Творчество и потенциал. Выпуск 1/2024

– Вот это мужик! – завопил он. – Да ты для меня после этого первый человек, да я для тебя…

Он не находил слов и оглядывался, думая, чем бы отблагодарить так понравившегося ему гостя.

И вдруг придумал:

– Я тебе отдам свою дочку. Старшая – подпорченная, с дитём. Забирай младшую.

– Да ты что, изверг! – запричитала жена. – Машеньку, красавицу – за алкаша!

– Молчи, убью! – глаза Василия налились кровью. – Кто тут хозяин? Машка, сюда!

Он вытащил за руку семнадцатилетнюю дочку.

– Вот тебе муж. Совет вам да любовь.

Машенька подняла голову и посмотрела на Николая полными слёз глазами. Не такого мужа видела она в своих девичьих мечтах. Но слово отца в семье было непререкаемым.

От такой красоты Николай мигом протрезвел.

– Я буду любить тебя, – только и смог сказать он.

Затем он потащил девушку на сеновал.

– Смотри, обидишь дочку – убью! – закричал ему вслед опомнившийся Василий.

На следующее утро Николай с Машей подали заявление в загс. В загсе Николай обнаружил, что потерял ручные часы «Победа», подарок за отличную работу, которыми очень гордился. Но он не жалел о потере. Ему досталось сокровище, о котором он даже не мечтал.

На Леонида Николай больше не сердился и даже пригласил его к себе на свадьбу.

Молодые жили дружно. Николай зарабатывал хорошо, жену любил и баловал и даже пить стал меньше.

Вот так Каисса привела Николая к Гименею.

Год спустя весной я встретил Николая с женой. Они сидели в парке на скамейке, и Николай качал детскую коляску. Юная статная красавица казалась дочерью коренастого, с ранней сединой рабочего.

– Кто у тебя? – спросил я.

– Сын, – с гордостью ответил Николай.

Родители смотрели на ребёнка, и в их взглядах было столько любви, что у меня, человека не слишком сентиментального, на глазах выступили слёзы.

Какие разные дороги ведут к счастью.

Вовка

Я родился в городе Чернигове в 1947 году. Город был почти полностью разрушен во время войны и ещё не восстановлен. Год был голодный. Питались чем придётся. Варили щи из щавля, крапивы, лопухов. Держали огороды. Рассказывали, как однажды мой отец где-то вычитал, что можно питаться корнями лилии – кувшинки, и чуть не отравил всю семью.

Но постепенно люди обживались, заводили огороды. У многих появились сараи с курами, утками, гусями и индюшками. Некоторые держали коз. Один сосед выращивал кабана. Я хорошо помню, как этого кабана пытались зарезать, а он вырвался и бегал окровавленный по двору, пока кто-то не пристрелил его из охотничьего ружья.

На улице было несколько одноэтажных домов с садами. В садах росли яблони, груши, вишни, сливы, абрикосы. Сады были огорожены высокими заборами. В некоторых дворах держали собак. Это не мешало пацанам иногда совершать налёты на соседские сады. Но это случалось редко. Фруктов было много, и стоили они дёшево. Возле нашего двора также росла ничейная груша с очень вкусными, хоть и мелкими плодами.

На рынке покупали молоко, сметану, творог, некоторые мясные продукты.

Мы, семья из 10 человек, жили в одной комнате, к которой прилагались кухонька с русской печью, чуланчик и погреб. И мы ещё жили «как буржуи». Наша улица состояла из двух кварталов, в соседнем квартале стоял один-единственный дом-барак, в котором многочисленные семьи, с разным количеством детей, отделялись друг от друга простынями или одеялами. Ни о каких удобствах даже не думали: деревянные туалеты стояли за сараями во дворах, воду носили из водопроводных колонок за квартал-два от дворов. Дома отапливали дровами, еду готовили на печах. Электричества не было. Вечером читали при свете керосиновых ламп. Во многих семьях появились керогазы.

Наша улица называлась Зелёная. Она выходила к речушке Стрижени. За речушкой был лесной массив Еловщина, а за ним начинались Яцевские леса. Из лесу иногда приходили ежи, белки, прилетали лесные птицы. Улица недаром называлась Зелёной. Многие имели огороды. Было много мышей и крыс, а по вечерам летали летучие мыши. Против грызунов многие семьи держали котов, очень успешно на них охотившихся. Я запомнил один случай. У нас была кошка Мурза. Как и все коты в нашем дворе, она постоянно жила на улице, и только в плохую погоду её забирали в дом. У нас также был сарай, в котором бабушка держала кур и уток. Затем появились хори и начали душить кур. Тогда бабушка заперла в сарае на ночь кошку. Утром мы обнаружили в сарае пять задушенных хорей и кошку с окровавленной мордой.

И дети и животные в то время умели постоять за себя, а коты и собаки ничем не напоминали изнеженных домашних любимцев нашего времени.

В детстве моим лучшим другом был соседский Вовка – семилетний отчаянный парнишка, стройный и ловкий. Мы с азартом играли в многочисленные детские игры: ножички, стукалку, городки (почему-то они у нас назывались «попки»), козла, свинью и многие другие, и, конечно, футбол. Кроме того, мы очень любили животных. Правда, любовь у Вовки была какая-то зверская, с оттенками садизма. Например, он любил помогать соседкам резать кур. Для этого у него был свой способ. Он клал курицу на пенёк и одним ударом топорика отсекал ей голову. Также он очень любил стрелять в животных. Наверное, ему перешли гены каких-то предков-охотников.

У Вовки на огороде стояла небольшая беседка с маленьким столиком и двумя скамейками. Однажды мы с Вовкой сидели за столиком в беседке и играли в дурака.

– Смотри, белка, – вдруг закричал Вовка.

Под высокой грушей сидела рыжая белочка. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву дерева, переливались на её шкурке, как огненные искорки. Белочка подняла лапки к голове и кокетливо посмотрела на мальчиков, как будто хотела сказать: «Видите, какая я красивая». Мы забыли про игру и молча любовались зверьком.

Вдруг белка сорвалась с места и бросилась к забору. За ней гнался Вовкин кот Мурзик. Белка прыгнула на забор, кот – за ней. Ударом лапы он сбросил белку с забора и прыгнул на неё. Когда мы подбежали, красивый зверёк был уже мёртвым. Кот поднял окровавленную морду и злобно зашипел. Вовка ударил его ногой.

Белку закопали за огородами на пустыре. Во дворе к Вовке подошла соседка Мария Ивановна.

– Вовка, помоги мне зарезать курицу, – попросила она.

– Не буду, – буркнул Вовка.

Затем он вытащил из кармана любимую рогатку, на рукоятке которой были вырезаны его инициалы В. К., и, размахнувшись, выбросил её за забор на улицу.

С тех пор он никогда больше не стрелял по воробьям и лягушкам и не помогал соседкам резать кур.

Фёдор Залегин

Автор книги повестей и рассказов «Всего одни сутки» (Киев, «Радянський письменник», 1986). Автор сценария, оператор и режиссёр шести документальных фильмов, в том числе четырёх – о событиях в Чеченской Республике («Благими намерениями…», 1996; «Добром отодвигающие зло», 2001; «Город Солнца», 2002; «Мама Бирлант и её большая семья», 2004). Автор фотовыставки «Дети Чечни», прошедшей в 2001–2003 гг. в 40 крупных городах России от Калининграда до Южно-Сахалинска, а также в Польше (Варшава, Краков) и Венгрии (Будапешт). Автор романа «Немой крик» (Москва, «Перо», 2023; «ЛитРес», 2023).

Непричёсанные мысли полковника Круглова

(фрагмент романа «Пять дней недели», опубликовано в редакции автора)

…после гостиницы «Турист» она успела побывать дома, принять душ, полностью переодеться, преобразиться внешне и сменить свою повседневную сумочку на другую, новую и супермодную, и в его машине они по выработанной уже привычке не говорили ни слова о деле, и только на конспиративной квартире после манипуляций спеца со сканером («клопиков»-микрофончиков не оказалось) она, не вдаваясь в подробности, сухо и чётко доложила ему о своём – с намёка шефа – знакомстве на одном из утренних выездов их бригады «скорой» с неким Константином лет 35-ти, вероятнее всего бизнесменом при немалых деньгах, который пригласил её в средиземноморский или по островам Индонезии круиз, и что было бы неплохо отговорить его от Индонезии с её островами Ява и Бали, а предложить ему Атлантику с посещением курортов на карибском побережье Мексики, а потом и соседней с ней страны, где проживают и трудятся в одной из корпораций военно-промышленного комплекса потенциального недруга очень интересные для Управления человечки – ей это будет совсем не трудно, и бизнесмен наверняка согласится, а Наум Маркович – очень возможно – вообще будет несказанно рад…

Он смотрел на неё, видел неубывающее сияние в её глазах, понимал, что девочка влюбилась в этого неведомого ему Константина, и влюбилась очень и очень, и дело было совсем не в его деньгах, они всегда интересовали её постольку-поскольку, и не в обещанном бизнесменом восхитительном круизе, о котором можно только мечтать, а просто встретился ей мужчина, которого она давно, мучительно долго ждала, а уж его деньги и все связанные с ними всевозможные благости и удобства жизни были для неё не на втором и даже не на десятом месте, что позови её этот самый Константин вместо Кипра, Индонезии или курортов мексиканского побережья Карибского моря в самую захудалую деревеньку глубинной России, в таёжный скит или на обдуваемый студёными ветрами одинокий маяк на Крайнем Севере – она и туда с превеликой радостью поедет или полетит, лишь бы быть с ним рядом – и всё это уже было крайне опасно, и прежде всего потому, что этот её новый мужичок-нувориш с тугой мошной, натешившись с ней вдоль и поперёк, очень даже может продать её затем в какой-нибудь известный ему элитный бордель на Ближнем Востоке или в Юго-Восточной Азии (напоминать ей сейчас о подобных рисках было и бесполезно, и даже глупо – услыхать услышит, но тут же отметёт эту полную чушь, потому что её Константин на такое коварство не способен изначально); нешуточная угроза была и в том, что из-за этой её влюблённости Управление могло запросто и в один миг потерять очень ценного и перспективнейшего сотрудника в её лице – если уже не потеряло! – и как максимально аккуратно разрешить эту внезапно возникшую и охрененно серьёзную проблемищу в предельно короткий срок – он категорически не знал, в тьме неизвестностей и неопределённостей даже малейшего просвета не видел для её решения – ну не убивать же, в конце-то концов, этого бизнесмена и не запаивать же его в «одиночке» пожизненного заключения мордовских, вологодских или ещё каких-то там лагерей особо строгого режима…

Ещё никогда ранее он не видел и даже мельком не замечал в её глазах этого неиссякаемого, блистающего потока счастливой влюблённости, хотя, как непосредственный начальник, знал обо всех или почти всех её (да и других подчинённых тоже) увлечениях, любовишках и любовях, которые были ранее не такими уж и многочисленными, но очень даже разборчивыми, и определённо не столько удовольствия ради, как для физического и отчасти душевного здоровья – тихушники-умельцы из службы собственной безопасности различными способами и днём, и ночью негласно контролировали едва ли не каждый шаг, вздох и чих, а тем более звоночки, личные встречи и интернет-контакты всех сотрудников Управления (и его самого в том числе) – все об этом знали, но это своё знание не афишировали и относились к подобному недремлющему оку и уху УСБ с должным пониманием – таковы уж были не очень приятные, но необходимые издержки производства, если можно было их так назвать.

Ещё его исподволь, но всё более всерьёз начинало злить то, что она не знала и не удосужилась узнать ни фамилии бизнесмена (что ж, понятное дело, когда ты или тебя динь-динь – фамилии не спрашивают), ни какие-либо другие данные о нём (хотя бы из его паспорта, который вполне может оказаться липовым), и фотографии его у неё не оказалось (щёлкнуть-то она его сумела, да только он отобрал у неё её смартфон, чтобы она никому не звонила, и вручил ей свой, где на счёте полный минус и работать он может только на приём – SIM-карта там наверняка левая, да и сам телефон приобретался тоже хрен знает кем и когда) – и всё это, вместе взятое, уже напрягало, и чем дальше – тем больше, потому что этот её Константин определённо не был просто «богатеньким Буратино» с приставкой «лох», а предпринимал продуманные попытки не засветиться ни самому, ни ей с ним, и тем самым чётко обозначил себя как очень серьёзный объект, требующий детальной разработки – да только как его разрабатывать, ежели о нём абсолютно ничего неизвестно, кроме имени, которое – очень даже может быть – всего лишь очередная развесистая клюква и ветвистая лапша на уши наивненькой девочке, которая с головой нырнула в любовь как в омут, о чём когда-то весьма изящно напевала Аллочка Пугачёва – нырнула, нисколечко не задумываясь о возможных опасностях водных глубин с их водоворотами, камнями, брошенными обрывками рыболовных сетей и источенными водой на пику корневищами или ветками затонувшего дерева, на которые тело туполобого ныряльщика нанизывается, как пойманная бабочка на булавку – и затаённо счастлива была в этом своём безрассудстве любви, и проявлялось оно всего лишь в сиянии глаз, но зато как, как проявлялось…

В её предложении изменить маршрут этого их вояжа с последующим вероятным пока лишь знакомством с забугорной роднёй Наума Марковича был определённый смысл, имелось рациональное зёрнышко, но оно было ничтожно маленьким, крохотным, одним-единственным каратом ценности в многотонных глыбах сложностей, опасностей и просто бесперспективности; результативность такого эксперимента теоретически могла бы быть только при условии, что его исполнителем изначально стал бы ювелир разведки с немалым и ранее успешным опытом работы, но уж никак не юная пигалица, вполне пригодная своими недюжинными талантами для серьёзных дел и делишек пока лишь в пределах великолепно знакомой ей родимой державы, а вот с особенностями и тонкостями даже простого пребывания за рубежом не в качестве туриста осведомлённая чисто теоретически – её экскурсии вместе с другими курсантами в «испанскую деревню» в подмосковных лесах, «мини-Манхэттен» на волжском берегу и прочие учебные центры Управления были краткосрочными и чисто ознакомительными, к серьёзной работе по ту сторону границы её ещё никто не готовил и вроде бы в ближайшее время это и не планировалось, а жёсткий метод обучения типа «бросить в воду, чтобы научилась плавать – а если и утонет, то не жалко» никоим образом к ней был неприменим, такими уникумами разбрасываться способны только полные идиоты, и вообще это её вполне понятное желание совместить приятное с полезным в нынешней ситуации никак не прокатывало, было чистейшей воды ничем не оправданным авантюризмом, если не сказать, что полной глупостью, которая запросто – как два пальца обоссать! – могла привести к очень серьёзным и крайне нежелательным последствиям не только для неё самой, но и для всего Управления в целом.

Он не стал высказывать ей все эти свои непричёсанные мысли, жалел её, берёг, насколько это было возможно, стараясь максимально оттянуть на неопределимый заранее срок ту далеко не самую лучшую и для него самого минуту, когда он будет вынужден поставить её перед жёстким фактом, напомнив об уже известном ей, но всё ещё не принятом ею близко к сердцу незыблемом установлении, что их Служба – не какая-нибудь «шарашкина контора», не психдиспансер и не детский сад, где каждый может делать всё, что ему вздумается и как захочется, и что все в этой структуре, стоящей и явно, и скрытно на страже и защите интересов государства, обязаны руководствоваться не эмоциями и своими – даже самыми благими – хотениями и желаниями, а приказом и долгом.