Репетитор

– Давай двугривенный, схожу за керосином, – предложил Пылаев и стал натягивать сапоги.

– В суд, стало быть, поступил? – спросил Иванов и спустил с постели свои опухшие ноги в опорках.

– Служу-с… – Белов галантно раскланялся. – Позвольте представиться… Кандидат на судебную должность…

– А деньги платят?

– Ведь, ты слышал, mon cher? Кандидат… Это значит: весь – надежды и упования… Какие же тут деньги? Обязанности есть, а деньги впереди. Можно жить надеждами… На то и молодость…

– А вот мы – кандидаты на голодную смерть, – расхохотался Пылаев и вышел.

Внемля пе-е-сне соловья…

жидким тенорком вдруг запел Коко и развязно зашагал по комнате.

– Ты давно из дому? – тихо спросил Иванов.

– Ах да!.. Тебе твои кланяются: мать, сёстры… Знаешь, старшая? Большая такая стала… Недурна, очень недурна. Ну, новостей никаких нет. Денег просили… напомнить велели тебе… тэк-с.

В темноте хрустнули пальцы Иванова, которые он молча ломал.

Ты шептала: «Навек твоя»…

– А… Чёрт!.. – Коко ударился коленкой о железку кровати и остановился. – Однако, у вас тут не разойдёшься!.. Так неужели совсем без уроков?

– Заболел, потерял урок; а был выгодный, ничего…

– Инфлюэнца, что ли, у тебя была?

– А кто его знает… Расклеился совсем: одышка, ноги пухнут, ходить не могу…

– Эх плохо, плохо твоё дело!.. Ты что же родным не пишешь?

Иванов нервно дёргал жидкую бородку.

– А что я им напишу?

Внемля пе-е-сне соловья,
Ты шептала: «Навек твоя»…

– Почему же вы из «Гиршей» уехали?.. Уж я вас искал-искал… В этакую трущобу забрались… Сколько платите?

– Шесть. Да вот… – Иванов запнулся на мгновение. – Полтора месяца не платили…

Вернулся Пылаев с керосином и зажёг лампу.

Как ни был жизнерадостен и беспечен Коко, но он дрогнул, разглядев лицо Иванова. Он ещё более облысел, на лбу легли морщины. Ему смело можно было дать сорок лет.

Белов оглянулся. Комната была в одно окно. Безобразные расплывающиеся пятна сырости покрыли сплошь всю стену, очевидно наружную, где стояла кровать Пылаева. Обои отстали, кое-где были сорваны. Плесень затянула углы на подоконниках, в окно дуло. Пол был грязен. Окно упиралось в слепую стену соседнего громадного дома, и солнце сюда не заглядывало. С лестницы, тёмной и скользкой, проникала вонь. Те же миазмы неслись снизу, со двора, черневшего там, далеко, как громадный колодец. Отворить фортку – значило испортить воздух.

– Ну, синьоры… У вас тут тово… неуютно…

Коко почувствовал, что его радужное настроение тускнеет. Он повёл плечами, тряхнул головой.

Год про-шё-ёль… опять весна,
Ты с дру-го-ой, а я одна…

запел он громко и сбросил пенсне, чтобы не видеть так ясно удручавшего его жёлтого лица.

– Как бы это насчёт самоварчика промыслить? – напомнил он. – Самая настоящая пора теперь чай пить.

Пылаев почесал за ухом.

– Мудрёно, – флегматично изрёк он.

– Пуркуа?

– Чаю нет…

– А! Кхм… то есть… как это нет? Весь вышел?

Пылаев вдруг весело захохотал.

– Эх ты!.. «Бомонд»… Шут тебя задави! Дома сидя, забыл наши порядки… Сам ещё вчера, небось, студентом был…

– Pardon, pardon, mon cher… Чай и колбаса из кошек – это обычное «меню» студента… Одначе, синьоры, чем же вы питаетесь?

Пылаев хохотал, взявшись за бока. Улыбался и Иванов. Уж очень наивным казался им этот длинноногий кандидат, в пенсне и с важной миной. Он вынул коробочку папирос и протянул её Пылаеву. Тот закурил.

– Чем мы питаемся? – Пылаев с наслаждением глотнул дым. – А на пятачок чёрного хлеба в день, да на пятачок молока… Молоко недурно; баба тут одна из деревни возит, под Москвой… А чай – это роскошь.

Коко даже сконфузился.

– Corpo di Bacco!..[4 - Тело Вакха – ит.] В таком случае, нельзя ли пива и этакого чего-нибудь… съедобного?

Он вынул рубль. Пылаев живо спустил ноги с постели и с несвойственной ему быстротой опять натянул сапоги.

– Отчего нельзя? – пробасил он, протягивая за рублём руку. – На деньги всё можно.

Он вышел в одной тужурке. От обоих пальто и следа не было в комнате. Стало быть, заложены. Коко покосился на свой чистенький с иголочки мундир судейца, на новенькие штиблеты, и ему стало опять как-то не по себе.

Задр-ре-мал тихий сад…
Ночь повеяла тихой прохладой…
От цветов а-рр-ромат
В душу льётся живою отрадой…

Коко пел, шагая в тесном пространстве между двух кроватей.