Девочка, которая замолчала

Медленно но верно, мы приближались к жилкомбинату. Скрылись позади ленточные окна «Уральского рабочего». Осталось только площадь Парижской Коммуны пройти и будем дома.

Дождь усилился. Я подумала о том, как после обеда нужно будет спускаться к Борьке в душную кочегарку и снова вздохнула.

– Чегой ты, Натка, всё охтимнечаешь? – он привычным движением намотал на палец замызганный шнурок амулета.

Борька говорил, что амулет этот – камешек с дыркой посередине – ему от отца достался. Борька, когда в малолетстве из деревни своей от голода бежал, только этот амулет с собой и взял. Думал, ценный он какой-то.

Я вздохнула в третий раз. Подкова общежития серела уже совсем близко.

– Да ничего. Взрослые проблемы. Будет тебе шестнадцать – поймёшь.

Борька так долго смотрел на меня, что я занервничала: может у меня на лице что-то или на платье?

Борька остановился и левой рукой, через голову, стянул с себя засаленную верёвку с амулетом. Протянул.

– На. Для счастию.

Я никогда не видела, чтобы Борька снимал с себя камешек. Помедлив, я всё-таки взяла его из Борькиной ладони.

– Одёвай, – Борька кивнул на мою ладонь. – Он робит, когда на тебе одет.

Я поднесла амулет к лицу. От шнурка попахивало чем-то тухлым. Я, помедлив, посмотрела на Борьку. Задержав дыхание, всё-таки просунула голову в шнурок. Если что, сниму, пока он не видит. Сейчас Борьку обижать не хотелось, потому что этот камешек – самое дорогое, что у него было.

Борька с деловым видом ткнул грязным пальцем в собственную щёку.

– Чомкай.

От такой наглости я остановилась посреди дороги:

– В смысле, «чомкай»?

Борька был непреклонен.

– Чомкай, говорю. Токма так сила перейдёт.

– Я комсомолка вообще-то, и во всякое такое не верю. – Я продолжила путь к общежитию, – и тебе не советую. Хочешь, чтобы я тебя поцеловала, на свидание пригласи.

– Натка-а! – обиженно протянул сзади Борька, – я же для тебя как лучшее, а ты вона какая…

Я остановилась и обернулась. Борька стоял позади меня и обиженно шмыгал носом. Вид у него при этом был такой потешный, что я не выдержала и расхохоталась. Затем очень быстро чмокнула его в чумазую щёку.

– Токма для того, чтобы сила перешла, – передразнила я его и побежала через дорогу – к пропускному пункту.

Борька перестал шмыгать и, догнав меня, расплылся в улыбке.

– Теперя все напасти уйдут!

Я снова невольно растянула губы в улыбке, глядя на него. «Теперя». Зачем его учу – непонятно.

Громада общежития уже высилась перед нами. Борька повернул налево – в сторону хозяйственных ворот. Я пошла прямо – к главному входу, от которого до столовой идти было ближе.

– Уже и так на обеденный разнос опоздала, – пояснила я остановившемуся Борьке.

Он с пониманием кивнул – часто мать распекала меня за опоздания прямо при нём – и унёсся в сторону хозяйственного двора.

Я подошла к главным воротам. Около закрытой калитки, как всегда, стоял один из сотрудников Народного Комиссариата. Сегодня это был очень молодой парень с узким лицом и смешной рыжей щетиной над верхней губой. Раньше я его на воротах, да и вообще в жилкомбинате не видела.

– Предъявите пропуск.

– Я живу тут.

Парень остался непреклонным.

– Пропуск.

Я принялась копаться в сумке. Пальцы перебирали тетрадки и перья, даже злосчастная перепоночка пару раз попалась. А заветной бумажки всё не находилось. Через минуту я решила это дело прекратить – всё равно не найду.

– Я его, наверое, в комнате оставила. Дайте пройти, мне ещё еду разносить.

Часовой покачал головой.

– Без пропуска – никак.

Я скрипнула зубами. А десять минут назад я, глупая, думала, что хуже этот день стать уже не может.

– Послушайте, – я постаралась обратиться к неизвестному мне часовому максимально вежливо, хотя внутри всё уже бурлило, – меня тут все знают, я в столовой работаю. И мать моя в столовой работает. Мне нужно разносить еду, иначе кто-то из ваших старших останется без обеда. Понимаете, что хуже будет только вам?

На бледном щетинистом лице не дрогнул ни один мускул.

– Без пропуска не имею права.

– Да что ты заладил-то, «без пропуска, без пропуска?» – вырвалось у меня.

Я быстро прикусила язык и опустила глаза вниз, с досадой разглядывая испорченную обувь.

С той стороны забора, во дворе, возник чумазый Борька.

– Натка! А ты чегой всё тут?

Я провела пятернёй по мокрым уже насквозь волосам и поджала губы:

– Люблю, знаешь ли, Борька, около ворот стоять просто так.

Во время этих слов я постаралась просверлить взглядом новенького часового. Тот, кажется, не обратил на это ни малейшего внимания. Он снова отчеканил своё:

– Без пропуска не могу.

– Да чтоб тебе провалиться, – чуть слышно пробормотала я.