Пушкиниана Михаила Булгакова. «Булгаковские мистерии» Очерки по мифопоэтике Часть V

Пушкиниана Михаила Булгакова. Булгаковские мистерии Очерки по мифопоэтике. Часть V
Алла Арлетт Антонюк

Мистическое путешествие Мастера – русского Фауста в советской Москве 20-х г., задумавшего переосмыслить Евангелие, – сюжет «Мастера и Маргариты». Удивительно, что и герои Толстого – Анна и Вронский, путешествуя по Италии, тоже не обходят этот главный сюжет всемирной истории – предательство Христа Пилатом: в Италии они встречают художника, который, как и булгаковский Мастер, создает шедевр на тот же библейский сюжет.Сюжетное совпадение или проникновение одного Мастера в тайны мастерства другого?

Пушкиниана Михаила Булгакова

Булгаковские мистерии Очерки по мифопоэтике. Часть V

Алла Арлетт Антонюк

© Алла Арлетт Антонюк, 2023

ISBN 978-5-0059-9988-7 (т. 5)

ISBN 978-5-4496-4729-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

    «Ибо знаем, что когда земной наш дом, эта хижина, разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом нерукотворенный, вечный» (2 Кор. V, 1).

Пролог. «Незримый рой гостей»

И тут ко мне идет незримый рой гостей,

Знакомцы давние, плоды мечты моей.

    А. С. Пушкин. Осень (1833)

«…Вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься <…>. Они будут тебе играть, они будут петь тебе…».

    М. А. Булгаков. «Мастер и Маргарита» (гл. 32)

Булгаков разыгрывает карту Таро «Мир»

…думы долгие в душе моей питаю.

И забываю мир…

    А. С. Пушкин. Осень (1833)

«Я сладко усыплен моим воображеньем». Обычно литературную традицию понимают как прямую линию передачи от автора к автору, от текста к тексту. Но литературная традиция существует и как ноосфера, как аура, как симфония, в которой звучат, расходясь и сливаясь, все голоса всего симфонического многоголосия. Большой писатель слышит их все, различает все лейтмотивы, участвуя в диалоге культур, претворяя их опыт в собственную исповедь. Одна традиция при этом может вбирать в себя другую, обогащая и дополняя ее. Такой процесс подключения к ноосфере Пушкин образно нарисовал в стихотворении «Пророк» (некое переложение книги пророка Исайи), где все три основные сферы мироздания открываются его герою (поэту-пророку) для понимания устройства мира. В подходе к изображению этой сложной задачи Пушкин очень симфоничен, он обогащает библейский образ пророка образами греко-римской античной литературы, в которой также поэт уже понимался как пророк Муз и Аполлона.

Герой у Пушкина получает новый дар – слышать и видеть мир, получает возможность слышать совокупность всех голосов вселенной и сам становится «устами мира». Пушкин своеобразно представлял ноосферу как некую прародину, где живут все мысли и мысле-образы всех когда-либо живших на земле и мысливших образами художников, онипредстпвоял как «обитель дальную трудов и чистых нег». В его странствии к «сионским высотам» («Напрасно я стремлюсь…») слышится это стремление в «обитель дальную» («Пора, мой друг, пора…»), в «родимую обитель» («Воспоминания в Царском Селе»), где картины возвращения поэта предстают как картины возвращения к своему прадому, к своей прародине.

Пушкин знал, о чем писал также в стихотворении «Осень» («думы долгие в душе моей питаю. И забываю мир..»), когда он описывал знакомый ему процесс подключения к ноосфере: «И тут ко мне идет незримый рой гостей, знакомцы давние»:

…думы долгие в душе моей питаю.
X
И забываю мир – и в сладкой тишине
Я сладко усыплен моим воображеньем,
И пробуждается поэзия во мне:
Душа стесняется лирическим волненьем,
Трепещет и звучит, и ищет, как во сне,
Излиться наконец свободным проявленьем —
И тут ко мне идет незримый рой гостей,
Знакомцы давние, плоды мечты моей.
XI
И мысли в голове волнуются в отваге,
И рифмы легкие навстречу им бегут,
И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,
Минута – и стихи свободно потекут

Унаследованная через Пушкина тенденция совмещения сразу двух традиций: античной и библейской, постоянное нахождение на перекрёстке двух художественных миров с их вбирающей одна в другую конструкций мира и антимира, а также мысль о том, что тени ушедших художников связаны с живущими на земле и инспирируют их замыслы, оказалась очень близка Михаилу Булгакову как идея его романа «Мастер и Маргарита», также романа о возвращении «блудного сына» на свою прародину – к своему истинному дому – «покою», который Булгаков вслед за Пушкиным называет в романе также «вечной обителью». Тени писателей прошлого предстают в его романе «Мастер и Маргарита» также в особой области – вымышленной им некой обители Покоя, где они существуют как трансцендентные тени. В «вечном доме» Маргарита обещает своему возлюбленному встречу с его вечными обитателями: «Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе…». И здесь в словах Маргариты мы слышим у Булгакова некое вольное переложение пушкинских строчек из стихотворения «Осень»: «И тут ко мне идет незримый рой гостей, Знакомцы давние…» (ср. «вечером к тебе придут», – сказано у Булгакова Маргаритой, и тут возникают пушкинские образы: «знакомцы давние», «незримый рой гостей», которые расшифрованы ее словами как «те кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит». Заложенные в этих словах бесспорные аллюзии («вечером к тебе придут» … те, «кто тебя не встревожат»), есть конечно у Булгакова и гортанях ирония: аллюзия открыто также намекает на пережитую Мастером трагедию его жизни, и это по-новому открывает булгаковскую мифологему «покоя» как понятие истинной родины художника – трансцендентной родины, то место, где человеку уже никакие житейские бури не угрожают.

В этом же мире, создаваемом Булгаковым, живет и вечное перо Гёте, подаренное когда-то Пушкину как ученику от мастера. Воланд обещает и Мастеру Булгакова, что он будет там тоже «писать при свечах гусиным пером». Там в Вечности, в этой области покоя живет теперь и само творение Мастера – его роман, словно «памятник нерукотворный», который обретает новое бытие, его недописанные части там чудесным образом восполняются, осуществляя торжество полноты бытия всего человечества.

«Обитель дальная трудов»

Давно, усталый раб,

Замыслил я побег

В обитель дальную трудов

и чистых нег.

    А. С. Пушкин. Пора, мой друг, пора! (1834)

«Вот твой дом вот твой вечный дом».

    М. А. Булгаков. «Мастер и Маргарита»
    (гл. 32; «Прощение и вечный приют»)

Пушкинская «обитель дальная трудов» («Пора мой друг, пора!») и «мрачное теней жилище» («Тень Фонвизина»). Не только тени Пушкина и Грибоедова, Гоголя и Одоевского, Толстого и Достоевского витают в романе Булгакова «Мастер и Маргарита». Мы встречаем там и тени других русских и мировых писателей. И «повелителем теней» в этом мире у Булгакова является «дух зла и повелитель теней» мессир Воланд, так называет его один из героев романа – Левий Матвей (герой, который в то же время представляет у Булгакова архетип евангелиста). Тень Фонвизина тоже незримо присутствует на страницах романа, «прилетев» прямо из стихотворения Пушкина «Тень Фонвизина». Невозможно не заметить, что Булгаков развивает коллизию «загробного» путешествия Мастера и Маргариты совсем по Пушкину (и в то же время, делая это с точностью до наоборот). Поэт Фонвизин у Пушкина, вернее, его Тень из Эдема, где после смерти он удостоен находиться под покровительством самого Аполлона, оставив «виноградники в раю», пускается в трансцендентное путешествие в Россию, получив на то от повелителя мира Теней (нет, не «повелителя Теней» Воланда! но Феба, то есть, самого Аполлона) разрешение полететь в Москву, а прилетев, встречается там с уже знакомой нам «вечной» парочкой – редактором и поэтом. Не правда ли, уже знакомый нам сюжет? Булгаков разрабатывает этот сюжет в своём романе с опорой на пушкинскую коллизию, традицию которой сам А. С. Пушкин унаследовал из греко-римской античной поэзии, следуя которой он называл «повелителем теней» Плутона в своей поэме-мениппее «Тень Фонвизина». Подобно тому как трансцендентная тень рано умершего поэта Дениса Фонвизина совершает у Пушкина путешествие из мира теней («вечной обители») в российские города Москву и Петербург, герои Булгакова Мастер и Маргарита совершают своё путешествие туда, в «вечную обитель», которую Булгаков уготовил им как область Покоя. И это совершенно по Пушкину, в образной системе которого «обитель дальная трудов и чистых нег» (в стихотворении «Пора мой друг, пора!») предстаёт как область покоя и созерцания. Именно туда «замыслил свой побег» у Пушкина его герой, словно герой античной мениппеи.

В «Тени Фонвизина» «повелителем теней» Пушкин называет Плутона, а проводником Теней в миры иные – Меркурия (в греческом варианте у него он также встречается как Гермес или Эрмий). Поддерживая эту греко-римскую традицию, Пушкин называет Меркурия «почетным членом адских сил» и одновременно проводником тени усопшего поэта Фонвизина в мир иной («усопшего» поэта и «брата» по перу), которого Меркурий сопровождает в его трансцендентном путешествии:

…меня Плутон
Из мрачного теней жилища
С почетным членом адских сил <Меркурием>
Сюда <в Россию> на время отпустил.

Часть той трансцендентной «обители», которую Пушкин рисует в «Тени Фонвизина» и называет ее «светлы сени» (а герои Булгакова именуют «Покоем» – часть трансцендентной области «Света»), принадлежит Аполлону, который покровительствует художникам и их поэтическим трудам (и творчеству вообще). Подобный образ соотносится с мыслью современника Булгакова – писателя Леонида Андреева о том, что души ушедших творцов, находясь в определенном эгрегоре (по Булгакову, в эгрегоре Покоя, в «обители дальной трудов и чистых нег», по Пушкину), способны принимать участие в творческих актах живущих людей как представители старшего человечества (Андреев называет их план бытования миром даймонов).

Булгаков в «Мастере и Маргарите» развивает подобную мысль, что тени художников из «вечной обители» («даймоны», по Леониду Андрееву, «тени» по Пушкину) на протяжении всей истории человечества инвольтируют в сознание художника образы иной реальности и символы, через которые начинает затем сквозить сама истина мироздания.

Духовное пространство «памятника нерукотворного». Пушкин и сам себе уготовил особое место как особое пространство в этом мире трансцендентных теней, нарисовав вечную «обитель дальную трудов», где будет жить его «душа в заветной лире». Он создал эту конструкцию в своём программном произведении – в стихотворении «Памятник». В нем мы также найдём особое представление Пушкина о прародине художника и символическое обозначение самого человека как храма – жилища для его души (поэтический образ, который многократно встречается в Библии в Посланиях апостола Павла). Он соединяется у Пушкина с античной идеей горацианского памятника и предстаёт как некий эгрегор, как место нетленного творчества («мой прах переживёт и тленья убежит»). В духовном мире поэзии Пушкина всегда уживались христианские мотивы с идеалами античной поэзии: христианские идеалы любви, милости и смирения с античными идеалами свободы, славы и красоты. В стихотворении «Пророк», где обобщение поднимается на необыкновенную высоту, о вдохновении поэта рассказано как о духовном преображении человека, взыскующего света, истины и добра, а о призвании поэта – как о призвании пророка, призванного самим богом. Все те образы, которые в «Памятнике» Пушкина сочетаются с христианскими образами: души, завета, Бога, Божьего лика (Спаса нерукотворного), Христа и христианина и уподобление их нерукотворенному храму – мы встречаем затем и в романе Булгакова в виде развёрнутых метафор и явных или скрытых цитат из Пушкина. И как это свойственно безграничной ноосфере, образы эти начинают жить у Булгакова также обогащённые опытом других художественных миров – через образы Толстого и Достоевского.

Булгаков разыгрывает карту Таро «Мир». Св. Иоанн Богослов в Святом Откровении (Апокалипсисе) создаёт символ единства ноосферы как единый образ творчества четырёх евангелистов. Он представлен у него как некий символ в виде тетраморфного божества с четырьмя ликами: человека, льва, быка и орла (который использован также в системе Таро в «Марсельской колоде» как символическое изображение четырех евангелистов по четырём углам карты «Мир» – Аркан 22). Евангелист Св. Матфей представлен в этом тетраморфном символе единства как ангел, Св. Марк в образе Льва, Св. Лука в образе Тельца, а Св. Иоанн в виде Орла.