Гора и мышь

– А почему пни во дворе стоят? Да еще разной высоты, сидеть неудобно. Их надо подпилить, а сверху положить доску – отличная скамейка получится.

Я спешу отвлечь ее.

– А что твой парень? Которого ты ждала? Пообещал и не приехал?

– Не совсем, – она ловко снимает чайник с огня. – Вообще-то, мы не договаривались встретиться. Но он каждый день возвращается с работы на этом автобусе. Я его караулю.

– Шпионка! – хихикнул я.

– Пусть не надеется, что отделался от меня, – Мышка поджала губы. – Я буду ходить, пока не поговорю с ним. Он мне за все ответит.

– За что?

– За все, – она вздергивает подбородок. – Никому не позволено сжирать чужую жизнь.

Разговор иссякает, и мы принимаемся за еду. Она действительно хорошо готовит, и соорудила из моих скудных запасов вполне приличную закуску, что поделаешь, я всю еду воспринимаю как закуску.

– Я его любила, – продолжает Мышка. – А он мне мозги пудрил, слова красивые говорил, он же поэт. Даже книжки издавал, правда, электронные, поэтому я удивилась, что переплетные мастерские есть. Выходит, ты тоже к литературе отношение имеешь.

Она облизывается, цепляя вилкой маринованный огурчик.

– Мне нравятся люди творческие, необычные. Художники, поэты или такие, как ты…

Она останавливается на полуслове, уставившись на меня, и понимает, что зарапортовалась. Но я не желаю пропускать ход и спрашиваю:

– Что же во мне необычного?

– Ну? – она мешкает, еще раз обводя глазами комнату, – ты живешь на горе!

– А твой поэт, – спрашиваю я, чтобы сменить тему. – На работу на автобусе ездит?

– Он по зову души поэт, – объясняет Мышка с набитым ртом. – Я к нему со всей душой. С открытым сердцем. А он – ни единого шага в мою сторону. Знаешь, как это называется? Игра в одни ворота. Даже подарок на день рождения не подарил. Я ему звонила, вразумляла, что нельзя так – попользоваться женщиной, а потом сбежать. А он трубку бросил и заблокировал везде, – девушка хмыкнула.

– Негодяй, – говорю я, устало закрыв глаза.

– Поэтому я его на остановке караулила. Хотела все высказать, в лицо. И завтра пойду. А если не дождусь, на работу к нему поеду. Спрошу на проходной, он электричеством занимается. Лампами на потолке. Жалко, что у него своего кабинета нет, монтер он. Придется на людях объясняться.

– Он на стремянку взберется и улизнет, – шучу я.

– Я за ним поднимусь, – Мышка улыбается, но глаза ее не смеются. – Я бегаю быстро. Вон как за тобой на гору взобралась!

Я смотрю на часы – фигурные стрелки в виде ножа и вилки вот-вот сомкнутся. Пытаясь разглядеть, что стоит на верхних полках, Мышка поднимается на цыпочки и вытягивает шею. Я вижу, как пульсирует синеватая жилка на ее горле.

– Я вообще-то пью, – говорю я хрипло.

– Сильно? – озабоченно спрашивает Мышка. Она успела убрать посуду со стола и теперь стоит у раковины, намыливая тарелку.

– Каждую неделю, – я запинаюсь. – По выходным просто в хлам. Бытовой алкоголизм.

– Раз в неделю – это ничего, – облегченно вздыхает Мышка, перебрасывая полотенце через плечо. – Не так страшно. – Она подходит, кладя руку мне на колено. – Это лечится. Можно закодироваться. У меня есть знакомый врач. Лучше сейчас, пока не отразилось на здоровье. Или… – она мнет мне руку, тревожно заглядывая в глаза. – Уже сказывается? Как у тебя с… этим делом? Нормально?

– С чем? – я вздрагиваю.

– Что ты как маленький! С чем, с чем. С сексом – вот с чем. Я предупреждаю, чтобы потом никаких отмазок.

Мышка гордо возвращается к раковине, я слышу, как струи воды бьют в дно сковороды. Я сижу, бессильно уронив руки, как готовый сдаться солдат, расстрелявший все боеприпасы.

VI

Сегодня днем я выбрал в саду подходящее место. Я копал, пока яма не стала глубокой, меня покроет с головой, а значит, обычной девушке будет по шею, этого достаточно.

Я сыграл роль обаятельного горбуна, и мышка сама прибежала ко мне. Ни о чем не подозревая, садится на задние лапки и поводит носиком. Я почесываю подбородок. Мышка повернулась спиной ко мне, начищая сковороду до блеска, сейчас удобный момент оглушить ее. Да, я должен ударить ее по голове. У горбунов сильные руки, я сжимаю и разжимаю кулаки, завистливо глядя на ее спину, ровную как стрела. Она вздрагивает и оборачивается, заметив мой пристальный взгляд.

– Ты чего? – спрашивает Мышка.

– Ничего, – отвечаю я.

Если я ударю ее, она рухнет на пол. Я обшарю сумочку, там должен быть телефон. Его надо подбросить в автобус, пусть катается по городу, это запутает следствие. Найти паспорт, какие-нибудь документы, если есть. Все это придется сжечь. Я разожгу огонь в миске и буду смотреть, как пламя сжирает гербовую бумагу. Но засиживаться нельзя, а то Мышка успеет прийти в себя. Не забыть про деньги. Они у нее наверняка есть, а мне пригодятся. Ведь ее придется кормить, пока она будет жить в моем саду, закопанная по шею, рядом с дедом и внучком.

Я представляю, как кладу ее на одеяло и волоку в сад. Дождь недавно закончился, земля влажная. Ее ноги оставляют след, который придется старательно утаптывать – две неглубокие борозды. Я туго обматываю Мышку скотчем, чтобы она не смогла пошевелиться. Когда я опускаю тело вниз, выясняется, что я ошибся с глубиной, и яма ей по грудь. Пока я забрасываю ее комьями земли, Мышка бессильно клонится в сторону, как свеча перед иконой, норовящая упасть, едва прошепчешь молитву.

Я утираю пот со лба и заклеиваю ей рот широкой полосой скотча. Я буду приходить к ней по вечерам и, отлепив ленту, кормить с ложки. Мышка должна прожить достаточно, чтобы я натешился. Она будет умолять отпустить ее, а я буду сидеть рядом, молча наливая себе стакан за стаканом, пока не рухну пьяный, чуть не сказал, к ее ногам. Но нет, к тому времени ее ноги давно сгниют в земле, а потом умрет и она в липком жару от заражения крови, устав дергаться и поникнув, как подаренный ей букет. Жирная земля, чавкая, сожрет ее плоть до костей. Я сладко жмурюсь.

– Вообще, мне завтра рано вставать, – говорю я. – На работу.

Мышка оборачивается.

– Ну и мужики пошли, – говорит она усмехаясь. – Не успеют привести, а уже тянут в постель. Я не такая.

Я встаю из-за стола, одергивая край клеенки:

– Конечно, я понимаю. Я провожу.

Лицо девушки становится напряженным, какое было на остановке, когда она караулила своего монтера-поэта. Сейчас набросится, я чую ее когтистую силу.

– Ладно, – вздыхает она. – Мы люди взрослые. Я знала, зачем шла. Ты мне понравился, честно. В тебе что-то есть. А горб… – она морщит лоб. – Можно исправить, если корсет носить. Ты все равно в клинику ляжешь, лечиться от алкоголизма, мы же договорились. Сам понимаешь, пьянки не вариант. Как я смогу на тебя рассчитывать, если ты пьешь? Вот ляжешь в клинику, заодно спину выпрямишь. Пока не работаешь, можно и в корсете походить. Не очень приятно, но потерпеть стоит.

Мышка достает из сумочки расческу и начинает прихорашиваться, глядя в зеркало. Обычно так делают перед уходом, но она, отложив расческу и вздохнув, начинает расстегивать кофточку.

– Мне это…, – я начинаю пятиться к дверям. – Знаешь, мне пора. Я пойду.

– Ты? Куда? – она, остолбенев, смотрит на меня, прижав ладони к груди.

Я с отчаянием выглядываю в окно, но мимо моего дома не проедет автобус. Меня некому спасти. Дед смотрит на меня сурово из-под нависших бровей, а внучок презрительно скривился. «Ну ты и лох», – читаю я на их лицах.

Я распахиваю дверь и выхожу на улицу, как был, в домашних тапках. Костюм, который я так и не снял, липнет к телу, и под мышками расползаются темные влажные пятна. Я иду к калитке, не оглядываясь и убыстряя шаг, почти бегу под гору.

Девушка выскакивает за мной, я слышу, как стукнула входная дверь. Я не захватил ключи. Наплевать, пусть остается открытой. У меня нечего брать – старые пни да яма во дворе зияет пустотой.