Если бы ты знал

– Кровь, гематомы? – уточнил он.

– Нет-нет. Ничего не было.

– Удар был сильный?

– Вроде нет.

– Ладно. Дальше.

– Утром его стошнило.

– Что ели на завтрак?

– Ничего. Он только глаза продрал, и сразу…

– Сразу блеванул фонтаном. Как жаба какая-то, – приукрасил Митька.

– Родной, – взмолилась я, краснея. – Может ты игрушки посмотришь?

– А можно?

Он глянул на Илью, потом на меня. Мы оба кивнули. Митя пошел к шкафу, стал перебирать машинки, кубики, мячики.

Илья склонил голову, сигналя мне продолжать.

– Да, стошнило его. Я сразу поняла, что это сотрясение. У меня тоже в три года было. Тошнило весь день. Я смутно помню, но очень похоже. Мы поехали в травму. Вот.

Я достала из сумки заключение врача из травмпункта. Илья едва взглянул на него, отложил в сторону.

– Череп целый, – озвучил он.

– Да.

Я неуместно вспомнила рентгенолога и пожаловалась зачем-то:

– Там такой ужасный врач. Он мне с ровного места нагрубил. Я и так чуть с ума не сошла, а он злой…

– Это нормально, – перебил меня Илья. – Они там часто не самые добрые. Минимальная эмпатия помогает лучше исполнять работу.

Я смотрела на него с недоверием. Как-то я не очень понимала связь квалификации с озлобленностью. Например, сам Раевский сейчас работал, как няшечка. Хотя не исключено, что скотина обладает каплей совести и чувством вины.

– В общем, я написала отказ от госпитализации, а ночью вызвала скорую, как истеричка какая-то. И снова написала отказную.

– Ты нормальная тревожная мать, – успокоил меня Илья.

В его голосе звучали те самые вкрадчивые, успокаивающие нотки, которые давным-давно кружили мне голову. Я снова хотела верить ему, ведь он говорил мне такие приятные вещи. Типичный Раевский.

– Мы собирались в больницу, но папа записал на прием к своей знакомой. И вот.

– Понятно. Дмитрий Евгеньевич, можно вас отвлечь, – позвал Илья Митьку.

Тот важно отложил паровоз и подошел к доктору.

– Посмотри на меня, приятель.

Митька смешно уставился на Илью. Вопреки напряжению, которое сковало все мои мышцы и сознание, я прыснула.

– Теперь вверх. На стену. На другую. Хорошо. На меня опять. Закрой глаза. – Илья отодвинулся и попросил: – Вытяни руки вперед. Теперь нос потрогай. Ага, отлично. А другой рукой найдешь нос? Супер.

Митя исполнил все задания без энтузиазма, но четко.

– Скучноватая игра. Задания – легкотня, – пожаловался он.

– Мы не играем, Митя. Это осмотр, – попыталась я осадить его.

Парень грустно вздохнул, посматривая на паровоз.

Илья разрешил ему открыть глаза и попросил задрать майку. Он прослушал его, помял живот.

Митька чуть заметно скривился, Илья это заметил.

– Болит? – спросил он.

– Немного.

– От тошноты, наверное, болит, – предположила я. – Он весь измучился.

– Понятно, – бросил Илья и отпустил пациента играть. – Вы давно в городе?

Я хотела сама ответить, но Митька влез вперед.

– Три дня тут уже, – сообщил он, усаживая на паровоз пупса. – Я был у деды, мы гуляли с Максом и ели клубнику. Макс тоже ел, хотя мама запретила с ним делиться.

– Макс – это собака, – пояснила я, зачем-то оправдывая свою жадность.

– Понятно, – Раевский кивнул и выдал полный бред: – Нет у него сотрясения, Ева. Это гастроэнтерит.

В этот раз я не сдержалась и выкрикнула:

– Да ты прикалываешься! Я же сказала, он упал ночью, ударился головой. Ты меня слушал вообще?

Подавшись вперед, я буквально наезжала на Илью, мать его, Викторовича. Но он не отодвинулся, не моргнул, а объяснил мне очень спокойно.

– Дети все время падают, Ева. Они крепкие. Для сотрясения, я уверен, нужно как следует приложиться.

От его уверенного тона я растерялась и стала лепетать невнятно.

– Но я… У меня тоже так было.