Убить или Влюбить. Книга 2

КАРЬЕРА ЖОЗЕ

Картина первая, стремительная. Жозе несётся по улице, перепрыгивая через ящики и тележки торговцев. За ним, не очень стараясь догнать, бегут полицейские…

Жозе был молод, беден и лёгок на подъём. Он был хорош собой и артистичен, что позволило ему оставить карьеру потомственного рубщика тростника в бразильской глубинке и продвинуться в сфере оригинального жанра – он поднялся до уровня напёрсточника в столице, где разводил на деньги мелких клерков и туристов – в особенности туристок. Последние просто млели от Жозе – его белозубой улыбки, чёрных кудрей и голубых весёлых глаз.

Одевался Жозе, как и все – по погоде: белые хлопковые штаны, цветная рубаха, щедро расстёгнутая на груди, и сандалии. Сандалии не совсем вязались с обликом свободного уличного артиста, тут бы больше подошли шлёпки, но профессия предполагала частые и внезапные контакты с полицией, всегда переходящие в быстрый бег по улицам Бразилии, заставленным лотками и ящиками – в сандалиях, понятно, удобнее. К слову, преследователи не очень старались догонять – все ведь проплачено…

Так бы и шла карьера Жозе в гору, если бы не казус в лице ассистентки Лилит. И когда выяснилось, что девушка не только его ассистентка, но и любовница Босса, пришлось выбирать – немедленная смерть или долг с отработкой в золотом карьере Серра Пелата, где смерть весьма вероятна, но хотя бы отсрочена. Жозе выбрал второе.

Картина вторая, безрадостная, но не безнадёжная. Жозе организует игру и выигрывает.

Оказавшись в Серра Пелата и осмотревшись, Жозе точно понял, что в карьер он не полезет, а попробует заработать на азарте людей и выбраться отсюда живым как можно скорее, желательно – не замарав белых брюк. План рискованный – ведь азартные игры в Серра Пелата были запрещены. Но лучше рискнуть, чем точно сдохнуть в огромном, вонючем, кишащем больными людьми овраге, громко именуемом карьером.

Вечером в бараке Жозе начал своё шоу, и дело пошло. Запреты запретами, а люди хотели отвлечься от смертельной усталости и навязчивых мыслей о том, где же оно, долгожданное богатство. В первый же вечер Жозе выиграл приличный самородок и золотого песка по мелочи.

Картина третья, еще более стремительная, чем первая. Жозе несётся по улице, перепрыгивая через ящики и тележки торговцев. За ним, не отставая, бегут полицейские.

Понимая, что с таким богатством до утра ему не дожить, Жозе отправился в «город грехов», расположенный неподалёку для удобства желающих этим грехам предаться. Он шёл, избегая патрулей и отсиживаясь в кустах. А утром в городе его уже искали и, конечно, нашли.

Когда полицейский окликнул его, Жозе стартанул. Бежал он так быстро и вдохновенно, что на Олимпиаде-80, которая проходила в тот год в далёкой Москве, вполне мог бы претендовать на медаль. Но преследователи тоже бежали вдохновенно и тоже могли бы претендовать, поскольку в случае неудачи им бы досталось не меньше, чем Жозе.

Картина четвёртая, отчаянная. Жозе меняет стратегию, но не уверен, на что.

Жозе несся не разбирая дороги, и, понимая, что ему не оторваться, заскочил в самые большие двери, которые попались на глаза.

Бордель. У стойки стояла крупная фигуристая женщина – видимо, Мадам. Жозе прерывисто дышал, глаза сверкали, рубашка потемнела от пота. Мадам повела рукой.

– По коридору направо, номер 4. Быстро! – и крикнула – Роза, Лита, в четвертый и помочь одеться!

Роза и Лита быстро раздели Жозе, потом одели, накрасили, устроили на кровати и ушли.

За дверью раздался шум. Ключ снаружи повернулся и в комнату ввалились двое с пистолетами.

– Да вот же он! – и один выстрелил. По ткани чёрного атласного халата расплывалось мокрое пятно. Тёмное на тёмном. Жозе закричал.

Картина пятая, реальная. Жозе, одетый в атласный женский халат, чёрный с розами по подолу, с тюрбаном на голове и алой помадой на губах, лежит на широкой постели.

Жозе закричал и открыл глаза. Всё та же комната, пятна на груди нет, но он мокрый от пота. Заснул?

Ключ снаружи повернулся, вошла Мадам.

– Знаешь, кто я?

– Ннеееет, – проблеял Жозе, понимая, что лучше бы ему знать…

– Я твой добрый ангел, меня зовут Primeira Dama.

Санта Мария де ла Крус! Изаура де Медейрос! Эта женщина держала за одно место стольких боссов преступного мира – в буквальном смысле!

– Я всё уладила. Ты можешь идти, если, конечно, не хочешь поработать на меня, – подмигнула Primeira Dama. – Ты такой милашка! А самородок я оставлю себе. На память.

ВСЕ ДЕЛО В ГОЛОВЕ

Лиззи думала о шагах и о боли – туфли натирали ужасно, до крови, а до Беверли-Хилтон ещё четверть мили. Новый Форд остался на Кармелита-Авеню – не хватало еще, чтобы машину приметили.

Лиззи старалась не выделяться. Приличная женщина – не домохозяйка, не «пуританка-за-сухой-закон», просто работающая и деловитая. Высокая и тонкая, с маленьким ртом и острым носом, локтями и коленками, коих не видно под юбкой, она олицетворяла строгость и изящество – вероятно, консультант магазина одежды на Родео Драйв – доставит покупку богатой клиентке и поможет подогнать по фигуре. В каждой руке – значительного вида сумка с платьями и пикантным бельём, походка, осанка – элегантность, недоступность… но как же больно в туфлях… и голову не мыла 3 дня, и не спала почти – не до этого, столько надо успеть… хорошо, что стрижка короткая, и шляпка правильная.

Она удачно замужем за респектабельным и, естественно, немолодым фармацевтом. Их семейное предприятие, где она ассистент и управляющий, вполне себе процветает – местные терапевты ежедневно выдают рецепты, в том числе и на виски! Это и привело Лиззи в бутлеггерство. Ах, как же это славно – такая респектабельная, и такая преступная! Острая пряная приправа к немолодому мужу.

За стойкой великолепного Беверли-Хилтон скучал Андрэ (Эндрю местного разлива). Увидел Лиззи – расправил плечи и навёл томный взгляд… Вот номер брони. Он уловил тонкий виноградный запах – может и сивушный, но не для тоскующего по выпивке Эндрю – будь проклят этот «сухой закон»! – он сразу, вроде как, опьянел, поплыл в сладкой грёзе. «Невероятная женщина!» – протянул ей ключ, даже не посмотрев на круглую бирку с номером, и глазами, осоловевшими и полными мечты, проводил до лифта.

Лиззи вошла в номер, осмотрелась. Богато, комфортно. Огромная кровать, козетка в изножье, стол и зеркало у стены (да, для настоящих леди, которые моют голову каждый день), платяной шкаф, стол с цветочной композицией в середине. В таких номерах останавливались звёзды – Пикфорд и Фэрбенкс, например. А вот если бы Фэрбэнкс один, а тут я… Да не дай Бог, я ж голову 3 дня не мыла, и ноги в кровавых мозолях…

Дело прежде всего! Сняв шляпку, Лиззи сдвинула цветы и освободила место на столе. Из своих объёмных сумок, приподняв роскошные тряпки, начала извлекать драгоценное содержимое – вино и виски. Товар контрабандный, качественный. Сейчас будет Салли, ассистентка на студии MGM и чья-то любовница, примет партию, расплатится. У Салли здесь постоянный номер для встреч. Киношники требуют вдохновения – то в чай, то в кофе, то со льдом, то в чистом виде и прямо в постель. Лиззи нравилось, что в каждом фильме MGM был и её – такой своеобразный – вклад.

Отошла от стола и открыла большое окно, выходящее на фасад здания, – какой красивый вид на Бульвар Санта-Моника! О, вот и Салли, заходит в отель.

Что это?! Открывают дверь? Так скоро?! Удивительно! Нет, это не Салли! В номер вошёл мужчина – высокий, широкоплечий и – сердце ухнуло куда-то в желудок, потому что это был…

Дуглас Фэрбенкс опешил (насколько ему позволяли напомаженные усы и идеальная осанка). Он пришёл увидеться со своим адвокатом по поводу особняка, построенного в браке с Мэри Пикфорд… А тут эта незнакомая леди и много бутылок на столе.

– Позвольте, милочка! А что Вы делаете в моём номере?!… Он обошёл стол с противоположной от Лиззи стороны и встал спиной к окну. Смерил взглядом сначала девушку, затем выставку на столе. Ммм. – Потрудитесь объяснить! Смотрел на Лиззи насмешливо, скрестив руки на груди.

Это конец – подумала Лиззи. Он видел бутылки и всё понял. Он меня сдаст. И какого чёрта я не помыла голову?!!! Позор, он видел меня такой! такой!

– Сдохни!

Решительно шагнула к столу, схватила бутылку Каберне (красное, сухое, 1918 года, она почему-то помнила эту этикетку, и, замахиваясь, кинулась на мужчину… Он не ожидал, сопротивляться и не думал, просто в растерянности отшатнулся…

Лиззи зацепилась ногой за сумку с дорогой одеждой, и поняла, что промахивается. Она летела вперед, бедро встретилось с подоконником, инерция перенесла тело наружу, и вот – изящно и неотвратимо, как в кино – она уже падала с четвертого этажа на мостовую Бульвара Санта-Моника, озаренную закатным солнцем Калифорнии и ведущую в блестящее будущее Американской киноиндустрии, в которую Лиззи – увы – уже не внесёт свой скромный, но такой вдохновляющий вклад.

Как мало! Как мало! И главное – голову не помыла! – пронеслось в сознании Лиззи прежде, чем мостовая приняла её тело, взорвав внутренние органы и смяв тонкие косточки, и прежде, чем зажатая в руке бутылка Каберне 1918 года брызнула миллиардом сверкающих осколков и плеснула жирной багровой кляксой. Это было хорошее вино.

У стойки Андрэ строил глазки Салли и подбирал для нее правильный ключ. Ой, что-то упало – сказал он глядя ей за спину сквозь огромное стекло вестибюля Беверли-Хилтон. Салли обернулась.

– Да вроде все нормально, – сказала она, цапнула ключ и пошла наверх.

Дуглас Фэрбенкс, несколько растерянный но вполне адекватный, взглянул на стол – батарея бутылок виски и вина. «Невероятная женщина! Что она там говорила про голову? Надо будет выпить за неё… Но как мало… Как мало…»

ВСПОМНИТЬ, ЧТОБЫ ЛЮБИТЬ

Никогда я не был на Босфоре,

Ты меня не спрашивай о нём.

Я в твоих глазах увидел море,

Полыхающее голубым огнём.