Сердце Льва

Леночку положили на толстенный шерстяной матрас, подложили под голову большие пуховые подушки и укрыли тёплым одеялом.

Кровать, на которую положили матрас, была вытесана мастером из дуба. Многовековой исполин почти два века назад стоял на этом месте. Рядом с ним тогда начали строить церковь. Вырыли место для фундамента. Ночью прошёл

мощный ливень. Утром крестьяне, пришедшие на работу, стали очевидцами чуда: у них на глазах огромный дуб заскрипел, наклонился и лёг в яму, вырытую для фундамента церкви.

Дом был построен здесь, на этой самой высокой точке деревни, рядом с церковью. Его поставил дед пятого поколения предков Наны Шаликоевны Чхеидзе – мамы Льва.

Этот дед её дедов в юности был очень задирист и весьма искусен в борьбе. Поэтому отец, чтобы мальчик не портил ему отношения с соседями, отправил сына в город к своему младшему брату, который служил при жандармерии. Молодой задира быстро попал в поле зрения пристава. Тот, хоть и на девять лет старше, тоже был задира отменный. Пристав приказал парню побороться с ним. Когда Чхеидзе бросил служивого на землю, его судьба оказалась на распутье: соперник мог его наказать; мог не придать значения этому событию – простить; мог отослать на службу в дальнее ущелье, откуда чаще всего привозят гробы. Пристав подружился с пареньком и, когда стали искать оруженосца для полковника, князя Багратиона, пристав посоветовал взять молодого задиру: «Он там всем покажет, какие у нас джигиты». Только после гибели князя от ранения под Бородино уже немолодой Чхеидзе вернулся в Грузию. Перебесившись, он постригся в монахи. Через три года его нашли родственники князя. По их рекомендации Чхеидзе получил церковный сан приходского священника и приход в имеретинской деревне.

До этого маленькая часовенка возле кладбища, где отпевали покойников и приносили жертвы в праздники, заменяла деревенскую церковь. На дюжину деревень в округе был один священник. К нему за благословеньями ходили за десятки километров. Новая церковь и новый священник оживили ранее незаметную деревеньку.

Так вот, эта кровать была вытесана из дуба простым крестьянским топором. Весила она весьма солидно. Переставлять её звали четырёх мужчин. На ней зачалось и народилось много жизней. Так уж повелось в семье Чхеидзе, что с женитьбой первенца спальня с этой кроватью переходила во владение наследовавшей четы. Так кровать не приняла ни одной смерти. Да и мало кто в ней болел. Чхеидзе – крепкие орешки. Такая традиция воспитала в этой прочной конструкции привычку к здоровью и молодости. Поэтому больные и слабые чувствовали дискомфорт, если их

клали на эту кровать. Кровать не терпела нарушения равновесия, искажения гармонии. Она безжалостно исправляла искажённый болезнью организм. Это насилие над телом, которое уже привыкло к приобретённому в результате болезни уродливому состоянию, причиняло больным столько страданий, что они либо сбегали с уютного ложа, либо окончательно выздоравливали. Сбегать-то сбегали, но не имели понятия, – почему неудобно?

Теперь на этой кровати лежала Лена, а в комнате благоухал устоявшийся многими десятилетиями запах. Это был своеобразный запах трав, развешанных по стенам спальни, и восковых свечей, и ладана, которые горят и дымят перед домашним иконостасом. Иконостас устроен не в углу комнаты, как обычно принято в крестьянских хатах. Он, вытесанный из того же дуба, красовался прямо напротив кровати.

По углам, изголовьем к стенке, у которой стоял иконостас, были поставлены две кровати для Натали Арье и Наны – матери Льва. Женская спальня была украшена цветами. Всё это успел организовать Зурико в течение вчерашнего посещения дома.

На втором этаже была ещё одна спальня. В ней должны были размещаться мужчины.

Пока Леван занимался тем, что менял повязку на ноге Леночки, Зурико с Мишей залезли в чулан. Как раз для этого вечера Зура спрятал там буханку хлеба, масло, сыр, мацони, палку колбасы. Затем ребята взяли фонарь и пошли на чурис тави*. Зура нашёл деревянную лопату, тохи и оршимо (полую тыкву на бамбуковом шесте). Он разгрёб тохой насыпь над врытым в землю кувшином. Намочил деревянную лопату. Этой лопатой вокруг горлышка кувшина вырезал круг в глине. Поднял эту глиняную пробку. Вытащил две полукруглые дощечки, прикрывавшие горлышко кув– шина.Взял оршимо и опустил его в кувшин. Послышался звук льющегося в тыкву вина. Миша подал кувшин, и в него перелили вино из оршимо. После этого всё совершили в обратном порядке: закрыли дощечками горлышко врытого кувшина, замуровали глиняной пробкой, засыпали землёй.

*Чурис тави – дословно: «голова кувшина» – место, где закопаны кувшины с вином.

На обратном пути Зура нарвал зелень: лук, цицмат, праси,* укроп. Внизу на кухне Миша разжёг камин. Ната накрыла на стол. Леван понёс в спальню еду Име и Леночке. Помог Име, взвалившей на себя заботы о чужом ребёнке, подняться в спальню. Только после этого ребята сели ужинать.

На следующий день Зурико с Мишкой уехали домой. А место вчерашней «машины Штирлица» заняла белая «Волга» Гурама Гогитидзе. Это был однокурсник доктора Саши, которого тот попросил присмотреть за Леночкой. Соломон Арье хотел привезти доктора на своей «Ладе», но Гурам сказал, что на горной дороге доверяет только своей машине, и сам привёз чету Арье.

–

Ну, барышня, – окончив осмотр больной, снял очки доктор, – диагноз тебе поставлен верно, но на мой взгляд, стадия состояния завышена. И у Вас, дорогая госпожа Ната, тоже. Степень ваших болезней намного меньше. Тут или присутствует некоторый феномен, или в Москве страшные паникёры, или я старый осёл. Саша – врач от Бога. Я стар, но из ума ещё не выжил. Значит, присутствует некий феномен, который необходимо выявить.

–

Вот он, наш феномен, – сказала Има, указывая взглядом на Леванчика. – Это он всё сделал.

–

Да, – озадачено проговорил доктор, – и Саша то же самое сказал. Так что,

рассказывайте, молодой человек.

–

А что рассказывать?

–

Как Вы всё это понимаете?

–

Я говорил про то, что я думаю. Только мне никто не верит.

–

Верят. Верят! Ты говори, а мы, что поймём, а во что и поверим. А если и не поймём, и не поверим, то проверим.

А если проверить не сможем и поверить не захотим, – значит, тупые. Будем лечиться.

–

Где? – спросил развеселившийся Соломон, с гордостью поглядывая на своего сына.

–

А вот у него и будем лечиться.

*Цицмат – кирсалат, заячья капуста; праси – лук-чеснок – традиционная столовая зелень на грузинском столе.

Все внимательно уставились на Левана. Пауза затянулась, а он не мог собраться с мыслями.

–

Доктор, – обратился он к Гураму. – Это долгий и специальный разговор. А мама внизу уже накрыла на стол.

–

Он прав, – сказал врач. – Не зря ты – сын мудрого Соломона. А? – обратился он к Арье-старшему. – Что скажешь, мудрейший?

–

Радуюсь, – спокойно сказал Соломон Арье и пропустил гостя вперёд. – Если всё это правда, я уже не зря жизнь прожил.

Леван взял два кувшина и пошёл за вином. Зайдя в мара– ни*, он поставил кувшины, и слова сами полились:

–

Господи! – обхватив голову руками, взмолился он. – Помоги завершить то, что начато нами! Дай силы им и мне! Помоги им не потерять веру. Спасибо Тебе! Аминь!

Он ещё немного постоял молча, поднялся, открыл квев– ри**, налил вина в кувшины и понёс их в дом.

Мужчины уже сидели за столом. Нана подала горячие мчади, сложила еду для Имы и Леночки, и Лев поднял корзину в спальню. Когда он вернулся, Нана вытащила из углей камина кеци*** и подала горячего цыпленка доктору. Леван открыл второе кеци, и Нана подала цыпленка мужу.

–

Всё, всё, – сказала она сыну. – Садись. Я тоже сейчас подсяду. – Она обложила кеци листьями винограда, смазала заготовленного цыплёнка, положила на одну сковородку, закрыла другой, зажала их и сунула кеци в угли камина. Потом она проделала то же самое со вторым цыплёнком и кеци, сполоснула руки и села за стол.