Следователь по особо важным делам

– Вот, детишками занимались… Ну и о жизни, само собой, говорили…

– И как же ей жизнь была, в тягость или в радость? – решил я попробовать напрямую.

– Всякое случалось. Как у всех.

– Были огорчения?

– Без этого не бывает.

– По какому случаю, не помните?

– Помню. Сережку своего как вспомнит, ну и… Сколько с чужими ни возись, к своему еще сильнее тянет.

– Значит, по сыну тосковала?

– Очень.

– А почему его отправили к родителям мужа, не говорила?

– Почему же, говорила. Они, значит, когда с Валерием Георгиевичем сюда собрались, отправили сынишку на время туда, в Одессу. Не знали, какие условия, как обживутся…

– Ей нравилось здесь, в Крылатом?

– Говорила, что неплохо.

– А сына хотела забрать?

– Хотела. Все мечтала, как родит второго, так и Сережку заберет. Вместе, говорит, веселее.

– У нее был диплом агронома. Чем она объясняла, что пошла работать в садик, а не по специальности?

– Валерий Георгиевич присоветовал. – Имя Залесского Маша произносила с уважением.

– Слушалась она его, выходит.

– Выходит.

– Вы не знаете, у них были ссоры?

– Может, и были.

– Она не говорила?

– В семье всякое бывает…

– А вы не заметили в ней ничего, перед тем как она…

Завражная грустно покачала головой:

– Обычная была.

– Припомните, пожалуйста, последний день, когда вы с ней виделись?

– В тот самый и виделись. Весь день. Вместе ушли с работы.

– Может, она вела себя необычно?

Девушка задумалась.

– Нет. Ничего такого не припомню. – Поправила челку и повторила: – Не помню.

– Как у нее сложились отношения с людьми, коллективом?

– Ладила. Не ругались.

– А с директором совхоза?

– Наверное, тоже.

– Маша, что вас толкнуло пойти к Захару Емельяновичу?

Девушка встрепенулась.

– Ну, когда вы сказали ему, что не верите в самоубийство Залесской?

– Пошла… Пошла, конечно… Непонятно все это. Получается, что ни с того ни с сего… – Завражная говорила сбивчиво. – И Сережку жалко… Валерий Георгиевич очень тосковал. Оградку поставил и уехал… За один день все прахом… Вот и пошла…

– Может быть, у вас все-таки есть какие-то соображения, подозрения?

– Ни с того ни с сего получается… – повторила Завражная.

Да-а, вот и поговорил с ближайшей подругой Залесской. В голове мало что прояснилось, а в душе – осадок. Ключа к девушке не подобрал. И удастся ли подобрать? Даже не знаешь, кого винить – себя или ее. А может быть, никого? Есть люди, показания которых стоят очень мало. Их внимание слабо фиксирует события, происходящие вокруг.

…Около двенадцати ночи ко мне зашел Мурзин. Он тяжело сел на стул и некоторое время растирал колено обеими пятернями.

– С утра ничего. А к вечеру прямо огнем жжет, – сказал он, как бы извиняясь. – Ну, давайте, что там надо подписывать.

Я дал ему протокол допроса. Емельян Захарович достал очки и стал читать медленно и внимательно запись беседы. Внизу каждой страницы ставил подпись – полностью фамилию. На лице – никаких эмоций. Словно газету просматривал. Кончив читать, ни слова не говоря, написал на последнем листке: «Протокол мною прочитан. Показания с моих слов записаны правильно. Право делать замечания, подлежащие занесению в протокол, мне разъяснено. Е. Мурзин».

Я был озадачен его осведомленностью в нашей казуистике.

Директор совхоза снял очки, положил в футляр.

– Вот вы спрашивали, почему я написал письмо прокурору республики. Иной раз погубить человека – проще простого. Грубо обойтись. Забыть на какое-то мгновение, что перед тобой живая душа. Что, например, с одним моим другом произошло? Много мы вместе вынесли, хлебнули горя – на сотню бы хватило. И в войну тоже. Я получил пулю в правое легкое. Его засыпало. Контуженный, две недели лежал. Потом опять встретились в одной роте. До Праги дошли вместе… Мне что, я лихой кавалерист. А он на нервах держался. Голова – не чета многим теперешним профессорам. Но ничто не проходит даром. Сам иной раз удивляюсь, как это я после всего кручусь, дела какие-то делаю, радуюсь, кого-то ругаю, снимаю стружку, детей нарожал, внуков нянчу… А у него отложилось. – Емельян Захарович покрутил пальцами возле виска. – Душевное смятение. Тоска. Мне жена его писала. Тоже скажу вам, выстрадать столько и держаться настоящим героем… Короче, заболел человек. Она его с трудом уговорила пойти к врачу. Что в таких случаях делать надо? Поднять настроение, создать обстановку, послать на курорт, в санаторий, я не знаю, куда еще там. Посоветовать чем-то заняться. Лыжи, рыбалка, может быть, цветочки разводить. Ведь отвлечься можно чем угодно. Врач вместо всего этого говорит: «Мы вас можем поставить на учет, сообщим на работу, а они там уж пусть сами делают выводы». А он к тому времени опять был в зените славы. Нет, вы можете себе представить, как это подействовало на него? Выходит, врач не оставил ему надежды… Удивительно, где были люди, что трудились рядом? Я бы во все колокола звонил. Окружил бы его соответствующей обстановкой… Потом, когда его не стало – он наложил на себя руки, – возносили до небес. Кого, мол, потеряли, невозместимая утрата… Жаль, я обо всем узнал слишком поздно. Человека уже не было. Но все равно так дела не оставил. Написал в Минздрав… О враче…

– Ну и как отреагировали на ваше письмо?

– Врача от работы отстранили. Такого психиатра не только к больным, к нормальным людям нельзя на пушечный выстрел допускать. Видите, невнимание иной раз оборачивается трагедией… Нельзя быть равнодушным. Вот только получается у меня не очень весело: второй раз пишу, когда человека уже нет. – Он поднялся: – Я вам больше не нужен сегодня?