Волчье логово

– Куда угодно, лишь бы сбежать из этого мертвого мрака! Рядом с вами любое место на земле, каким бы оно ни было, станет мне родным домом.

– Милосердный Аллах! Сколько наивности и веры в лучшее в этом невинном ребенке! Бедняжка, ты ничего не понимаешь… В этом темном мире все не так просто, как представляется твоему детскому разуму. Куда нам идти? Куда бежать от этой тьмы? Мне придется покинуть дорогие моему сердцу витражи, тебе – отца и родной дом…

– Но ведь я уже сказала вам: только позовите, и я покину его сейчас же!

– Пусть так. Но кто примет нас? Кто даст нам приют? Кто впустит к себе бездомного художника, сбросившего монашескую сутану, и несчастную, опозорившую себя, девушку из благородного рода?.. Да и как такое хрупкое, прозрачное существо, как ты, сможет выдержать все тяготы и опасности долгого пути? Два дня бродячей жизни сломят и убьют тебя! Разве я смогу это вынести? Нет, ты создана не для этого…

– О, если никто не примет нас в этом краю, отвезите меня на вашу родину, в прекрасный и солнечный Аль-Андалус! Это рай! Там мы будем спокойны и счастливы… И там мне разрешат наконец открыто любить моего императора и господина!

– Откуда тебе это известно? Моя сказочная страна далеко. Я знаю ее всего лишь как волшебную, но недостижимую грезу… Сможем ли мы туда добраться? А если сможем… Увы… Не окажемся ли мы ненужными и чужими в этом море воздуха и солнечного света?.. Посмотри вокруг. Здесь каждый ненавидел меня за мое происхождение, веру и цвет моей кожи. Быть может, и там люди станут презирать нас за то, что мы столько лет прожили среди христиан… Я был черным демоном для белолицых людей твоей страны. Не станешь ли ты пугающим белым призраком в толпе темнокожих почитателей Аллаха?.. Да и я, кто я такой? Жалкий безумец без дома, народа и веры… Разве я христианин? Я читаю намаз и в моей голове звенят строчки из Корана. Моя мать и тени моих предков – все они были мусульманами. Но разве я добрый мусульманин? Я живу в храме иноверцев, я пою хвалу богу их словами, я никогда не видел моей страны! Я несчастный художник. Моя религия – вдохновение. Мой безумный дух затерялся между двумя враждующими мирами… Я мог бы счастливо жить и под южными, и под северными небесами. О, разве под этим огромным и бездонным небосводом не хватило бы места для каждого?.. Но то, что способны принять бескрайние небеса, отвергают безжалостные люди!

– Юсуф, неужели у нас нет выхода?! Неужели мне суждено погибнуть?! – воскликнула Бланш, душа которой делала последние судорожные взмахи, пытаясь вырваться на волю. – Неужели бежать и вправду некуда?..

– Боюсь, что это так, – с горечью ответил сарацин. – Подумай сама. Куда бы мы не отправились, мы повсюду будем натыкаться на вражду и ненависть, произвол и несправедливость! «Нет земли без сеньора», – гласит старый обычай. Везде нам встретятся лишь алчные и жестокие бароны, вроде Годфруа де Кистеля. Этот проклятый мир, словно пчелиный улей, поделен на фьефы и феоды. Он похож на мрачную тюрьму с цепями и подземельями, из которой нет выхода… Да и Волчье Логово… Неужели оно так и достанется моим врагам? Стоило ли столько лет отравлять себя черным ядом мести, чтобы однажды сохранить им жизни и оставить им в дар мой старый замок!

– Молю вас всей своей израненной душой, забудьте об этом! – вскричала Бланш с последней надеждой кидаясь к своему возлюбленному. – Оставьте жизни своим врагам. Их ненависть и злоба уже сожгли их изнутри… Освободитесь из этого каменного круга и летите к свету! Ведь в Священном Коране сказано: «…кто сохранит жизнь человеку, тот словно сохранит жизнь всем людям».

– Эти слова полны возвышенного смысла, но разве сбываются они в жизни? Даже если я откажусь от мести и разорву порочный круг вражды и ненависти, он будет держаться на жестокости и тщеславии остальных сеньоров.

– Значит мы обречены на вечное несчастье и погибель? – тихо спросила несчастная девушка.

– Не только мы. Всем в мире уготована эта печальная участь. Но даже если нам удастся бежать… О, меня мучит страшное сомнение! Я долго думал об этом, но не решался тебе рассказать… Даже если мы убежим, всегда ли мы будем счастливы?.. Я пламенно люблю тебя! Ты нужна мне. Ты свет и радость моей черной жизни. Но иногда… Иногда мне приходят странные мысли… Я думаю о том, может ли человеческое счастье, может ли пылкая любовь длиться вечно? Быть может, и ей когда-нибудь приходит конец? Но тогда… тогда какой во всем этом смысл? Этот мир – холодная и злая тюрьма. И человек – тюрьма. В нем заперты тяжкие горести и страхи. Ему некуда бежать от своей вечной, вселенской тоски… Но разве любовь может утолить ее? Разве может она навеки избавить от боли?! А иначе… Иначе для чего это все?.. Мы с тобой принадлежим друг другу. Но смог ли я постигнуть твою душу, смог ли разгадать ее тайны? Неужели нам суждено всегда смотреть друг на друга сквозь стену сверкающего льда?.. Неужели, соединяя уста, сплетая руки, мы навеки останемся чужими друг другу и смертельно одинокими?! Как же это невыносимо больно! Я отдал бы мир, чтобы понять тебя! Но увы, все жертвы будут для этого слишком малы и бесполезны… Люди не могут понять друг друга. Не могут заглянуть в душу самого дорогого и любимого существа! Это меня убивает! Скажи мне, что дает любовь, если она не дарит душевной близости и понимания?! Что может она дать нам?!

– Какой вы ужасный! Какой жестокий! – в исступленном порыве выкрикнула она. – О, как же вы не понимаете?! А ведь нет на свете ничего проще! Я ничего не хочу брать! Мне не нужно от вас ни капли! Я хочу лишь отдать! Отдать вам все, что имею! Отдать до дна и без остатка! Возьмите мою душу, мое тело! Всю мою кровь! Заберите и саму жизнь, если она вам будет нужна! У меня нет ничего, чего бы я вам не посвятила… Мой голос, мои вздохи, мои мысли и чувства, каждое мгновенье моей несчастной жизни – все это принадлежит вам! А мне… Мне самой ничего не нужно! Вы говорите мне: может ли любовь длиться вечно? Спрашивайте меня об этом каждое утро, и мой ответ будет неизменен! Не только в этой жизни… Я буду любить вас и за гробом… Никогда не потухнет это пламя, которое вы зажгли в моем сердце! О, если бы вы только знали! Моя любовь существовала еще тогда, когда вас не было рядом… Когда я была еще совсем девочкой, на закате я вздыхала о своем великом возлюбленном… Когда я задумчиво причесывала волосы, это его силуэт я видела в зеркале! Это прикосновения моего бога и государя смущали меня во сне… О, Юсуф, это о вас я грустила, это вы касались меня! Это вас я так безумно любила! Только я еще не знала этого! Но с тех пор, как я увидела вас под ветвями ивы и иней упал на мои волосы, нет для меня возврата к прошлому! Нет счастья и нет спасения! Я люблю вас без меры и с радостью бросаюсь в пропасть… А вы говорите, что моя любовь не может утолить вашу бездонную тоску! Но если это так… Если я не могу согреть и излечить вас, тогда зачем мне моя жизнь?!

Бланш беспомощно села возле старой ограды. Юсуф взглянул на нее. Ее лицо казалось мертвым. Глаза были холодными, тоскующими и страшно пустыми…

Пораженный сарацин бросился к ногам девушки, схватил ее похолодевшие руки и осыпал лихорадочными поцелуями.

– О, тысячу раз забудь мои мрачные слова! Они порождены безумием и болезнью. Я сам не знаю, что говорю. Прости меня, Бланш! Я люблю тебя! Ты моя самая великая драгоценность! К чему нам думать о темном мире?.. Нам будет достаточно нашей страсти, чтобы хоть немного его осветить. Ты нужна мне. Я увезу тебя. Завтра. Дай мне только попрощаться с отцом Франсуа. Он очень болен… Он так дорог мне! А потом… Потом мы будем свободны! Ведь правда?

– Завтра я буду ждать вас в старой башне. Я отнесу туда свои вещи, – еле слышно откликнулась она.

– Но ты прощаешь меня? Ты больше не будешь печалиться? Я не хочу причинять тебе боль своими безумными страхами! Скажи, что прощаешь, иначе я не успокоюсь…

Бланш подняла на него свои темные, глубокие глаза, полные непролитых слез, и ответила дрожащим от пережитого волнения голосом:

– На свете нет такой вещи, Юсуф, которую я не смогла бы вам простить…

Он коснулся ее бледного лба жгучим поцелуем и быстро зашагал в сторону монастыря. Вскоре его силуэт поглотили ночные сумерки.

А девушка продолжала без движения сидеть на холодной земле, словно поникшая лоза, утратившая свою каменную опору…

XXXVIII. Воспоминания

О небо! Любить ее ножку, ее ручку, ее плечи; терзаясь ночи напролет на каменном полу своей кельи, мучительно грезить о ее голубых жилках…

Виктор Гюго «Собор Парижской богоматери»

Вот она, моя дочь. Вот ее шейка, ее глазки, ее волосы, ее ручка. Видали вы кого-нибудь прекраснее, чем она?

Виктор Гюго «Собор Парижской богоматери»

Когда Жозеф вернулся в обитель после долгого и тяжелого свидания с Бланш, первые лучи рассвета уже наполнили пустынные монастырские залы. Было сумеречно и тихо. Вдалеке, под темными сводами, только что замер нестройный хор голосов. Месса была окончена.

Сарацин хотел незаметно проскользнуть в свою келью, но его остановил внезапно выросший из сумерек брат Колен:

– Где вы были? Мы долго искали вас. Это переходит все границы дозволенного! Вас немедленно хочет видеть настоятель. И он в гневе.

Жозеф ничего не ответил и пошел за Коленом в келью аббата.

После дикой сцены в замке де Сюрмон и страшных откровений Бланш, отец Франсуа уже не вставал с постели. Когда они вошли, то увидели его измученное, желтоватое лицо при ярком свете единственной стоявшей на столе свечи. В ровном, пылающем круге света черты старого аббата, кровать на которой он лежал, и все остальные освещенные предметы приобретали до боли резкие и четкие контуры… Выражение лица настоятеля было сухим и жестким. Он даже не взглянул на вошедших.

– Оставьте нас с Жозефом наедине, – строго приказал аббат. – Но не уходите далеко. Скоро вы с Ульфаром мне понадобитесь.

Как только дверь закрылась за братом Коленом, отец Франсуа повернулся к сарацину. В его взгляде гнев мешался с болью.

– Наконец-то вы изволили явиться по приказу своего настоятеля, – начал он резким и взволнованным голосом. – Бог свидетель, я всегда любил вас, всегда был с вами милосерден, чего мне вовсе не следовало делать… Но сегодня… сегодня чаша моего безграничного терпения переполнена! Я отказываюсь отныне защищать вас. Есть проступки и преступления, которые заставляют леденеть кровь в жилах! Я всю свою жизнь хотел верить в то, что вы капризное, но в сущности совсем не злое дитя, что у вас возвышенная душа и восторженные мысли. Да, в вас было много огня, но этот огонь представлялся мне светлым и вдохновенным… Все вокруг твердили мне, что вы мрачный демон и опасный безумец. Напрасно! Я отказывался этому верить. О, какими слепыми и беспомощными делает нас любовь! Как она застилает наш взор темной, туманной завесой, сквозь которую мы видим не истинный облик человека, но лишь смутные его очертания…

– Я не понимаю, о чем вы говорите. Что я сделал? – прервал его Жозеф.

– И вы смеете с таким чудовищным спокойствием спрашивать это у меня?! – воскликнул невероятно возмущенный настоятель. – Давным-давно я должен был раскрыть глаза, поверить здравым суждениям людей и увидеть вашу истинную природу! Я послал вас на службу в честный и благородный дом, я представил вас моему другу… И что же вы сделали? Вместо того, чтобы верно служить славному сеньору и учить его юных дочерей, вы совратили, а может быть даже, взяли силой несчастную, ничего не ведавшую девушку!

– Это неправда! – с силой воскликнул сарацин. – Мы полюбили друг друга! Если она и была создана для кого-то, то только для меня. Иначе мое безумие и мои темные страсти не нашли бы отклика в ее полудетской душе!

– Вы хотите сказать, что бедняжка сама виновата в своем падении?! – задыхаясь, спросил аббат.

– Я хочу сказать, что в этом не виноват никто!

– Не спорьте со мной! Замолчите сейчас же! Вы порочное и преступное создание! Все мои трепетные усилия вселить в вашу душу хотя бы долю ответственности и христианской веры были напрасны! У вас нет ни одного здорового человеческого понятия! Вы не знаете законов морали, не ведаете разницы между добром и злом! Грех и добродетель для вас не более, чем пустой звук! Вы следуете только своим жестоким желаниям! Вам нельзя оказывать доверие, ибо вы его дерзко обманете! Вам ничего неизвестно об угрызениях совести! Нет преград для ваших мрачных страстей и преступлений! Вас невозможно изменить! Вы сжигаете своим дыханием все на вашем чудовищном пути! Остается только безжалостно остановить вас!

Потрясенный этой страшной вспышкой гнева, этими жестокими и невероятными в устах милосердного аббата словами, Жозеф смотрел на отца Франсуа широко раскрытыми глазами и глотал невыносимую горечь обиды и отчаяния…

Тем временем аббат позвал монахов, которые уже ждали за дверью и сурово произнес:

– Брат Жозеф грубо и дерзко нарушил правила нашего священного устава. Мы обязаны строго наказать его. Уведите его и заприте в подземелье!

– Нет! Не делайте этого! – с дикой силой крикнул сарацин, вырываясь из рук державших его монахов. – Я люблю ее! Разве вам известно, что это такое?! Пусть я не знаю ваших понятий добра и зла, но сегодня это вы, а не я, все разрушите!

Братьям пришлось связать его, чтобы наконец увести. В келье остались лишь старый настоятель и пляшущий огонек свечи…

Отец Франсуа бессильно откинулся на подушку. Несмотря на то, что он победил чувства и исполнил свой долг, он не чувствовал ни радости, ни просветления. Ему было тяжело, душно и тоскливо. И внезапно затуманенный мозг его, словно вспышка молнии, пронзила фраза, которую он бросил в лицо графу де Леруа: «Бросайте невинных людей в подземелья!» Он знал, что Жозеф был виновен. И все же… Ослепленный гневом и возмущением он бросил несчастного сарацина в тюрьму, подобно жестоким и своевольным сеньорам, с произволом которых он боролся всю жизнь… Для чего? Для того, чтобы однажды, забыв о милосердии и сострадании, вот так же бросить в темницу живого человека, не выслушав даже его оправданий?.. Все это было невыразимо чуждо и противно натуре аббата. Его поступок казался ему жестоким и ужасным. Неужели однажды несчастный Жозеф освободил его из-за тяжелых решеток, чтобы он из невинной жертвы превратился в жестокого гонителя?!

Из последних сил приподнявшись на постели, отец Франсуа нервно позвал брата Колена. Тот безмерно удивился, услышав, что настоятель требует снова привести к нему узника.

Когда сарацин снова появился в келье, он был пугающе спокоен, равнодушен и бледен. Взор его потух. Черты застыли в странной неподвижности.

Взглянув на него, отец Франсуа с искренней жалостью произнес: