Голуба, зелена, пестра.
Приоделась верба пушком,
Две вороны пошли пешком,
Ковыляя, зорко кося,
Клин утиный ввысь поднялся.
Нет у них для скорби причин,
Никаких лихих годовщин,
Всё, как встарь и будет века,
Прогнала свои льды река,
Всё белей берёз тишина,
Ничего не помнит весна.
Воскресенье
Меж городом и пригородом маюсь,
Ещё позавчера Нева, вздымаясь,
Обрушивалась тяжко на гранит,
И сфинксы грозные друг другу в очи
Глядели в смуте дня и мраке ночи.
Собор был облаками полускрыт.
Сегодня ж – березняк пустой и голый,
Как бы не лес вокруг, а частоколы,
Повисшие кусты, всё развезло,
Болотца, лужи, резкий треск сороки —
Но здесь-то и отыскиваю строки,
Безвыходности суетной назло.
Но разве виноваты парапеты,
Что, службой измытарены, поэты
Спешат от них? Что здесь за скудный хлеб
Они гнут спину в скучных учрежденьях,
Изнемогая в древних сновиденьях,
Так грезит над Невой Аменхотеп
И двойнику в зрачки глядит упорно.
Жизнь коротка и гибели покорна,
Успеть бы слово верное сказать
Так звонко, чтоб услышали на свете
Не только голые берёзки эти,
Не только старый друг, жена и мать.
С годами
Теченье времени я чувствую, как пламя,
Сжигающее слепо день за днём.
Да что там я? Империи сгорали,
Лишь изредка увидим в дальней дали
Тот отсвет, бывший некогда огнём.
Но я ещё хожу под небосводом
И плоть ещё не сгинула пока,
А пламя всё жесточе с каждым годом
И бездна сумрачная так близка!
Когда сегодняшние Карфагены
Сгорят и Рим сегодняшний падёт —
В огне последнем огненной Геенны
Что уцелеет? Знать бы наперёд…