Минуты между нами

Joker [03.09 08:39]: Часто.

Lera [03.09 08:41]: Зачем? В чём люди вообще находят кайф, причиняя другим боль?

Joker [03.09 08:43]: Не знаю. Отца душит ненависть и собственное бессилие.

Lera [03.09 08:43]:Как можно ненавидеть родного сына?!

Joker [03.09 08:44]:Вжик не родной, а я немощный. Догоняешь?

Lera [03.09 08:47]:И почему твой брат терпит побои? Можно же обратиться в полицию, опеку, там… не знаю. Да сдачи дать! Не маленький!

Joker [03.09 08:49]: А ты сама много даёшь сдачи, Лер?

Lera [03.09 08:50]: Это другое…

Joker [03.09 08:50]: Разве?

Резиновые уроки кажутся нескончаемыми. Все те же учителя, пройденный ещё в десятом материал, примитивные шутки одноклассников – скука заполняет собой каждую клеточку моей души. Наверно, поэтому радуюсь, когда на сегодня остаётся последний урок – физкультура…

Со спортом я всегда была на «ты». Даже сейчас, когда спортшкола осталась за горизонтом, я продолжаю иногда бегать по утрам и без труда делаю «колесо». А ещё, пожалуй, только на уроках физкультуры я не прячусь от мира за тяжёлым капюшоном и порой даже позволяю себе быть первой.

Вот и в раздевалку я прихожу раньше всех. В считаные секунды меняю джинсы на чёрные бриджи и спортивный топ. Любимую толстовку бросаю на верхнюю полку – не пригодится: за окном моросит дождь, и, значит, урок пройдёт в зале. Стягиваю волосы в тугой пучок на затылке и стараюсь как можно раньше выйти в коридор. Меня утомляют сплетни, а именно ими и наполняется каждый уголок женской раздевалки, когда мои одноклассницы во главе с Улей собираются вместе.

Разглядывая свои ярко-синие кроссовки, я одиноко стою в самом конце длинного коридора у закрытых дверей спортзала и терпеливо жду начала урока. В отличие от меня остальные ребята начинают вываливаться из раздевалок со звонком, а потому я в полной мере могу насладиться тишиной и своим одиночеством. Вернее, могла бы…

– Кротов, какого лешего ты творишь?! —Зычный голос физрука эхом отражается от стен, а следом в коридор из мужской раздевалки вываливаются двое: взбешённый учитель лет сорока и Даня с неизменно наглым видом, словно все ему тут задолжали по пятое число.

– Я, кажется, предупреждал тебя, Данила! – шипит Иван Палыч и только что за шкирку не тащит Кротова к тренерской. А жаль! Я бы на это посмотрела с удовольствием! – Ещё один косяк, и места в школьной сборной тебе не видать, как собственных ушей.

– Переживу! – снисходительно хмыкает Даня и упирается пятками. И как только терпения у физрука хватает разговаривать с этим невежей?!

– Без универа тоже переживёшь? Или ты, Кротов, за лето внезапно поумнел и планируешь в политех поступить на конкурсной основе?

– Это не ваше дело! – огрызается Даня. – И вообще, я просто забыл форму! Это что, конец света?! – скалится в ответ.

Кротов, и правда, подпирает стену напротив раздевалки в обычных джоггерах тёмно-серого цвета и чёрном трикотажном лонгсливе. Всё бы ничего, но парни на уроках физкультуры беспрестанно играют в футбол, а потому у каждого класса своя форма. У нашего – бело-синие шорты и футболки с номерами и фамилиями. Тоже мне, Марадоны и Роналду недоделанные!

– А разве я про форму тебе толкую?! – брызжет слюной разъярённый физрук. – Я ж тебя знаю, Даня! Тебя в одних трусах выпусти на поле, и ты отбивную из соперника сделаешь! Какой, к чёрту, вратарь, Кротов?! Это что за новости такие за моей спиной?!

– В жизни всё нужно попробовать, не находите? – Даня криво ухмыляется, напрочь позабыв, с кем разговаривает. – Я нападающим своё отбегал. Надоело. Либо ставьте меня на ворота, либо я сам посылаю вашу сборную к ядрёной…

– Кротов! За языком следи! Совсем берега попутал?! – взрывается Иван Палыч. – Да за такие слова можно не только из сборной вылететь со свистом, но и из школы!

Физрук запускает пятерню в поредевшие волосы и пытается успокоиться.

– За дырявую голову и отсутствие формы ставлю «два» без права на исправление! А на воротах ты мне нафиг не нужен! Хочешь играть – играй как мужик! Не хочешь – у нас с этого года открывается кружок кройки и шитья для девочек, вот туда и иди! Уяснил?

Не дожидаясь ответа, Иван Палыч разворачивается на пятках и походкой победителя спешит к тренерской. А я не таясь наслаждаюсь поражением Кротова! Смотрю, как недовольно раздуваются его ноздри, как грудь неровно вздымается от каждого вздоха, а пальцы рук подрагивают в воздухе возле сжатого в тонкую полоску рта. Падать носом в грязь всегда неприятно. Жаль, жизнь слишком редко преподносит Даниле уроки!

Уже хочу отвернуться, чтобы ненароком в очередной раз не стать грушей для битья, но слишком громко хмыкаю, когда пальцы Дани совершенно случайно складывают слово «свинья» на языке жестов.

Кротов мгновенно отмирает и переводит презрительный взгляд в мою сторону. Его физиономия моментально искажается гримасой отвращения, а глаза наливаются кровью. Мало того, что физрук окунул парня в чан с дерьмом, так ещё и сделал это при свидетелях. Разве может Кротов такое простить? Мне – точно, нет!

Оттолкнувшись от стены, Даня походкой голодного хищника начинает безжалостно приближаться. Глубокий вдох… Взгляд на часы… До звонка четыре минуты, и, чувствую, они станут последними для меня. Инстинктивно пячусь от Кротова. Вздрагиваю, когда спины касается прохладный металл тяжёлой двери, и прикрываю глаза.

– Подглядывать, подслушивать – это удел неудачников, – цедит Кротов, продолжая неуклонно приближаться ко мне. – Твой удел, Ильина, верно?

Сглатываю. Когда-нибудь я наберусь смелости ответить. Когда-нибудь, но, видимо, не сегодня…

Во рту пересыхает, руки трясутся, а сердце в груди клокочет с такой силой, что вот-вот разломает рёбра.

Запах чужой мятной жвачки щекочет нос, а мерзкий смешок опаляет жаром ухо. Кротов так близко, что забываю дышать.

– Поверь, Ильина, я тебя уничтожу, если посмеешь открыть свой поганый рот…

Через силу улыбаюсь и распахиваю глаза. Куда больше? Даня и так сравнял с асфальтом всю мою жизнь! Ещё тогда, в девятом классе, он испоганил мою репутацию, лишил подруг, навсегда отвратил от меня Егора… Неужели ему мало?

– Хотя о чём это я? – Данила внезапно заходится в язвительном смехе, а я перестаю улыбаться. – С тобой же никто не разговаривает, никто тебя не слушает, никому ты не нужна. Хоть бейся головой об стену, твои слова – пустой звук. Ты такая жалкая, Лера, даже противно!

Теряюсь под недобрым взглядом болотно-зелёных глаз Кротова и непроизвольно начинаю дрожать. Здесь всё: и собственное бессилие, и страх, и осколки прошлого. Легко быть сильным, когда внутри тебя крепкий стержень. Мой сломан руками Кротова…

Горло дерут непрошеные слёзы. Вместо слов в свою защиту беззвучно открываю рот. Я столько раз тренировалась, чтобы достойно ответить Даниле, и вот он, шанс, но я его упускаю.

– Дань, опять ты нашу «мышку» травишь! – разряжает напряжение между мной и Кротовым бодрый голос Егора. Улыбаясь, как ангел, Лихачёв смахивает с глаз чёлку и бодрой походкой спешит к нам. Вернее, к своему другу.

– Что сказал Палыч? – Закинув руку на плечо Даниле, Лихачёв с нетерпением ждёт ответа.

– Упёртый баран этот Палыч! – цедит сквозь стиснутые зубы Кротов и, наградив меня на прощание предостерегающим взглядом, моментально меняется в лице. Для Егора из загашника достаёт улыбку, голос свой мерзкий переключает на дружеский тон и даже, кажется, расправляет плечи. – Никаких ворот.

– И что будешь делать?

– Играть, Горыч! Что мне остаётся?

– Но…

– Я справлюсь. Не впервой!

Запыхавшаяся, с раскрасневшимися от бега щеками, я возвращаюсь в раздевалку. Прямо так, на спортивный топ, натягиваю толстовку и, наспех сменив бриджи на любимые джинсы, хватаю рюкзак, чтобы поскорее сбежать подальше от школьных стен. Но в дверях сталкиваюсь нос к носу с Машей Голубевой. Когда-то, класса до девятого, мы были не разлей вода: настоящие подруги, почти сестры… Тогда ещё я верила в дружбу… Тогда мне казалось обыденным – без остатка растворяться в другом человеке и верить ему, как себе. Мы вместе играли в куклы, вместе постигали азы макияжа и делали неловкие шаги в поисках своего неповторимого стиля. Ходили в походы, магазины, кафе. Устраивали ночёвки. Под одеялом, крепко обнявшись и дрожа от страха, смотрели ужастики. Держали друг друга за руку, пока родители отчитывали нас за разбитые коленки и взятый без спроса велик отца. Позабыв об уроках, болтали о мальчишках и мечтали о любви, писали записки под носом математички и заливисто смеялись над глупостью Громовой. Теперь же Маша на пару с Улей смеётся надо мной. Время безжалостно разрушает любые замки из песка. Наша дружба с Голубевой оказалась одним из них.

Отвожу взгляд и прижимаюсь к стене. Молча жду, когда Маша прошмыгнёт в раздевалку и займёт своё место рядом с Улей. Мы больше не общаемся. Даже пара слов – за гранью фантастики. Но сегодня Голубева делает для меня исключение:

– Привет! – Она тоже отскакивает от меня, пропуская вперёд.

– Привет, – растерянно бормочу, продолжая елозить взглядом по грязному полу.

– Уроки закончились, – тянет немного задумчиво и неловко. – Может, вместе домой пойдём? Как раньше, помнишь?

– Помню. – Я моментально прощаю Голубевой свои бесконечные слёзы и бессонные ночи, обидные слова и насмешливые тычки в спину. Людям свойственно ошибаться. Главное – осознать, верно?