Больная

– Ты боишься. Всё твои страхи. Прислужница грёбанного позора. Так вот же ты – ничтожество! Тебе мало?

Вера прикусила язык и упорно поползла дальше.

– «Понимаете, доктор?» – Принялся пародировать женщину Филин, не делая чести автору реплики. – «Понимаете, у неё это с детства. Но ведь раньше и на волейбол ходила, и плавала! Бросила. Закрылась, озлобилась. Избегает быть на людях. Гулять далеко боится! Моя девочка мучается, доктор. Я не знаю, как ей помочь».

Она не видела, как Филипп Филиппович карикатурно развёл руками, зато слышала, как расхохотался. И маленькая радость от того, что мама назвала Веру так ласково, расплющилась под ботинком психолога. Он топнул больной ногой, поднимаясь с табурета.

– Где твоя совесть? Манипулируешь родителями, изводишься. Без яда травишься, лишь бы попить их любви, – соблюл многозначительную паузу. – Пора повзрослеть, Вера. Пора успокоиться. Мать не приласкает тебя. Слушай меня. Слушай, что я говорю.

Слова сыпались камнепадом, прибивали к земле.

– Что ты… Что ты сделал? – прошептала Вера.

– С ней? Ничего. Поговорил.

Желудок самопроизвольно сжался. Обронив булькающий глык, Вера принялась судорожно утирать кислую воду с губ. Та всё текла и текла, как и кровь из ранки. Прозрачные склизкие нити обвивали пальцы.

«Не донесла» – с какой-то мирной обречённостью приняла случившееся Вера. Как бывает, когда всю жизнь ждёшь воплощения потаённого страха. В минуте всё естество настроено на проживание момента. Все ресурсы пущены на дело, потому происходит как-то естественно, пусть и ужасно. Более того, единственный свидетель не делал вид – ему действительно было всё равно. Он работает с больными детьми, подобные глупости его не трогают.

– Я и с тобой ничего не делал. Да уймись ты, наконец!

Не подошёл, чтобы отшвырнуть дрожащую руку, тянущуюся вверх, к ручке двери. Подушечки пальцев пачкали горячей кровью прохладную сталь. После двух жалких попыток Вера сорвалась, со всего маху ударилась лицом об пол. Ей просто не хватило сил, но вывод сделала правильный:

«Запер».

Она опоздала уже давно. Тело, не справляясь с лихорадкой, самоочищалось. Слёзы текли, сознание сосредоточилось на животном, отсекая всё человеческое. Но то малое животное – страх опасности, бескорыстно оставило. Воспоминание, что сейчас в этой комнате Вера не то, чтобы не одна, так ещё и с Филиным, не дала поднять тяжёлую голову. Перспектива захлебнуться в луже желудочного сока куда заманчивее.

Филипп Филиппович, взявшийся буквально из ниоткуда, грубо рванул за шкирку. Больная успела только ахнуть, как приземлилась рядом, на спину. Взгляд обещал, что он её сейчас или пнёт, или наступит на горло. Но истинное презрение его сменилось сочувствием, как обнаружил косметическую травму. Предупреждал же – не нужно пытаться открыть дверь. Соскользнула, упала – кусочек резца откололся.

Умный и красивый, Филин поставил ногу Вере на живот. Слегка надавил. Опухшее лицо её продемонстрировало весь свой мимический потенциал. Несчастная попискивала, безмолвно моля, угрожающе кряхтела. Хлюпала, сипела, царапалась, но выбраться из ловушки не могла.

– Больно?

– Мне плохо, пусти! – одним словом проревела Вера, хватая его за щиколотку, а себя за волосы.

Врач досчитал про себя до десяти, пока она хоть немного утихомирится. Прикусил губу, легонечко нажал каблуком. Этого хватило, чтобы у той искры из глаз посыпались.

– Гляди-ка, наконец-то на месте. – Он игриво улыбнулся. – Не брыкайся, хуже будет.

Ровный тон, весёлая самоуверенность. Вера, мокрая и красная, смотрела снизу вверх.

– Всё. Ты всё потеряла. Всё проиграла. Мне по барабану, что с тобой.

Дёрнулась. Пригвоздил болью. Терпеливо повторил:

– Лежи, я сказал! В кого себя превратила? Тебе не место среди людей, и ты будешь здесь, сколько я захочу.

Подкрепляя слово делом, Филин уставился в окно. Там сосны качали солнце в хвойной люльке. А чуть дальше, в городе, в холодильнике, остывало пиво. Если побежать к нему с порога, выпить, не раздеваясь, оно покажется ещё вкуснее. Второе в ящике под столом осталось, неохлаждённое. А ведь захочет, точно захочет! Не предусмотрел. Но кто предупредил бы?

– Ве-е-ерочка. Знаешь, я ведь могу тебя убить. Я это умею.

В опустошённом нутре ворочались ежи. Мужская нога ощущалась слоновьей. Как оторванная цунами свая, которой гравитация с минуты на минуту расплющит живот. Страх наматывался кислым комом, бух и опадал. Филин не отпускал. Застал, как её выворачивает наизнанку. Видит, как ей плохо. Не оставляет выбора. Ни единого шанса.

«Больной. Чудовище!»

Лишённая и шанса хоть как-то повлиять на ситуацию, не имея власти даже над собственным телом, Вера заметила, как замедляется пульс. Как спазмы теряют силу, подобно грому, катящемуся огненным колесом за горизонт. Постепенно и неотвратимо. Углубила дыхание, прислушиваясь, не мерещится ли.

– Нравится? – сиял Филин, наслаждаясь её растерянностью. – Мне тоже. Это, знаешь, лестно – хозяйничать вместо твоего гнилого царя в голове.

Молчание.

– Как погодка внизу? Так гораздо легче, согласись.

Бедро его калило от напряжения. Держать в подвешенном состоянии больше не было сил, и врач со всего маху топнул больной ногой. Вера успела кувыркнуться набок. Удар пришёлся на пол, как Филин и планировал.

– Так и ответь же, наконец, зачем тебе твоя болезнь?

Весь следующий час, туманный, тягучий час, психолог и пациентка разговаривали. Преимущественно, говорил первый. Мягко, настойчиво вдалбливал какие-то прописные истины. В их неоспоримости нельзя усомниться, но почему-то фантазия упорно подкидывала девочке образы каких-то закрытых дверей. Каких-то костлявых тел на койках. Воспоминание о смуглом мальчике… Кажется, он дурной.

Заботливый врач уложил Веру на кровать, когда она с неё ненароком свалилась. Тогда сломала передний зуб, но тут, в элитной больнице, и это поправят. Доктор справлялся о том, что тревожит её. Выяснял, сколь смертельны душевные травмы. Вместе двое искали логику в недавних заключениях, кои мешали спокойно спать по ночам. Вера доверительно поведала ему обо всём, что знает, не имея причин не доверять этому человеку. Блаженный покой кипячёным молоком с мёдом разливался по горлу, смывая горькие слёзы. Разве что где-то внутри тревожно звенела натянутая струна, тщетно пытаясь обратить на себя внимание. Так бывает после недомогания. Вероятно, во сне живот болел.

После психологического сеанса Вера хотела обнять доктора, жадно и крепко, как папу или маму. Догадываясь об этом желании, явно смущённый и польщённый, Филипп Филиппович ограничился тем, что накрыл её руку своей. Человеческое тепло утешало, вменяло чувство защищённости. Чужие речи вдохновляли. Впереди целое лето. Выздоровеет, обязательно, и никогда больше, никогда не будет больно и стыдно!

Филин обещал. Вера в ответ, вроде как, ему наобещала с три короба. Вот только потом никак не могла вспомнить, чего именно. Чуткий врач давно покинул палату, а пациентка всё копалась, копалась в мозгах… Другая палата. В её был Шухер, раковина и… что-то ещё. А эта, наверное, предоперационная. Но как она здесь оказалась? Почему вся в крови из ранки в сгибе локтя? Как так вышло?! Если бы не эти неудобные мысли, в голове всё укладывалось бы так стройно и красиво. Но самое главное – почему часто бьётся сердце, если так сильно хочется спать?

День 11

В светлом коридоре, как в морге выстланном плиткой от пола до потолка, двое ребятишек устроили догонялки. Шлёпки хлопали, звонкий смех отражался от стен. Архитектура пространства и закрытые двери оставили лишь два направления. Дети по очереди «салили» друг друга, и их игра, по большему счёту – метания от сестринского поста к выходу из хирургического отделения и обратно.

Счастливые малыши пронеслись мимо приоткрывающейся двери палаты. Пациентка с робостью призрака, и, можно сказать, чем-то на него похожая, выглянула наружу. Брови её чуть насупились, глаза медленно проводили хохочущую ребятню. Всё смотрела в ту даль, откуда те уже два раза как вернулись. Будто ещё были там. Будто ещё видела их возле сестринского поста.

На присутствие медработников за столом намекали русые макушки за деревянной панелью. И девочка смотрела на них совершенно по-новому. Нарисуй с неё портрет, кто назовёт второй Моной Лизой – манерно-загадочной, скрытной. На самом деле лицо натурщицы было абсолютно пустым. Редкий человек узнает в том жалкую попытку выудить утраченное воспоминание.

Пробыв пять минут в обездвижении, пациентка поплелась вдоль стены. Нужна опора, по которой телу скользить в верном направлении. Прохладно, стерильно чисто, серовато-бело. Так… Слова не подобрать. Сложно сформулировать. Тогда… как в голове.

Малыши хихикали над чудачкой, но догонялки занимали их куда больше чьих-то причуд. На путь, где у остальных уходят считанные секунды, ей потребовалось в куда больше времени. В итоге мышкой проникла в нужную комнату. Щелчок двери обрубил детский смех. Его сменил оглушительный шелест воды в трубах. Или это кровь в ушах.

Тяжёлым рокотом обрушился звук слива. Парнишка выскочил из кабинки, как чёрт из табакерки, попутно застёгивая ширинку. На мгновение замер, неловко поглядел на девушку, что тяжело навалилась на раковину. Такую позу приличные люди занимают исключительно если им до одури плохо. Мальчонка спешно ретировался, и, разумеется, о странной пациенте на пост не доложил.

Тело осторожно расправило спину. Выпрямило шею. Вера в зеркале хотела стать картиной – не двигалась. Но жизнь в ней, её реальность, реальность происходящего, выдавали постепенно розовеющие глаза. Рот приоткрылся в рваном вздохе, обнажив починенный, ещё вчера обломанный зуб. Ватные руки, как в замедленной съёмке, коснулись растрескавшейся губы. Бледной щеки. Вяло пульсирующего виска. В эту секунду впервые дёрнулось глазное веко. Нет, не мерещится.

«Нет».

Слёзы горячими горошинами прокатились по коже. Мертвенно ледяные пальцы дотронулись до бинта, обмотавшего голову. Обвязали плотно, точно как с Аязом. Вера помнила Аяза. Помнила хорошо и теперь видела заторможенного дурачка прямо перед собой – в собственном отражении. Ладони погладили пропахший спиртом обод. С двух сторон остановились перед точкой на затылке, где щипало и пекло. Больная коснулась её… и истошно взревела.

Леденящий душу вопль забрал последние силы. Вера нашла себя, стоя на коленях. Кто-то хватал её, поднимал. Манжеты халатов жалили статическим электричеством. Над ухом спорили девицы:

– Помоги ей сходить в туалет.