Иго любви

– Не люблю, кто пьет, Глеб Михайлович! Пустите…

– А кто не пьет?.. Строптивая… Неужто так противен тебе?

– Нет… Вы мне очень нравитесь… но…

– А-га!.. А я, Надя, влюблен в тебя… Ей-богу! С первого мига влюбился…

Она недоверчиво улыбается.

Сверкнув глазами, он тянет ее к себе. Хочет посадить на колени. Ее тонкие брови хмурятся.

– Глеб Михайлович, я не привыкла к такому обращению…

– Извините, королева! – Он мгновенно выпускает ее из рук. – Вы короля боитесь? – вкрадчиво спрашивает он.

– Нет у меня никакого короля.

– Пажа не хотите огорчить изменой?..

– И пажа у меня нет…

– Жар-птица! – срывается у него. – Шутишь, Наденька?

– Нет, Глеб Михайлович… Я не из тех, кто шутит любовью.

– Вижу, что не из тех… Откуда ты взялась такая… трагическая?.. А у нас, милая, все игра, все шутки… На сцене играем, в жизни шутим… Эдак легче: не хватит нас для искусства, если в жизни будем страдать. На сцене любим, ненавидим и плачем настоящими слезами. А для жизни ничего не остается. Точно лимон выжатый.

– Я… не умею легко жить, Глеб Михайлович…

Грусть в ее лице и голос, ее искренность, полное отсутствие кокетства – все это ново для пресыщенного человека. Это подкупает невольно.

– Или уж обожглась, деточка?

Она опускает голову.

– Плюнь, Наденька!.. Ты себе цены не знаешь… Вот сядем сюда, на диван… Положи голову мне на грудь. А я тебя обниму… Да не бойся!.. Я не насильник… Свистну, набежит ко мне этих баб, отбою не будет… Надоели… А ты славная… Особенная какая-то… Дай губки!

Как опьяненная, ничего не сознавая, Надежда Васильевна, закрыв глаза, дает себя поцеловать.

Поцелуй долог, сладок, мучителен. У нее захватило дух… Комната плывет вместе с диваном. И она точно проваливается куда-то… Уперлась руками в его грудь, отталкивает его…

– Довольно… Довольно… ради Бога!..

– Ого!.. Да вот ты какая!.. Зачем отталкиваешь? Кому бережешь себя, Надя?

– Вы меня не любите… Оставьте…

– Сейчас люблю… ей-богу люблю…

– А завтра?

– А почем я знаю, что будет завтра?.. Эх, Надя, Надя!.. Жить ты не умеешь… Терять такие минуты…

– Гордости во мне много, Глеб Михайлович… У меня характер несчастный…

– Гордости много… а сама дрожит вся… Нравлюсь тебе?

– Безумно! – срывается у нее.

Она встает, заломив руки. И отходит в дальний угол комнаты.

Трагик проводит рукой по лицу.

– Фу, черт!.. Вот так женщина! Даже не солжет… Ни минуты не поиграет с нашим братом… Только знаешь что, Надя?.. Правда твоя хуже всякого кокетства… Лучше бы ты играла мной… А теперь… трудно мне от тебя отказаться… Веришь ли?.. Весь хмель соскочил… Поди ты сюда!.. Да не бойся… Чудная какая!.. Разбойник я, что ли, с большой дороги?.. Коли я так нравлюсь тебе, все само собой выйдет… Я пальцем не шевельну, чтоб ты не плакалась потом… Сама отдашься…

Она глядит на него сверкающими глазами, стоя поодаль.

– Никогда этого не будет!.. Уходите… Слышите? Уходите, ради Христа!..

Истерические нотки дрожат в ее голосе.

Ему ее жалко. И он смутно боится чего-то.

Он чувствует что-то темное, стихийное в этой худенькой женщине. Что-то грозящее его покою, его свободе, его привычкам донжуана и холостяка. Говорит: «Уходите!..» А сама вся напряглась, как струна… Еще минута – и кончится истерикой… А тогда… он уже сам за себя не ответит.

– Ну, что ж? Уйду, коли гонишь, – мягко говорит он, беря со стола шапку. – Смотри только, Надя!.. Не пришлось бы тебе самой ко мне прийти… А я буду рад… А я буду ждать…

Он одевается в передней. Приотворяет дверь опять…

– А я буду ждать тебя, моя королева…

Исчез.

Схватив себя за волосы, она падает в подушки дивана. И воет. Воет в голос, как самая простая баба.

На другой день он встречает ее на репетиции, как ни в чем не бывало. Говорит с ней просто, задушевно, по-приятельски. А у самого в глазах скачут искры.

Она все такая же напряженная, словно натянутая струна. Только ноздри да губы вздрагивают, когда он, словно невзначай, берет ее за руку.

– Ох, и с коготком же ты, царь-девица! – смеется он за кулисами. А она смотрит на его губы. И ей безумно хочется кинуться ему на шею.

Но их не оставляют вдвоем. Рядом вертится Мосолов. Паясничает, кривляется, не отходит от Нероновой. Ей и досадно, и приятно в то же время…

– Что этому ферту надо? – со злобой спрашивает трагик Надежду Васильевну. – Чего он тут вертится?

Она истерически смеется.

Вечером они играют в трагедии Полевого Уголино. Он Нино, она Вероника.