть позже – перезвон падающих сосулек.

Ночами, однако, по-прежнему подмораживало. Снег схватывало прочной ледяной коркой, и тогда по певучему насту можно было идти, даже ехать на лошади в любую сторону.

После долгого перерыва в Локти пришла наконец почта. Григорий, проходя утром по улице, видел, как усатый кряжистый почтарь передал Гордею тоненькую пачку писем и бумаг, несколько газет и, крикнув вознице: «Заворачивай!» – стал натягивать на форменную тужурку огромный дорожный тулуп.

Этот почтарь не прочь был иногда завернуть в дом Бородиных и выпить на дорогу стакан-другой самогонки, поболтать. Поэтому, едва староста скрылся с почтой в руках за дверью, Григорий смело подошел и проговорил:

– Быстро ты ноне, дьявол.

– Ну-ка, отвороти с пути, – сурово двинул бровями усач и сел в сани.

– Что так? Неужто побрехать неохота? Или язык об угол вон почесал?

Почтарь молча ткнул кучера в плечо: гони, мол. Тот дернул вожжами.

– А то завернул бы к нам, – продолжал Григорий. – Батя самогонки наварил – горячей огня…

– Горячей огня, да, видно, не для меня, – скороговоркой ответил почтарь.

– Что так? Обезденежел, что ли? – удивился Григорий и сморщил, как старик, узкий острый лоб.

– Было время – попили. А с похмелья встали да бутыль разбили, – опять как-то торопливо, непонятно ответил почтарь.

– От режет, дьявол! – воскликнул Григорий. – Значит, проснулись – и разбили?

– Именно… А вот вы спите тут еще… Ну, ничего, разбудят… Трогай!

Возница замахал длинным кнутом, а почтарь обернулся к Григорию, сверкнул из-под незапахнутого тулупа пуговицами форменной тужурки и проговорил:

– Теперь уж разбудят…

Почтарь уехал. Григорий проводил его взглядом, заложил руки в карманы, постоял еще немного и пошел дальше. Но неожиданно в доме Зеркаловых стукнула дверь. Григорий обернулся и увидел, как Терентий, соскочив с крыльца, торопливо побежал во двор, вывел оттуда верхового коня. Через минуту из дома вышел сам староста, вскочил в седло и понесся по улице.

«Куда это он как очумелый?.. – подумал Григорий. – Ага, поворачивает на дорогу через озеро. В город, значит. Черт, гонит что есть духу, изувечит коня».

Узнав о прибытии почты, к дому старосты уже подходили бабы – нет ли писем от мужей с фронта? Они окружили высокое крыльцо, стучали в закрытую дверь. Терентий долго не открывал. «Что он, не слышит, что ли?» – подумал Григорий. Это снова показалось ему подозрительным, и он решил посмотреть, чем же все кончится.

Наконец Терентий открыл дверь, заорал во всю глотку:

– Чего ломитесь? Берите! – и швырнул им письма прямо в снег.

Григория охватило вдруг нехорошее предчувствие, он испугался, сам не зная чего. «Не стал бы ведь Гордей коня зря гробить, не помчался бы очертя голову, кабы…»

Подождав, пока женщины ушли, он крикнул:

– Тереха!

Терентий, собиравшийся войти в дом, нехотя остановился.

– Куда это… батя твой? – спросил Григорий, подходя.

– По делам, стало быть, – бросил Зеркалов, поворачиваясь к Бородину спиной.

– А-а… вон что…

Терентий хлопнул дверью.

В марте неожиданно приехал домой Тихон Ракитин. Когда Дуняшка прибежала к Андрею, чтобы сообщить ему об этом, она долго не могла перевести дух, потом вымолвила только одно слово:

– Тихон!

– Что? Что случилось?! – испуганно спросил Андрей и шагнул к ней, схватил за плечи. Голова Дуняшки запрокинулась, смеющиеся глаза поблескивали.

– Тебя обрадовать бежала… Только что Тихон Ракитин приехал…

– Так что ж ты молчишь-то?! – закричал Андрей, схватил шинель и кинулся на улицу.

Друзья столкнулись в темных сенях Тихонова домишка. Ракитин крикнул беззлобно:

– Угорелый, что ли! Несется как на пожар…

– Тихон!

Вместо ответа Ракитин схватил в темноте Андрея, прижал до хруста к себе.

– Тише ты, черт. Осталась еще сила… – задыхаясь, проговорил Веселов.