Бьянколелла. Вино любви

– Разве кузен ничего не предлагал вам? – с холодной сдержанностью спросил мужчина.

– Предлагал что? – Было видно, что в понимании виконта девушка зашла в тупик. Вдруг лицо озарила догадка.

– Вы, наверное, имеете в виду, не предлагал ли Филиппе отправиться с ним в путешествие?

– А он предлагал? – насмешливо переспросил Адольфо.

– Да, и не раз, – ответила она растерянно.

– И вы были согласны? – мужчина явно напрягся.

– Конечно. Это же так увлекательно! – ответила Бьянка со всей искренностью. Она никак не могла понять, к чему эти странные вопросы.

– Ну, и когда же вы намеревались с ним отбыть? – в голосе ди Бароцци появились угрожающие нотки.

– Не знаю. Когда-нибудь. В будущем. Мы не договаривались о каких-то определенных сроках, – энтузиазм девушки угас, голос стал еле слышен. Она чувствовала, что виконт заманивает ее в какую-то ловушку, но никак не могла понять, в какую именно. Тем более не могла уловить причину, по которой ему вздумалось это делать. Смутные догадки заглядывали юркими ящерками на периферию сознания, но ей никак не удавалось ухватить их за хвост.

– И в каком же, позвольте полюбопытствовать, качестве этот умник ди Граде намеревался взять вас с собой? – голос виконта уже явно налился желчью.

– Что значит, в каком качестве? – удивление Бьянки смешалось с растерянностью и полным непониманием происходящего. – В качестве художника-иллюстратора экспедиции, разумеется.

Адольфо молчал, не отрывая испытующего взгляда от лица жены. До нее в итоге начало доходить, в каких греховных намерениях подозревает ее и кузена виконт. От этой догадки лицо вмиг побледнело. Ладони покрылись липкой испариной. Зрачки от волнения расширились и заполнили практически всю радужку. Побелевшие губы задрожали.

– Вы… Вы… Вы не смеете! – голос зазвенел, к глазам подступили слезы. Она отвернулась и, сжав кулаки, впилась ногтями в ладони, чтобы не расплакаться.

По столь бурной реакции девушки Адольфо понял, что перегнул палку, а потому поспешил вернуть разговор в шутливое русло.

– Не смею что? О чем вы подумали, моя дорогая? – в его якобы недоумении уже звучала легкая ирония. – Если в вашу милую головку пришли какие-то не вполне благонравные мысли, то спешу заверить вас, моя дражайшая синьора: я всего лишь пытаюсь выразить озабоченность тем, что ди Граде мог предложить вам рисовать с натуры дикарей, тела которых никогда не знали одежд.

Поверьте, ни одного мужа подобная мысль не привела бы в восторг. Вряд ли кому-то понравилось бы, что жена не только разглядывает других обнаженных мужчин, но еще и детально прорисовывает выдающиеся во всех смыслах части их тел.

Я мог бы, конечно, хотя и с большим трудом, понять эстетический интерес художника в этом вопросе. Но, признаюсь, совершенно точно начал бы комплексовать, доведись вам встретить в неведомых землях дикое племя голых брутальных самцов под канну[115 - Канна – прежняя мера длины в Италии, Испании, Южн. Франции. В разных местах имела различную величину. В Неаполитанском королевстве 1 канна равнялась 2,109 метра.] ростом, которых Филиппе попросил бы вас зарисовать.

Адольфо говорил это таким мягким, вкрадчивым голосом, что Бьянка, практически поверив, что в словах виконта не было иного, обидного смысла, робко улыбнулась и смахнула с густых длинных ресниц застывшие слезинки. При этом она даже не слишком смутилась фривольным смыслом сказанного виконтом, настолько сильным было ее облегчение.

С успехом избежав сцены с рыданием, Адольф и дальше пытался вернуть беседе легкий, непринужденный тон, но Бьянка уже отвечала сдержанно, односложно и не слишком охотно. Остаток обеда прошел в полном молчании.

* * *

Отобедав, супруги проследовали в парадную гостиную, где встретились с отцом и сыном Тьеполо. Адольфо сразу отметил, как засветились глаза младшего Тьеполо при виде Бьянки. Каким-то волчьим чутьем он ощутил в этом юнце соперника, который пытается вторгнуться на его территорию.

– Я рад наконец приветствовать вас и вашу уважаемую супругу, ваша милость! – обратился к вошедшим отец Лоренцо. – Позвольте представиться, Джованни Баттиста Тьеполо.

На вид мужчине было явно за шестьдесят, но выглядел он еще довольно бодрым и энергичным. Цепкий, сосредоточенный взгляд глубоко посаженных глаз, крутой излом поредевших бровей, орлиный нос с бросающейся в глаза горбинкой, высокий лоб, изрезанный глубокими бороздами горизонтальных морщин, остатки седых волос, клочками выглядывающие из-под надвинутой на затылок бархатной шапочки.

– Ваша милость, позвольте представить нашу работу. Она практически завершена. Остались лишь совсем незначительные доработки. К сожалению, завтра я вынужден покинуть вашу палаццину[116 - Палаццина (итал. palazzina) – загородная вилла, особняк.] и отбыть по приглашению королевского двора в Испанию. Но мой сын Лоренцо задержится здесь на некоторое время и закончит работу.

Бьянка уже с восхищением взирала на грандиозное творение семейства Тьеполо. Она настолько увлеклась самими фресками, что особо не вслушивалась в комментарии Лоренцо Бальдиссера, который поспешил составить ей компанию.

Адольфо в это время обсуждал финансовые вопросы с Тьеполо-старшим, однако при этом не упускал эту парочку из виду, с раздражением отмечая, как в душе черной когтистой кошкой начинает скрестись непонятное, но весьма досадное чувство.

К слову сказать, работа отца и сына Тьеполо, действительно, была достойна восхищения. В бескрайнем небе, слегка подсвеченном нежно-розовыми лучами восходящего солнца, парили, изысканные в своей телесной красоте, полные волнующего взор чувственного обаяния, фигуры мифологических божеств. Они являлись сюжетным акцентом и главным красочным обрамлением двух противоположных границ плафона.

Карнизы двух других, более протяженных по длине сторон, изобиловавших множеством сложных архитектурных элементов декора этого зала, украшала причудливая феерия многочисленных мифологических существ, изображенных в весьма галантных позах. Вот уж где создатель дал волю и простор своей фантазии и изрядно потешил свое чувство прекрасного!

Центр плафона представлял собой затягивающий взгляд смотрящего безбрежный небосвод, по которому рассеяны, как сверкающие звезды, отдельные маленькие, но очень значимые аллегорические детали.

Вся композиция фрески состояла из двух сюжетных сцен. На первой запечатлена богиня плодородия и урожая Церера, которой ореада (горная нимфа) и гиада (нимфа дождя) вручают рог изобилия, наполненный фруктами.

На второй в виде обнаженного юноши с венком из листьев и гроздей винограда на голове красуется сам бог виноделия Бахус. В одной руке он держит кубок, в другой – увитый плющом и увенчанный сосновой шишкой жезл. Вокруг Бахуса Тьеполо изобразили двух путти[117 - Путти (итал. putti, мн. ч. от putto – младенец) – изображения маленьких мальчиков, излюбленный декоративный мотив в искусстве итальянского Возрождения, навеянный античными прообразами.]: один у ног захмелевшего божества забавляется с кистями винограда, второй заполняет пурпурно-красным вином кубок своего владыки.

В маленьких медальонах по углам парят в пушистых белоснежных облачках крылатые амурчики. Некоторые из них развлекают себя игрой с виноградными гроздьями возле корзин, заполненных богатым урожаем. Другие нанизывают рубиновые и янтарные ягоды на нити, сплетая из них вкусные, сочные ожерелья.

Аллегорическое послание автора этой сложной и пышной по построению и многоплановой по замыслу фресковой росписи – радость, буйство жизни, богатство, плодородие и изобилие.

Бьянка поразилась тому, как гармонично мастер вписал многочисленные фигуры и декоративные элементы в столь объемную по своему размаху композицию. Ее выразительная динамика и целостность поддерживалась мелодичным ритмом линий, то струящимся, то сплетающимся, то плавно перетекающим, но обязательно объединяющим, связывающим, казалось бы, разрозненные образы и диковинные существа в единое по замыслу сюжетное полотно.

Без сомнения, Тьеполо-отец – потрясающий фрескист, которому подвластны любые архитектурные объемы, даже самые неудобные, наполненные сложной гипсовой лепниной и разными замысловатыми деталями.

Бьянка была потрясена экспрессией и величавой торжественностью всей композиции, удачным акцентированием значимых деталей, легкостью, энергичностью и динамикой мазка Джамбаттисты. Ее буквально заворожили яркость, живость, блеск и в то же время воздушность, невесомость образов, проникнутых утонченной грацией, напоенных светом и овеянных воздухом.

Свет и воздух во фресках мастера Бьянка отметила особо. Она сразу оценила дар Тьеполо-колориста, богатство, изысканность и удивительную легкость его красочной палитры. Пожалуй, ни в одном языке не нашлось бы достаточно терминов, чтобы передать все многообразие используемых им тонов и цветовых градаций.

Здесь и ликование сверкающих, сочных, насыщенных красок, и тонкое звучание нежных, размытых, полупрозрачных тонов, и сложность, переливчатость, неуловимость оттенков, и безграничная игра, мерцание радужных, искрящихся цветовых решений и нюансов. Ослепительных или приглушенных, вспыхивающих или затухающих, но обязательно гармоничных и созвучных.

Творческая натура девушки растворилась в затягивающей синеве неба и прозрачности серебристых, расшитых солнечными бликами облаков, безбрежной свежести воздушной стихии, осязаемой красоте и энергии человеческого тела. Все это было создано с необыкновенным вдохновением и исключительным, не виданным ею ранее живописным мастерством и талантом.

Ни у кого больше Бьянка не встречала такой светоносной силы. Ее поразило, с какой искусностью этот творец достигает эффекта совершенного, лучезарного света, тончайших вибраций светотени. Свет в его фресках льется, струится, как прозрачная родниковая вода, звучит, как мягкая красивая мелодия. Он воплощает красоту и радость бытия, одухотворяет краски, делает их живыми и в то же время таинственными, божественными.

Такая живопись, насквозь пропитанная светом, цветом, свободой, воздухом и ощущением полета, не могла не вызвать чувство восторга, ликования, душевного подъема и экзальтации.

Тем не менее, наряду с колористическими достоинствами и поразительной светоносной силой фресок Джамбаттисты Тьеполо, Бьянка отметила для себя их излишнюю пышность, велеречивость и подчеркнутую декоративность. Ее не покидало ощущение искусственности, театральности, напыщенности поз и жестов изображенных.

Более того, у нее создалось впечатление, что сюжет росписи, заполненный столь многочисленными образами, интересен художнику не как таковой, а только как повод впечатлить, сразить зрителя игрой света и цвета.

Художник как будто настаивает: не принимайте все это всерьез, это всего лишь прекрасные, волшебные декорации. Наслаждайтесь их красотой, красками, не думайте о сюжете этого действа, не ищите в нем сложных смыслов. Изображенные фигуры – всего лишь часть красивого антуража, благодаря великолепию красок примагничивающего взгляд созерцателя.

Чем дольше Бьянка рассматривала фрески Джамбаттисты Тьеполо, тем сильнее утверждалась в своей мысли: этому художнику не столь важно завладеть умом и сердцем зрителя. Главная его задача – поразить его воображение за счет красочности и величавой торжественности своей живописи.

Бьянка-художница не обладала достаточным знанием тонкостей мастерства, но она интуитивно чувствовала, что для Тьеполо-старшего первичен именно свет, одухотворенный, преображенный его фантазией, обволакивающий фигуры и заставляющий их парить и трепетать, и самоценен цвет, неповторимый, яркий, причудливый, дарящий каждой фреске праздничное звучание. Именно поэтому для нее фрески мастера создавали чересчур жизнеутверждающий, какой-то излишне мажорный шум.

Чувству прекрасного, переполняющему душу девушки, в творениях этого, безусловно, потрясающего фрескиста не хватило лирической интимности, душевности, простой человечности. Не хватило правдоподобия. Не хватило самой жизни.

Несмотря на роскошь живописи старшего Тьеполо, Бьянке были гораздо больше по сердцу лирические камерные пастели его сына, Лоренцо Бальдиссера. В них было столько правды, достоверности, столько характерности образов! У Тьеполо-младшего даже статические позы моделей на портретах были полны не театрально-показного, а подлинно-динамического, экспрессивного покоя.

Да, пока это были пастели, но Бьянка отчего-то уверилась, что со временем сын должен обязательно превзойти отца и в картинах маслом, и во фресковой живописи. В работах Лоренцо уже сейчас чувствовалось дыхание нового времени, какой-то новый подход к изображению, новый взгляд на задачи художника.

Конечно, девушка не стала делиться этими ощущениями со столь уважаемыми мастерами. Однако позже, за столом (виконт ди Бароцци пригласил семейство Тьеполо отужинать с ними), когда беседа зашла о правде и правдоподобии в искусстве, она все же не удержалась: