Когда на небе нет звёзд

Лиза вопросительно посмотрела на меня. Я продолжил: – Ты ведь хочешь писать сказки. Волшебный мир тебе, как минимум, не выгоден. Кто станет читать книги про заколдованные замки, когда у них под окнами ведьмы сражаются с единорогами?

– Может в таком мире, в моде были бы монотонные книжки про простую, неинтересную жизнь. А я много знаю о неинтересной жизни. И монотонности. Успех был бы в кармане. – Лиза саркастично улыбнулась. Потом посмотрела на часы, что стоят на моей тумбочке.

– Ладно, я пойду. – Она вылезла из кресла. – Не то, Марго будет ворчать, «почему это я опоздала. Что, были дела по важнее?»…

– А попадись тебе портал в параллельную вселенную – Сказал я. – на чьей бы стороне ты воевала?

– На стороне ведьм, конечно. Единороги слишком много думают о себе.

– Так и знал.

– А ты?

– Мы были бы врагами.

Лиза ушла. Я распечатал одну из шоколадок, включил телевизор. Новости.

Больше недели прошло, а я всё ещё надеюсь на какой-нибудь хороший фильм.

« – … стерилизации. К этому законопроекту мэр обещает подойти со всей серьёзностью. И выдать окончательное решение уже в середине этого месяца» – Говорит красивая, полная женщина с идеальным, симметричными лицом. Кажется, даже если разглядеть его под лупой, всё равно не найдётся ни одного изъяна. Она строго одета и накрашена и, кажется, вообще не моргает.

« – К другим новостям:

На кладбище «Подлесное», самом крупном кладбище города, в районе между одиннадцатью и тремя часами ночи, неизвестный надругался над трупом…»

Я выключил телевизор, убрал шоколад в тумбочку… и всеми силами пытаюсь выбросить из головы образ изнасилованного трупа.

Самый большой минус скуки – она выматывает. В пол десятого я устал бродить туда сюда по больнице; смотреть в окно; считать, сколько раз медсёстры или медбратья входят в мою палату просто, что-бы узнать всё ли у меня в порядке, и лёг спать.

…Я иду по коридору. Всё стерильное, чистое: пол, потолок, мелькающие плафоны, мои ботинки. Я в больнице. Только упрощённом, лишённом многих деталей, её варианте. Это очень похоже на сон. Это сон? Скорее всего. Стены, вдоль коридора облеплены пациентами в одинаковой, серой пижаме и со смазанными, какими то не чёткими лицами. Каждый из них несчастен, каждый страдает. Как я это понял? Не представляю. Но от этого знания я испытываю счастье. Точнее удовольствие… Ведь… ведь красивее страдания ничего нет. И нет людей, кому бы ни шло страдать… В моих руках гитара, сделанная, кажется, из фанеры, осеревшей от сырости и старости. Рядом идёт Второй с такой же гитарой. Мы синхронно играем мелодию, вызывающую тоску и, возможно, приступы тошноты; и проговариваем рифмованные фразы, не уступающие в тоскливости музыке.

Не знаю, кто из нас двоих я, то есть, настоящий я…

Мы поём обитателям коридора обо всех их неудачах; обо всех людях, которые издевались, обманывали, бросали и не поддерживали; о потерях; о несбывшихся мечтах. Мы говорим пациентам: – Этот мрак, пропитавший ваши тела, эта грусть, духота и чувство полного опустошения, это теперь и есть ваша жизнь.

Напоминая пациентам о том, что они уничтожены, Второй и я уничтожаем их снова и снова, и снова. И ещё десятки раз «снова». А пациенты, вместо того, что-бы убежать, продолжают стоять на своих местах и слушать. И плакать…

Когда песня заканчивается, мы со Вторым уже стоим напротив лестничной площадки. Гитары из рук куда-то пропадают. Позади слышны только мычание и всхлипы. Мы поворачиваемся друг к другу, и видим, что один из нас плачет. Оказалось, что он такой же как все эти пациенты, или даже хуже… Из воздуха появляется наточенные, кухонный нож. Пара секунд, пара глухих ударов. Вот уже один из нас лежит на полу истекающий… корчащийся, а потом и окончательно добитый. Не из-за презрения, скорее из жалости.

Я чувствую жалость и я чувствую, как сталь разорвала мою грудную клетку… А потом я ничего не чувствую…

Я проснулся на мокрой от пота, подушке.

Середина ночи. Что это было? Я подумал минуту, две; пытаясь сообразить, вспомнить, что могло меня так напугать. Кажется там… А, важно ли это? Подумав ещё минуту, я решил, что нет, не важно, и перевернулся лицом к окну; закрыл глаза; глубоко вдохнул и… представил, что рядом со мной находится Аврора. Поначалу мы молча лежим на кровати; я смотрю на затылок Авроры, а она, на своё размытое отражение в чёрном экране телевизора. Мы молчим, потому что устали. Или, потому что нам просто не охота разговаривать. Я дышу ей в затылок, колыша волосы, что спали на плечи и шею.

Вдруг, Аврора говорит, что нам не место здесь. Я спрашиваю «А, где нам место?» Она загадочно молчит. Потом поворачивается и целует меня в висок. В щёку. В уголок рта. В губы. В шею… Наверное, всё дело в том, что я сильно хочу спать. Потому как это перестало быть простой фантазией. Не знаю, как объяснить… я почти чувствую её поцелуи. И, кажется, изо рта моего вырвался стон. Прямо наяву. Здесь, в палате, мимо которой, время от времени, проходят медсёстры. Аврора почувствовала моё смущение и перестала. Затем, встала с кровати и, всё повторяя слова о том, что нам не место здесь, подошла к двери… Я засыпаю. Из последних сил пытаюсь додумать фантазию до конца… Аврора подносит руку к двери. Спрашивает меня, последую ли я за ней? Я, конечно, отвечаю, да и вот мы уже бежим вниз по лестнице, пока меня самого, настоящего, уже уносит в место, где я не могу управлять своими фантазиями. Сто ступенек; двести; пятьсот, тысяча… тысяча двести тридцать две… Наконец, под звуки наших бегущих ног, звонко ударяющих по металлическим наконечникам ступеней, я проваливаюсь…

Восьмая глава

Марк

Марк стоял за барной стойкой; наливал коньяк женщине, что сидит у сцены; старику с пятого столика пиво; себе виски, а своему собеседнику, самое дешёвое вино, что у него есть. Собеседника звали Герона. Она была женщиной лет сорока и одной из завсегдатаев бара, отличительной чертой которой, была манера говорить не переставая: пробка в центре города; пожар на полузаброшенном складе; кто-то уволился со скандалом, кто-то трагически погиб – вся информация, которую она так стремилась донести до слушателя, выпрыгивала из её рта скороговоркой. И лишь вино помогало Героне говорить чётче, медленнее, именно так, как она думала, и хотела. Другими словами, вино помогало Героне становиться самой собой.

Женщина говорила и говорила, чуть не задыхаясь от своих слов.

– … Ложки, вилки. Чайные ложки, чайные вилки. А ножи для масла? Ножи для сыра. Для хлеба. Сколько их всего? Сможешь посчитать? Ножи для мяса, для салата. Есть десертные ножи. Хотя это те же ножи для масла. И кого они обмануть пытаются? Это просто, это… так меня раздражает… Столько названий, обозначений. Зачем так много? Кому всё это нужно? Я просто… я…

Бармен поставил на стойку налитое Героне вино. Женщина схватила, и тут же опустошила пододвинутый к ней бокал с вином. Затем, они одновременно с барменом облегчённо вздохнули. После Марк разложил оставшиеся напитки на поднос, и уже собирался уйти, как Герона поспешно перехватила поднос из под его рук.

– Я разнесу.

Герона слезла со своего места, и покинула Марка. Бармену осталось лишь повезти плечами.

Это был обычный вечер в ненорбаре. Толпа посетителей; переполненная корзинка с чаевыми. Каждый столик, каждый уголок заведения имел свою собственную, маленькую групку, собственные дискуссии и обсуждения: где-то громкие и некультурные, где-то культурные, высокоинтеллектуальные и ещё более громкие. Порой гул от посетителей становился столь концентрированным, что обходил по громкости песни из музыкально автомата и ведущих новостей из телевизоров, подвешенных к потолку. Марк никогда не переставал удивляться, каким образом его ни чем непримечательное детище, стало таким популярным. Большинство посетителей (постоянные гости), сами забирали свои напитки, выбрасывали мусор и вытирали столики а, когда Марк не мог находится в своём баре, сами следили за чистотой, чаевыми и поведением тех, кто приходил в ненорбар первый раз.

Герона вернулась на своё место. Высокий мужчина в строгом, чёрном, словно с похорон, костюме, что сидит прямо за ними, что-то сказал Героне, а затем присвистнул во след, на что женщина развернулась, и ехидно улыбаясь, помахала игривому посетителю кончиками пальцев.

– Что он сказал? – Поинтересовался бармен.

– Спросил, всегда ли мой язык такой ловкий.

– Обычно, ты за такое бьёшь.

– Изобью, когда он в туалет пойдёт.

Герона поставила пустой поднос на прилавок, и прикусив нижнюю губу, кокетливо спросила Марка: – Ты, случайно, не хочешь переспать со мной?

Марк задумался.

– Я, вроде, не в твоём вкусе. – Произнёс он.

– Так и я не в твоём… Но сейчас главное, что ты порядочный человек. А, мне нужно по быстренькому завести ребёнка. Пока это ещё возможно.

Марк задумчиво выдохнул, потом приблизился к женщине и, разместив на стойке свои руки, словно школьник за партой, сказал Героне: – Мэр этот закон ни за что не примет.

– А то, что мэр его вообще рассматривает, тебя никак не смущает?

– Я…

– Ладно. – Герона оборвала бармена. – Обойдёмся без споров. Мне этого на наших сборищах хватает.

– Хорошо. – Согласился Марк. Затем указал рукой на пустой бокал Героны. – Я говорил, что всех остальных воротит от этого вина?

– Да, много раз. Налей ещё, пожалуйста. – Женщина улыбнулась, по детски наивно.

– Хочешь, налью хорошего? За счёт заведения.

– Нет. Налей это.