Филфак

– Ясно. – Разочарованно тру лоб: получается, Мишаня ни черта обо мне не знает и не сможет развеять туман в голове, а жаль.

– Да ты садись. – Петухов выдвигает стул, а сам, схватив тарелку и алюминиевую ложку, наваливается пятой точкой на подоконник и начинает со зверским аппетитом уминать пельмени.

– Ты прости, что я тебя принял за этого… ну…

Вступать в новую жизнь с обидами не хочу, да и чувствую себя неуютно. Беспорядок, пыль, пельменная вонь – хаос вокруг не по-детски напрягает.

– Да пучком все! – чавкает Петухов. – Я ж понимаю, что ты малость не в себе.

– В точку! – обреченно ухмыляюсь. – «Не в себе» – верно сказано. Ощущение, что все это дурной сон. Забавно даже: я наизусть помню Конституцию, но понятия не имею, что делаю здесь, в этой общаге, как вообще дошел до жизни такой, что поступил на филфак.

– О, Сокол! – Мишаня чуть не давится пельменем. – Запоздалое прозрение? Я, честно говоря, тоже не въезжаю, как тебя на филфак занесло. Там же одни девчонки да ботаники-очкарики с прыщавыми мордами, а ты вроде вполне себе ничего.

– Загадка, – усмехаюсь, потирая подбородок.

– Не переживай, все наладится. – Петухов брякает пустой тарелкой и, пуская слюни, смотрит на мою, все еще доверху набитую пельменями. – Ты, Илюх, ешь давай, пока не остыло.

– Я не голоден. – Под предательское урчание в желудке отодвигаю от себя неудавшееся блюдо дня и решаю сменить тему: – А что ты там про Румянцеву говорил?

– В каком смысле?

– Ну, мол, она не для таких, как мы…

– А, это! – Рыжик переливает остатки бульона из чайника в тарелку и залпом ее опустошает. – Не бери в голову.

– И все же…

– Просто шансов у тебя нет, хоть и рожа смазливая.

– Это еще почему? – Внутри разгорается чисто спортивный интерес.

– Ты, может, и нормальный пацан. – Явно не наевшись, Миша гипнотизирует голодным взглядом мою порцию пельменей. – Но, если на Румянцеву плотоядно смотреть не перестанешь, Царев все нормальности твои отобьет.

– Какой еще Царев? – будто случайно подталкиваю свою тарелку к Мише.

– Местный мажорчик с моего курса. – Петухов облизывается и все же решается спросить: – Точно не будешь?

– Не буду! – С превеликой радостью отдаю обед соседу. – Расскажи мне об этом Цареве.

– Да что там рассказывать? – Рыжий с тарелкой в руках возвращается к окну. – Обычный папенькин сынок, разучившийся считать деньги. Надо Артурчику квартиру в центре – папа подгоняет. Хочет мальчонка новый седан – отец не думая дарит. Прогулы ему сходят с рук, девки липнут, как мухи на варенье, ну а набедокурит – сухой из воды всегда выходит.

– А Аня?

– Что «Аня»?

– Она вроде не такая.

– Ну да, все они не такие, – усмехается сосед.

– Полагаешь, она с Царевым ради денег?

– В душу я к ней не заглядывал, не знаю. Может, и любит Артура. Они вроде с первого курса вместе. В любом случае ты, Сокол, в пролете. Нищий общажный первокурсник с пробелами в голове против упакованного, перспективного Царева – заведомо проигрышное дело.

– Понятно. – Как зеленый юнец, отвожу взгляд. Хотя я есть зеленый, да и до Румянцевой мне дела особого нет: чувствую, что сердце давно занято другой, которую, увы, не помню. – Слушай, Миш, а где здесь душ можно принять?

– Из комнаты выходишь и налево. Душевая рядом с кухней. – Петухов озадаченно смотрит на меня. – А ты не сейчас ли туда собрался?

– Да, а что? – уверенно отрезаю и встаю из-за стола. – Запах этот больничный с ума сводит, да и одежду Аня выбрала маломерную какую-то. Все тянет.

– Слушай, и правда, ты на больничных харчах возмужал, что ли, – елозит по мне взглядом Петухов. – Это тебе не шустрики раз в день лопать, да?

– Шустрики? – Меня корежит от дебильного слова.

– Ну, там, лапша всякая, – поясняет Петухов, – которую кипятком залил, и готово. Или пельмени эти из соевого белка. В больнице небось первое, второе и десерт?

– Да тоже не фонтан. – Размяв шею, подхожу к шкафу. – Мои вещи здесь?

– Ага, – кивает с набитым ртом сосед. – Твои три полки снизу, мои верхние.

– Негусто.

На нижней замечаю стопку постельного белья, чуть выше – пару полотенец, а на самой верхней – еще одни джинсы, кучку нижнего белья и вязаный свитер морковного цвета. Пожалуй, мои ненавистные кеды – лучшее из всего гардероба.

– Негусто, – соглашается Миша. – Слушай, Сокол, ты бы с душем обождал немного.

– Почему?

Впрочем, какая разница, если даже переодеться не во что. Отрешенно плюхаюсь на продавленную неким Стасом кровать и, прикрыв глаза, стараюсь не обращать внимания на предсмертный скрип матраса.

– Горячую воду дают по расписанию, – сетует Петухов. – Экономия! А под холодной, сам понимаешь, долго не помоешься. Хотя…

– Что?

– Если невтерпеж, возьми на кухне тазик. Он там как раз для таких случаев.

– Стоп. – Распахнув глаза, вскидываю руки. – Какой еще тазик?

– Желтый, эмалированный. Наберешь в него воды, на газу подогреешь – и вуаля! Это, конечно, не джакузи, но освежиться хватит.

– Я, пожалуй, до вечера потерплю. – Бьюсь затылком о стену. Соседи, тазики, пельмени – да когда это все закончится?!

– Вот и правильно! – горланит Миша и падает на многострадальный матрас рядом со мной. – Вечером нормально помоешься, а пока пошли в двести вторую, чайком угостимся, может, даже с пряниками. Нинель нынче именинница!

Не успеваю оглянуться, как уже тащусь по серому коридору за Петуховым. Мне не столько хочется чая или знакомства с некой Нинелью, сколько просто отвлечься, перестать думать, хотя бы на мгновение снова обо всем забыть.

– Сокол, – бросает на ходу Миша. – Нинка девчонка добрая, но обидчивая. Ты с ней поосторожнее, ладно?

– Нинка?