Кстати, раненые… Я направился в бальный зал. Проблем там не оказалось, но я на всякий случай раненых подпитал. В ответ слышал: «Спаси Бог!» Знают о моем даре, такое не укроешь. Последним подошел к раненому казаку.
– Как дела, Тимофей? Рана болит?
– Ноет трохи, – сказал он. – Благодарствуйте, дохтор! Жизню спасли.
– Работа у нас такая, – сказал я и положил руку на повязку. Короткое свечение.
– Брательник ко мне заходил, – сообщил Тимка. – Подарок тебе передал.
Еще один? Странно. Тимка оглянулся по сторонам и сунул руку под подушку. Достал что-то в тряпице и протянул мне. Я развернул. Пистолет! Небольшой, на затворной раме длинная надпись по-английски. Я различил: «Герсталь, Бельгия…» Браунинг?
– Ты ему вчера свою пистолю отдал, вот брательник и говорит: «Нельзя дохтуру без оружия. Вдруг герман наскочит?»
Отдал? Не припомню. К казакам я прибыл с кобурой на ремне, урядник заинтересовался. Я достал люгер и рассказал, какой это замечательный пистолет. Он все языком цокал. Но чтоб отдать… Сам забрал у пьяного. А чтоб доктор шуму не поднимал, браунингом отдарился. Ну, казак, ну, жучила! Но, с другой стороны, прав. Ему люгер нужнее – в бою может жизнь спасти. А я врач. Зачем мне здоровенная «пушка»?
Я сдвинул защелку и вытащил магазин. Пустой.
– Вот! – Тимка протянул тяжелый кисет.
Развязав стягивавший горловину шнурок, я обнаружил внутри извалянные в махорке патроны. Взял один. Калибр 7,62[22 - На самом деле – 7,65.], карманный вариант.
– Благодарю, братец!
Рассовываю подарки по карманам и ухожу. Теперь можно и позавтракать. Завтрак здесь – это наш обед. С утра подают чай с выпечкой, к слову, вкусной. Завтрак в полдень. Раненых кормят хорошо, врачам тоже перепадает. На фронте с едой хуже.
Поел. Водки мне не предложили, сам просить я не стал. Не опохмеляюсь. После завтрака пошел навестить Карловича. Следовало сразу, но я оттягивал – не хотел нарываться на выговор. Все равно пришлось.
Доктор выглядел молодцом.
– Добрый день, Валериан Витольдович! – сказал мне, улыбнувшись. – Проведать зашли?
– Рану надо посмотреть, – буркнул я.
– Смотрите! – разрешил он.
Я размотал бинт. Отдирать не стал – зачем человека мучить, только приподнял край и исследовал кожу вокруг раны. Покраснения нет, припухлости тоже. Замечательно.
– Воспаления не чувствую, – согласился Карлович. – Температуры нет. Помогло ваше свечение. Как вы это делаете?
– Самому бы знать. Прикасаюсь и чувствую, как исходит тепло.
– Давно это у вас?
– После операции. Я тогда свою рану лечил. Догадался и стал к другим применять.
– Неисповедимы пути Господни! – перекрестился Карлович. – Правильно поступаете. Раз есть дар, грех не использовать.
Он замолчал, разглядывая меня. Я сжался, ожидая разноса, и тот последовал.
– Вы способный хирург, Валериан Витольдович. Раненых любите, что для врача необходимо. Храбры – лазарет отстояли. За это вам люди благодарны. Но я все равно сделаю вам внушение.
За немца или вчерашний загул?
– Вы ходили по лазарету с пистолетом. Зачем вам оружие? Мы врачи, а не строевые офицеры. Сестры пугаются. Оставьте эти окопные привычки!
Всего-то? А я-то ждал! Хорошо, что браунинг в кармане.
– Нет у меня этого пистолета. Уряднику подарил.
– Правильно поступили! – обрадовался он. – Пусть казак воюет. Кстати, – в глазах его появилось смешинки. – Вы хорошо пели вчера. Даже я заслушался.
М-да. Чувствую, что краснею.
– Песни незнакомые. Нам вы таких не исполняли. Про казаков явно поэт сочинял. Не вы часом?
– Не я. Александр Розенбаум. Кстати, врач.
– Не слыхал. Немец?
– Еврей.
Карлович морщится. Сам он немец, фамилия у него Рихтер. Немцев в России хватает, жили на отжатых территориях. Офицеры и врачи, чиновники и торговцы… С началом войны отношение к ним изменилось – с другой стороны фронта тоже немцы. В моем мире это кончилось погромами и ненавистью к императрице – немке по происхождению. Здесь этого пока нет, но Карлович тревожится. Потому немец, сочинивший песни про казаков, был бы к месту. А тут еврей влез…
– Способный народ евреи, нос по ветру держат, – замечает доктор. – Казаки сейчас в моде – хорошо показали себя на фронтах. Нам споете?
– При удобном случае.
– Вам его предоставят. Из штаба дивизии телефонировали. Немцев отбили, на фронте тихо. Раненых не ожидается.
Он встал и подошел к открытому окну. Я присоединился. Некоторое время мы смотрели на пустой луг. Тот выглядел мирно. Трупы убрали вчера, оружие унесли. Только пятна от кострищ напоминали о ночевке казаков.
– Хорошо, когда так тихо! – сказал Карлович. – Не люблю войну.
Я – тоже. Но войне плевать на нашу нелюбовь…
На дороге со стороны линии фронта, показался автомобиль. Он мчал на большой скорости. Это с чего так гонят? И главное – куда? От немцев удирают? Не угадал. Автомобиль свернул к лазарету и въехал во двор. Из него выскочил незнакомый генерал с профессорской бородкой и брюшком.
– Санитары, сюда!
– Идем! – сказал Карлович. – Похоже, раненого привезли…
* * *
Раненым оказался знакомый мне генерал – тот, что обозвал меня орлом. Нечто подобное я предполагал – простого солдата в машине не повезут. Выглядел генерал скверно. Без сознания. Посеревшее лицо, хриплое дыхание, розовая пена в уголках губ. Повязка на груди вся в крови. Цвет – алый. Легкое пробито, это к гадалке не ходи, да еще артерия задета.
– Как это случилось? – спросил Карлович, когда мы закончили осмотр.
– Шрапнель, – буркнул генерал с брюшком и зло ударил себя кулаком по ладони. – Вышли на позиции посмотреть, а немцы углядели. Дали залп. Главное, никого более не задело, а вот Алексей Алексеевичу досталось. Спасете его, доктор?