Время собирать урожай

–Да он пьяный, – отмахнулся дядя Слава.

–И что? – гаркнула на него жена, решившая поддержать подругу.

–Да при чем тут то, что я пьяный! – вспылил Седой. – Даже если бы я был трезвым, у меня не было бы представления, на что хоронить!

–И что ты собираешься делать? Какие у тебя есть варианты? – спросил Иволгин, наливая себе водку.

–Да кто знает, – махнул рукой Седой. В нем уже не было той скорби, которая несколько часов назад выливалась слезами. А ведь когда умер деда Митя, Седой долго не мог успокоиться, даже водка не могла прекратить рыданий. – Мы говорили сегодня с Алинкой, с Настей, с Викой. У них у всех тоже денег нет. Я понимаю, девочки студентки еще, с них спроса нет. Они помогают всегда, чем могут. А эта шалава даже помочь не может! Что, ее наркоша не зарабатывает?

–Имей совесть, – перебила Грачевская. – Она тебе похороны отца организовала.

–И что? – возмутился неблагодарный Седой.

–Она туда все деньги впарила, – напомнила Алена. – А ты, кстати, так и не отдал ни копейки.

–Еще бы я отдал! – петушился отец. – У меня на руках ее дочь, которую я кормлю, содержу, воспитываю.

–Ой, да ладно тебе, – перебила Грачевская. – ты говоришь так, будто на своем горбу все тащишь.

–А как еще? – возмутился Седой.

–Ты не работаешь, какой тут горб! – говорила тетя Ира громко, распаленная выпитой водкой.

–Куда мне работать? – оправдывался отец. – У меня ребенок на руках. Кто ее будет воспитывать? Следить за ней надо. А брат? Он же больной человек! Оставлять Лиску с ним опасно! Ты что несешь! Какая работа! – он говорил все это и был твердо уверен в том, что в таком образе жизни, как у него, здорового безработного мужика, нет никаких отклонений от нормы.

–А почему ты на Алину наезжаешь? – Грачевская решила заступиться за некогда подругу. – Она разве недостаточно делает для Лиски?

–Да она шлюха! – закричал отец, теряя рассудок. – Что она делает?! Она ничего не делает! Она променяла дочь на наркомана!

–Она не меняла! – кричала Грачевская в ответ на повышенный тон отца. – Отдай ей Лиску, они заберут ее, ребенок будет сыт, одет, обут!

–И кем она там станет?! Такой же шлюхой, как ее мать?! Да кто она такая?!Она спирт пила беременная! Ее я с притона вытянул! Я ее спас! – кричал папаша все это, на самом деле уязвленный лишь только тем, что мама променяла его на наркомана, а он ее все еще так любил. А ведь когда-то Седой гордился тем, что Алина пила спирт во время беременности и родила меня здоровой. Теперь все иначе. Но не от осознания того, что пить беременной женщине противоестественно, а лишь от своих личных обид. – Моя дочь в моих руках тоже сыта.

–Да она попрошайничает по соседям на пару с Вано, – возмутилась Грачевская. – Иногда их кормят в четвертом подъезде. А от Вики она вообще не вылазит: если б не щи, которые она там жрет, давно бы с голоду упала.

Это была чистая правда. Я тогда еще только начинала промышлять этим: ходить по соседям, у которых есть дети, с которыми я якобы люблю играть, на самом деле только ради тарелки щей. Я даже ходила гулять с одной мамашкой, у которой был грудничок, чтобы она меня иногда звала в гости с ним посюсюкаться, а потом кормила. Деньги мы с Ванькой клянчили постоянно, и нам их давали. Попрошайничество было для нас необходимостью, потому что кушать хотелось часто, но было нечего, ведь родители про нас забывали.

–Так, ладно, успокойтесь, – вмешался Слава, – что вы тут развели? Мать хоронить надо.

–Да иди ты! – перешел на него Седой. – Сказал уже, что не на что!

–И что делать собираешься? – не унималась Грачевская.

–Откажусь, – совершенно спокойно решил Седой. – Я узнавал: если нет денег на похороны, можно отказаться.

–И как тогда ее похоронят? – поинтересовалась тетя Алена.

–Ну, в общей могиле, на Новом кладбище где-то такая есть, – разъяснил ей муж.

–В пакете, – добавил Иволгин.

–Да вы сдурели?! – заорала жена Грачевского. – Как можно мать хоронить в пакете в общей яме?! Как мешок с мусором?! Мать жизнь дает, растит, кормит, воспитывает.

Верно, конечно, только стоило ли укорять обреченного несчастного бездушного мужика, выпившего столько водки? Можно и нарваться. Но Грачевская укоряла, а отец краснел, глаза его готовы были вывалиться из орбит от бешенства, на тонких губах пенилась слюна.

–Кто меня вырастил?! – кричал он. – Она тварь! Она меня не растила! Она Витю растила, а меня бросила! Она ему покупала лучшие кроссовки, а меня одевала в дерьмо! Она меня готова была бандитам отдать на растерзание, когда я попал! Она тварь недостойная! Она меня никогда не любила. Почему я должен к ней нормально относиться? У меня только отец был. Я всегда говорил, что мать не считаю родной. Я вообще считаю, что женщины все ниже мужиков. Такие, как моя мать, уж точно. Они вообще не достойны ничего хорошего. Они рабыни. Любая пришедшая ко мне баба просто шваль, если не жена друга. Я не женщину уважаю, а друга. Каждая баба, тупая и беспринципная, достойна, чтобы ее мутузили. Я и мать свою бил, и Алину бил: они заслужили.

Мать моя, может, заслужила. В их с отцом отношения углубляться мне слишком пошло. Но чем заслужила старая бабка такие страшные гематомы по всему телу, которыми одаривал ее из раза в раз родной сын, я не знаю. Разумеется, она его ненавидела. За такую жизнь, которую он ей устраивал, я бы отравила подонка. Какая тут любовь? Но Седой не винил себя никогда, только лишь окружающих. Он выдумывал в своей голове различные фантазии, которые выдавал за истину, чтобы оправдывать свои зверства, так и сам же в них верил, поэтому считал себя правым.

–Ты понимаешь вообще, Ира, – все не унимался отец, – что если б не твой муж, я бы с тобой так уважительно не общался. У баб нет мозгов. Вы куры все. Баба с мозгами – редкость, великая редкость, дар просто. Я баб с мозгами уважаю, бесспорно. Но вас, основную массу, презираю. Радуйтесь, что вас подобрали мужики, поэтому только вы не скитаетесь по притонам, в нищете не раздвигаете ноги. Я так Алину подобрал. Никчемные создания. Без мужика баба по сути никчемна. И мать моя никчемное создание. Она без отца никм бы была. Так зачем мне хоронить ее по всем правилам, если можно выкинуть это тело в пакете в яму и не платить? Денег нет. Или ты дашь мне денег?

Все это Седой говорил с полной уверенностью в верности своих суждений. А ведь подобные речи о женщинах я слышала все свое детство. Папа любил поднимать тему женской ничтожности. Часто пьянки сводились к таким разговорам. Иногда он рассказывал про общие случаи, иногда уверял мужей в непригодности их жен. Всякое бывало. И реакции разные. Иногда молчали, иногда слушали и соглашались. Но спорили редко. Седой знал, кому говорить, чтоб не встретить отпор. Достойным людям он не нес подобной чуши, видимо, знал, что правым его не посчитают. Он часто выделял среди всего этого бреда, что я достойна уважения и любви, потому что являюсь его дочерью, поэтому не могу быть подобной прочим женщинам (спасибо). По пальцам можно было пересчитать тех, кого Седой уважал. Основную же массу презирал и ненавидел.

Седой способен неординарно мыслить, и кто бы знал, как мне омерзительна эта неординарность. Настолько омерзительна, что за такие жизненные принципы морального урода мне часто хотелось стереть отца со света, когда я становилась старше. А ведь примеров его неадекватности масса.

Утром следующего дня приехала Алина с мужем. Она долго стучала, но никто не открывал. Мы с папой спали как убитые, потому что легли поздно. Я слишком устала, чтобы проснуться, а он слишком много выпил.

У мамы все еще были ключи от квартиры, которыми она и воспользовалась. Войдя в дом, Алина ужаснулась: вонь стояла дикая (за время жизни с Алешей мама, приучившаяся с помощью нового мужа жить в чистоте и поддерживать порядок, отвыкла от таких запахов). Валялись бутылки, бычки по полу. Я спала голенькая с отцом, одетым в грязные джинсы и вонючую футболку.

–Олег, Олег, вставай. Немедленно вставай.

Я услышала мамин грозный голос, открыла глаза и увидела над нами ее суровое лицо. Ей удалось растолкать отца через какое-то время. Он проснулся с чугунной головой.

–Что здесь произошло? – сердито спросила мать.

Седой потирал виски и морщился от похмелья. Его очень напрягало появление бывшей жены.

–Какого тебе тут надо? – рявкнул он на нее.

В комнату зашел Алеша, пристально глядевший на бывшего соперника – Седой сразу уткнулся.

–Мы пришли по поводу тети Веры, – ответила холодно мать на его грубый вопрос.

–Ааа, нуу, и что там? – виновато протянул Седой, надеясь на хорошие новости.

Еще вчера он готов был, пьяный, расхрабрившийся, кинуть мать, как мешок мусора, в землю, присыпать и плюнуть на все. Но в трезвой его голове жила и другая мысль: если он так поступит, все будут укорять его, показывать пальцем, раздражая в нем чувство вины за такое свинство, которое будет мешать ему жить, поэтому он был не уверен в том, что стоит отказываться от трупа, он надеялся, что есть другой выход.

–Я взяла кредит, – сообщила мама. – Я прекрасно знаю, что ты ничего нам не отдашь. Леша выплатит. Кредит очень небольшой. Хватит на самый минимума. Грачевская мне сказала, что ты вчера отказываться от матери собрался, поэтому я и решила взять кредит. Она меня никогда не любила, но я не последняя сволочь, – говорила мама. Как повлиял на нее Алеша, он сделал эту женщину лучше, человечнее. Еще пару лет назад она бы вместе с отцом скинула бабку в безымянную могилу и бровью не повела. А Алеша привел ее к такому решению! Человек, готовый оплатить похороны чужой матери, не так уж и плох, кажется. Даже если он наркоман. – Мы похороним тетю Веру, никого звать не будем. На кладбище бери Лиску. Едем только вчетвером. Приводи себя в порядок, Олег. Мы с Лешей будем заниматься делами. И вот еще, – дальше мать говорила особенно сурово, – не смей спать с дочерью в грязной одежде. Она почему в одних трусах? Это ненормально.

Я сидела на кровати, закутавшись в одеяло, и с восторгом смотрела на изменившуюся мать. Если бы она узнала, что мы не только спим вместе, но и купаемся… Но эта холодная женщина даже не заметила моего восхищенного взгляда, не подошла, не обняла, не поцеловала. Как мне не хватало всю жизнь материнской любви!

Родители обсудили что-то еще, сидя на кухня за сигаретой, потом мама и ее новый муж ушли.

Седой чувствовал свою вину. Он понимал, что эта чертова Грачевская уже разнесла по всему району его слова, понимал, какое они вызвали у всех возмущение, и боялся мнения, которое выльется на него при встрече с людьми. Он боялся и думал, как защитить себя. Лучшая защита это нападение. Папаша часто руководствовался этим правилом. В тот день после ухода Алины Седой сидел и размышлял, строил планы на тему, как он будет защищаться: не высказывать свои аргументы, а орать их с пеной у рта; обвинять старуху во всех смертных грехах, обнося ее мертвую душу клеветой. Ничего нового. А бабушка все лежала…

Гостей у нас в тот день не было. Папа убрался в квартире. Наконец. Как этого не хватало. Он был зол на жизнь, но не на себя. Когда люди злятся на что-то, хотя должны злиться на себя, обычно они это зло на ком-то должны срывать. Папе под руку попалась я. Он орал на меня, а взгляд его, брошенный в мой адрес из раза в раз, казалось, оставлял на мне удары. Он обвинял меня в том, что я расту свиньей и не хочу ему помогать,н кричал за то, что я не убираюсь за собой, за ним. Я не знаю, как положено в нормальных семьях, но я, будучи первоклассницей, не умела делать ничего по дому. В тот день я впервые взяла в руки тряпку и стала мыть полы. Получалось плохо.

На утро, как и было уговорено, мы вчетвером поехали на кладбище. День похорон бабушки был последним морозным в том году. Воздух стоял колом, казалось, сдавливая все сущее, готов был трещать, как дрова, только ледяные. От мороза, бившего по коже лица, спасало только солнце, слепившее, но смягчавшее уколы холодных иголок промерзлого воздуха. Я была рада, когда гроб опустили и закопали, потому что можно было ехать домой в тепло. Никто не плакал. Странно, что человек, не сделавший в жизни особо никакого зла, не удостоился порядочных проводов в иной мир. Ни меня, ни папу не волновало то, что она нас покинула. Мы просто мерзли и хотели поскорее домой. Отец дышал с облегчением, понимая, что мать похоронена более-менее нормально. Дома никого не собирали поминать, только мама и Алеша выпили с Седым по рюмке водки. Когда Алина и ее муж уехали, мы остались вдвоем. До самого вечера мы грелись под одеялом и смотрели фильмы Клинта Иствуда, которые отец так любил, и никто к нам не приходил помянуть, потому что все знали, что денег нет. А на следующий день все стало таять.