Дайна

– Слыхал, а папка-то нашего «Голядьберга» так отругал, – смеялся Сева. – Он сам мне всё и рассказал.

– Батька егонный?

– Да нет же, Венька. По телефону мне позвонил, сам со смеху помирает. Там, короче, предки собирались идти на открытие какого-то ихнего «еврейского центра», как он там называется? Так Венька отказался категорически! Он говорит, понимаешь: «Я никакой вам не еврей, я из народа голядь. Мне там в голяди больше нравится». Прикинь! Батя накричал на него, говорит, ты хуже этого… пионера Павлика, родителей предашь, погромщиков в дом приведешь и сестру родную отдашь на поругание!

– Ее и так там в агентстве папики «ругают» спереди и сзади, – захихикал Мишка. – Ну и как наш «Гольдман» на это?

– Да ничё! Семейство на него дуется, а он хоть бы хрен. Твой- то как, «товарищ Дзержинский», в разработку нас уже взял?

– А что я, по-твоему, бате о всех наших делах рассказываю? Я что тебе, стукач? – обиделся Мишка. – Это ты с твоим длинным языком всех нас выдашь русским.

– Иди ты, «выдашь»! – обиделся уже Сева. – Я моим про голядь рассказал…

– И чего ты рассказал? – насторожился Мишка. – Выкладывай.

– Ну, сказал, что, оказывается, жил на нашей земле такой народ, и я о нем осенью для ученической конференции доклад писать буду. И вообще, прикольно было бы быть сегодня голядью. И всё! Зуб даю на отсечение!

– Тупой, дают голову на отсечение. А зуб рвут с корнем. И это всё? – прищурился Мишка. – А про наши встречи с Альбертом Иванычем?

– Ни слова, как партизан на допросе. Просто сказал, что круто было бы жить голядью, а не русским.

– А папка с мамкой чего?

– А батя сказал: можно быть хоть негром, лишь бы платили хорошо, а не как у него в компании. А мама вообще смолчала. Им всё это пофиг. Они ж русские! А мы уже не русские.

– Здорово, пацанва! Хайль, голядь! – это появился Венька – улыбающийся, развеселый, сделал ручкой, как фрицы в фильмах, – а еще еврей, пусть и бывший уже. – Об чем базарим?

– О, привет! Заждались! – радостно воскликнул Сева. – Только ты зигу не кидай, а то попадешь к Мишкиному папе в застенок.

– Да ну тебя… – вяло отмахнулся Мишка. – Только подкалывать мастер.

– Гляди, Иванушка-дурачок вышел, – Сева показал пальцем на вяло переваливающегося, как пингвин, олигофрена, вышедшего из подъезда. Он был ровесником пацанов, но умишком едва ли превосходил четырехлетнего детсадовца. То ли головкой в детстве ударился, из коляски выпав, то ли какая инфекция в мозг проникла, то ли папа за воротник крепко зашибал, а дите росло телом, а никак не умом. Его даже в дурацкую школу не взяли. Или взяли, а потом выгнали за тупость.

– Ваня, со двора не уходи. Сиди в песочнице. Я тебя позову, понял?

– Ыгы… Буду… Пешочница, – промычал Иванушка, обернув к матери поросячью физиономию, на которой расплывалась вечная блаженная улыбка.

– Парни, его до сих пор в окно окликают! – засмеялся Сева. – У всех нормальных мобилы, как у нас с вами, а этот дурень, он даже не знает, что с ними делать.

– Русский герой Иван-дурак! – произнес Венька. – Как в сказке.

– Нет, тот только прикидывался дебилом, а сам умный был, всех надул, даже царя, – не соглашался Мишка.

– Это русские свою дурость за ум выдают! – подытожил дискуссию Сева и неожиданно предложил: – А давайте с этим дурачком поиграем в русско-голядскую войну. Идет?

– Это как? – в один голос спросили оба друга Севу.

– Ну, это значит просто погонять. Не бить, а так, свое превосходство показать: кто мы – и кто ты, чмо!

Пацаны недоверчиво переглянулись: Ванька же не просто дурак, а больной, больного обижать нельзя, грех это.

– Гони русского дурака! – заорал внезапно Сева и побежал к Ваньке, увлекая за собой пацанов. – Умная голядь русских дурней победит!

С лица дурачка тотчас исчезла блаженная улыбка, сменившись выражением ужаса. Он с диким воплем сорвался с места и помчался прочь, повизгивая на бегу – точь-в-точь поросенок.

– Да здравствует голядь! – в один голос орали ребята. – Смотрите, как русский от голяди драпает. Голядь победит Русь, ура!

Ванька припустил через весь двор. Из-под ног пулей вылетел вспугнутый кот, с шумом взлетели ленивые голуби. Неожиданно на пути улепетывающего дурачка оказалась скамейка. Он налетел на препятствие и перевалился через него, больно ударившись, завыл и запричитал что-то на своем дебильном языке. Пацаны остановились и хором заржали.

– Эй, вы там! – раздался сзади чей-то хриплый голос. – Совсем, что ли, охренели? Глупого мальчишку дразните, гоняете, а сами- то что, умными себя считаете? Сами вы идиоты! Вот расскажу вашим родителям, чем вы тут занимаетесь! – пожилой мужик гневно тряс авоськой с торчащим из него батоном, в левой руке он держал поводок, на котором выгуливал сиамского кота. Кот в унисон ему угрожающе гнусаво промяукал.

– Бежим! – крикнул Сева – и трое нырнули в подворотню. Это был чужой двор, так что разгневанный мужик едва ли знал, кто их родители. Вслед убегающим неслось: «шпана», «будущие уголовники» и тому подобное.

– А немцы раньше таких, как Ванька, – того, – выпалил Венька, переводя дух, и выразительно провел ребром ладони по кадыку. – Под корень!

– Они и твоих тоже… под корень, – так же тяжело дыша, небрежно бросил Мишка. – Забыл?

– Запомни: я не еврей! Я голядь, как и ты! – почти закричал Венька. – Еще раз скажешь – в лоб получишь, ясно?

– На себе не показывай, – встрял Сева.

– И ты тоже со своими русаческими прибаутками, – фыркнул Венька.

– Значит, так, пацаны, – Мишка обхватил друзей за плечи. – Давайте раз и навсегда: нет в нашей компании больше ни евреев, ни русских.

– Ни хохлов! – среагировал Сева.

– Мой папа, если хочешь знать, никогда себя хохлом не считал и мне говорил: украинцы – ветвь русской нации, – тотчас парировал Мишка.

– А теперь мы все голядь, – примирительно произнес Венька. – Один народ!

И они, рассорившись и тут же помирившись, зашагали в свой двор…

– Опять эти националисты русских унижают, – Алла Васильевна комментировала сюжет «Вестей», сидя в удобном кресле перед телевизором. – Русские школы закрывают. Скоро совсем по-русски говорить нашим запретят! Избаловали этих прибалтов в советские годы, а они теперь на русских отыгрываются. Посмотри, что делают!

– Мама, а ты никогда не задумывалась, что русские, может быть, тоже бывшие прибалты, только не знают об этом? – Диана выплюнула в блюдце черешневую косточку. – Плохо же у тебя эта машинка работает: написано, что освобождает ягоды от косточек, а на самом деле – ни фига!

– Ну, бывает, проскакивают. – Мать повернулась к дочери. – Постой, а как это так: русские – и тоже прибалты? Мы же славяне, доченька!

– Ну да, нас такими сделали. А раньше здесь вот, в нашей области, жило литовское племя голядь.

– Голытьба, что ли? Ну, так это не литовцы, а свои нищеброды были.

– Я говорю – племя такое было, – Диана прокусила ягоду – вот эта без косточки. – Говорило на своем языке, своим богам поклонялось, а русские его завоевали и заставили заделаться русскими. А кто против, тех, – она провела чайной ложкой под подбородком. – Выбили всех. Нам с Костей это рассказал один старик, прикольный такой. Краевед!

– Как у тебя с Костей? – мама решила перевести разговор с непонятных ей, экономисту-финансисту, рассуждений о каком-то средневековом народце на более приземленные материи.

– Всё культурно! – дочь отправила в ротик еще одну ягоду. – Не как у тебя с папкой было: родила меня по залету, а он теперь…