Простите безбожника

Верните родное навсегда,

Верните любимое во славу черта.

Начертите белым три круга,

Начертите в нем себя.

Начертите гроб,

Люциферовы глаза,

Киньте карту и тогда,

Вам откроются врата,

Врата немого рта.

И свиного пятака.

Аминь.»

Аминь! Аминь. Пусть же. Руками своими дрожащими я сдвинул все столы в сторону, все стулья и тумбы, да принялся рисовать с таким восторгом, какой не ощущал никогда в жизни. Я возможно был счастлив. Не знал почему, но был. Я рисовал, я пел романсы, пел и в них сквозило родное мне имя, имя, которое я, казалось, давно забыл. Имя любви. Если только дьявол может вернуть мне эту радость возможности быть любимым, если только дьявол может одарить меня, то пусть. Бог нем, Бог глух ко мне. Он насылал мне лишь страдание.

Я нарисовал в трех кругах прямоугольник, крест на нем перевернутый и глаза змеиные. Я нарисовал и когда собирался в гроб ложиться кинул карту, кинул карту и край ее загорелся. Воспламенился. Слово даю! Загорелся всеми закатами, которые только бывают в мире. Загорелся, как щеки юной девицы. Загорелся и падая на деревянный пол разжег мне проход в преисподнюю. Я же летел в это зовущее меня пламя без страха и мысли, летел и чувствовал, как жжет ланиту, как жжет пальцы, но потом была лишь темнота. Темнота, слизкая темнота и кто-то тащащий меня под руки…

Ужас поразил меня, я уже было поверил, что умер. Но нет! Некие сущности человекоподобные, с крыльями мухи, ногами козла и глазами где царила только пустота, тащили меня по красной-красной от жара пещере. Камни верно плавились, а я в одной рубахе, как в крещение, не смел даже дышать. Это черти. И черти несли меня неизвестно куда, в пасть чью-то. Я покрутил головой, надеясь, что это останется незамеченным, но что уж! Рассмеялись эти рыльники адовы, рассмеялись и я точно видел акульи зубы. Шерсть словно кружево манжет вокруг копыт, шерсть и чешуя. Хвосты, хвосты и крылья-крылья! Там был выход, выход наружу из красного тоннеля жара. Я слышал, как кричат грешники, знал, что верно так же скоро кричать буду, но меня лишь повели по лестнице вниз.

Эти черти сменились иными, им во всем подобными. Те принялись мне к лицу гостинцы подносить, но что же то были за гостинцы! Гранаты, апельсины, виноградные лозы, но что не тронь, то сразу виделись мне мученики, варящиеся в смоле. Не мог я принимать даров из этих рук чертовьих и вежливо октазывался:

– Не одаряйте меня дарами, не одаряйте, – и пытался вырываться из рук, из цепких-цепких дьявольских рук пытаясь не задохнуться от жара меня окружающего. До чего же жарко! До чего же невыносимо!

– Вы гость наш, гость наш! – в один голос кричали со всех сторон, подобно хору церковному, только здесь был крик истеричный. Все шло в разрез с раем, с Богом, с нежным лоном сада.

– И куда же вы меня ведете? – спрашивал я их, когда они очередной раз подкидывали меня в полете, а летели они куда-то вниз. Вниз, вглубь всего этого кошмара, где единственный свет – огонь страдания. Я видел, как где-то сверху крутятся несчастные влюбленные в урагане, видел, как безбожники бегут по песку и бьет их дождь красный. Я видел и понимал, где я по итогу буду.

– К Царю нашему! – к царю, к Люциферу, верно.

Меня нарядили в красный бордовый камзол, исшитый золотом, надели на ногу лучшую туфлю, какую только мог я представить, причесали, и все это в процессе нашего путешествия воздушного! Какая-то чертиха, а то я понял по страшной уродливой женской груди, поднесла к моему лику зеркало, узрел там я молодость, юность, но знал, что лживо это все! Хотел лишь наконец-то приземлиться.

Хлад ударил мне в лицо, привели к Люциферу. Тот сидел на ледяном троне, вокруг него плясала бесота, так напоминающая придворных. Все разодеты, все в украшениях все танцуют и лик у Люцифера был белый-белый, очи пустые незрячие, руки когтистые, нос величавый. Только от белоты его, от схожести с ангелом бывшем не скрылась истина. Крылья темные, корона голову давящая, да зеркало в руках, тоже изо льда, то гордыня проклятущая. Гордыня царство ему подарившая.

Я покланился.

– Не хочешь потанцевать?

– Не хочу, Ваше величество, – его величество пожал плечами, и сразу же толпа бесов исчезла. Да и сам он словно стал больше козла напоминать, ноги то подобно фавну, да и рога имеются, что болезненно ломают злато кроны.

– Может яств желаешь?

– Предлагали мне уж, Ваше величество. Не за тем я здесь, прощайте, – я встал на колено, как его жест потребовал.

– Так чего жаждешь?

– Я жажду вернуть свою возлюбленную, Ваше величество. Бог слеп ко мне, слеп и нет у меня другого выхода, как Вас молить. Цыганка мне посоветовала к Вашей милости обратиться.

Его милость улыбался скверно, как скривился от божественного упоминания. Мне даже показлось, что я слышу звон железа доспех, что сейчас меня прижмут к ледяному полу, где отражался мой чудно юный лик. Что окажусь я под каблуком дьявольским, что в подчинение навечно останусь и снимется с меня камзол, да кинется мое тело в горящую могилу. И снова посереют синие когда-то глаза, и снова поседеют пряди и снова мука лик измучает. Но Люцифер не зол покуда, не зол.

– Моя милость не дается задаром, – и он подозвал меня рукой, я не попытался бы встать, но понял, что мне ползком к копытам подобраться надо, под длань царскую, перстни мне тут же поцеловать пришлось.

Я не задавал вопросов, я ждал покуда мне скажут, что от меня требуется. Скажи это существо пропитанное холодом и мраком, от которого пахло глубиной и смертью, исцеловать пол, верно, прилипая ко льдам, или отрубить себе руку – я бы не раздумывая согласился. В моей голове было лишь желание скорой встречи с моим счастьем, с моим единственным счастьем, которое так нагло было отобрано у меня, вырвано из пальцев! Из моих слабых пальцев, вот ровно таких же, как в этом аду – юных, без такого количество родинок и пятен. Юных пальцев с колечком утерянным.

–Одной твоей души мне будет мало за такую услугу, – и он, царь темных красных тоннелей, князь тьмы и ужаса, король опарышей и ужасающих стонов, разносящихся здесь за стоны любви при жизни – Потешь меня.

– Как мне стоит Вас потешить?

– Я хочу послушать Реквием. Спой мне его.

Я замешкался. Я здумался и ощутил, ощутил, как мои пряди болезненно оттягивают, как заставляют нагнуть голову назад и обнажить шею.

– Ежели мне придется не по нраву, то, – я слышал, я точно слышал чей-то ужасающий раздирающий визг болезненный – То ты из моего достопочтенного гостя обратишься в моего пленника, милый друг. Пой же!

– Трубы удивительный звук пронесется над кладбищенскими странами…

И точно мне заиграл орган откуда-то, и точно не знал я выйдет ли. Но пел! Пел, как мог. Пел. Как знал. Не зная, не зная, что ждет меня дальше. Пел, пел ощущая, пальцы в волосах и надеясь, надеясь, что все это заимеет хоть какой-то смысл. И когда же с моих уст слетело последнее слово, тогда, тогда я услышал ответ: …»

Аминь III

«Сатана ответил не сразу, он размышлял. Оглядывал меня с головы до каблуков им подаренных, оглядывал и думал о чем-то мне неизвестном, я знал, что сейчас решается моя судьбина жалкая. Моя жизнь. Скорее моя смерть, коль я останусь. Решение то зависит от реквиема! И я мечтал верить, что пел его не в свою честь.

– Что же, то было весьма! Ты получишь то зачем пришел – был вывод княжеский. Вот он темный лик, а вот и рука вздымается над моей головой, вздымается и отдает указ чертику в дверях привести мне мою любимую для свидания – Я обещал научить тебя искусству некромантии, верно?

– Да, Ваше величество, Вы обещали, – но имеет ли вес клятва дьявола? Мне предстояло узнать. В конце концов это не примитивный черт, а их повелитель. Разве в пору ему врать столь мелкому существу, как я? Столь мелкому и покорному, пред Богом такая покорность привнесла лишь страдание. Здесь же есть какая-либо вера в счастие, пусть и краткое.

– А как ты думаешь, – спросил меня царь всех бесов – Как ты думаешь, милый мой, хочет ли вернуться в мир смертный твоя любимая? Сама ведь избрала для себя сей путь, что же ты ее лишаешь счастия смерти?

Я чуть не начал говорить о воплях, всюду летающих в этом темном мрачном месте, где зловоние жженой плоти разбавляется лишь ее гниением. Я готов был описать все, весь кошмар здесь творившейся, но вовремя одумался, покачал головой, где кудри черные явились.

– Хочу быть счастливым, Ваше Величество. Я не могу более грызть себя чувством вины, и я не верю, что ей принесло счастие присутствие в Ваших владениях.

– Столь ли они плохи? Разве не щедры они к тебе были? – игристость снизошла до меня, шутливость. Сам ведь знает всю истину.

– Законы Ваших земель справедливы, но разве оценит убивец смертную казнь?

Мне кивнули, позволили наконец-то от престола отойти пред тем очередной раз поцеловав хладные перста. Я не знаю, что чувствовал – ужас, печаль, все вместе? Радовало лишь то, что я вновь увижу ее. Деву из своей счастливой юности, деву, которая так жестоко меня покинула. Думала ли оно обо мне уходя? Почему же так поступила?

– Коль веришь ты в мою справедливость, милый друг, поверь мне и в том, что не будет она тебе за это благодарна, и по справедливости, свершаешь ты действо неправильное. Но не в моем праве стоит нравоучение! В моем лишь исполнение приговора.

– При всем моем к Вам уважение, но я не могу отказаться от этого