Ночь в номере 103

– Отодвинуть, – приказал он.

Мичи бы ни за что не догадалась, что её номер на самом деле еще больше. Две темно-синих руки показались из стены и передвинули шкаф. За ним пряталась дверь, с едва заметной замочной скважиной. Рюу извлек из кармана ключ, повернул три раза, дверь открылась. Любопытствующий туман заглянул в темноту маленькой каморки.

– Чио, – позвал Рюу, замерев на границе света и тьмы.

Комнатка ответила тишиной, Рюу терпеливо ждал, пока из темноты не донесся шорох одежды и стон.

– Чио, мы почти у цели.

Стон повторился. Звякнули струны, раздался глухой стук деревянного корпуса об пол. Туман тронул музыкальный инструмент, но его капельным пальцам не удалось извлечь ни звука. Тогда он переключился на человека, сидящего в каморке. Толкнул в слабое плечо – иди, раз зовут.

Из каморки, пошатываясь на нетвердых ногах, вышла старуха. Лохмы седых волос висели до пола, кимоно, прежде отливающее золотом и алым, выцвело, паутина нарисовала на ткани липкие узоры, на широких рукавах зияли дыры. Подрагивал морщинистый нос, тяжелые, лишенные ресниц, веки скрывали затянутые бельмами глаза. Скрюченные пальцы искали гриф сямисена. Старуха играла всю ночь, играла одну из своих печальных песен, спящей на циновке гостье отеля. Всё, что она могла дать неожиданной соседке – музыку, рассказывающую чуть больше тому, кто хочет услышать. Рюу сомневался, что Хирано Мичи хотела слышать, но был уверен, что она могла бы.

– Рюу, – прошамкала старуха, – я так ждала. Ты нашел мне компанию, я так благодарна. Она хорошая, шумная, полная жизни. Я играла ей.

Рюу прижал женщину к груди.

– Ты пришел, чтобы попрощаться? Ты будешь по мне скучать? – пальцы ощупывали лицо Рюу, покрытые пятнами и неровностями морщин они не утратили чувствительности, передавали её тревогу и его суровое решение. Старуха отстранилась, Рюу подался вперед, вдыхая пыльный аромат волос.

– Я все подготовил, Чио, – Рюу вернул пальцы незрячей на свое лицо. Пусть поймет, что он готов, – Я не просто тебе компанию привел. Там, в номере тело девушки.

Старуха, которую Рюу с необычайной нежностью называл Чио, ахнула.

– Госпожа согласится, непременно согласится. Мы получим свободу, – Рюу целовал сморщенные руки.

– Нет, Рюу, – запротестовала Чио, – Она назначит цену. Опять. Ты не сможешь расплатиться.

– Я отдам ей и старую каргу, если понадобится, – Рюу повысил голос, и тут же забормотал, ощутив, как затряслось немощное тело Чио, – Прости, прости, я не хотел. Я говорю о том, что ты снова станешь собой.

Чио заплакала. Глухие стенания растревожили грудь. Рюу вцепился в волосы на макушке, скользнул ладонью по лицу, сминая лоб, нос и подводившие его губы в кулак.. Молочный туман проник в глаза Чио и вытеснил былой цвет, оставив тонкий зеленый серп на дне. Теперь они напоминали неполную луну, зависшую в предрассветном небе, или воды в купелях рекана: густой пар и еле заметная вода. Или далекие фонари, забывшие, что их удел светить, уставшие от предназначения. Блеклые глаза не видели Рюу, но помнили любимые черты. Он стоял рядом, такой же как и прежде, но сама Чио давно изменилась. И все же он приходил каждый вечер, ласково звал по имени и видел её прежнюю.

– Мне жаль, – даже голос Чио изменился. Скрежещущий, с трудом пробивающийся сквозь годы, сжимающие горло. Чужие годы.

– Жаль? – эхом повторил Рюу.

– Девушка, мне жаль её. Прошу тебя, одумайся, любимый.

Рюу выпустил Чио из объятий.

– Я так решил! – отрезал он, – Я верну тебя! Почему я должен всех жалеть? Почему ты никак не научишься? Посмотри, к чему привела твоя кротость!

Чио промолчала. Отступила в каморку, нашла ручку и закрыла дверь комнатки, где хранила мир их разрушенной любви. Пальцы тронули струны сямисена. Играть она не решилась.

– Я принимаю то, что есть. А ты все не смиришься, муж мой.

Мичи открыла глаза. Её знобило, правый бок онемел. В голове раздавался шёпот, слов она разобрать не могла. «Я вчера так быстро заснула, – потянулась Мичи, разминая онемевший бок, – обещала, что сяду писать и свалилась без задних ног». Шепот перекатывался от уха к уху. Мичи тряхнула головой, потерла другой бок. Заметила накрытый к ужину стол.

– Я и ужин проспала! – возмутилась она вслух, – Быть не может!

Мичи на четвереньках подобралась к дзабутону, уселась в позу лотоса. Ужин сервировали на лакированном столе, украшенном золотисто-красным орнаментом из хризантем и вьющихся стеблей. На посуде топорщил острые листья изящно выведенный бамбук. Сотрудники рекана подали гостье сто третьего номера суп в пиале, прикрытой крышкой, три вида закусок – рыбную, мясную и тофу. Маринованные овощи в соответствующих форме тарелочках: нарезанные кубиками в круглых, колечками в квадратных. Соус взирал на Мичи с укором, за ночь глянцевая поверхность затянулась пленочкой. Потускнела и соба

. На завершение трапезы приготовили желе со сладкими бобами. Мичи с удовольствием отметила палитру блюд: белый, черный, жёлтый, красный и зелёный – цвета, радующие глаз и желудок присутствовали на ужине, который она умудрилась проспать.

– И кто я после этого? – Мичи возвела укоризненный взгляд к потолку, призывая номер разделить её негодование, – За ночь еда успела испортиться? Надо бы проверить.

Потолок молчал. Молчал и желудок.

– Сейчас поужинаю, а там и до завтрака недалеко!

Мичи взяла палочки. И застыла.

На футоне спала девушка.

– Эммм… – промычала Мичи, – ой.

«Кто спит в моем номере?»

Ужин снова остался без внимания. Мичи подкралась к футону. Ноги несли на удивление легко, Мичи почти не касалась пятками пола. Посторонняя девушка не пропадала, спала себе дальше. За шаг до футона Мичи остановилась и огляделась. Стены, потолок, лакированный столик, открытые перегородки на балкон, бледное утро в номере, спящая девушка, Мичи рядом. Стоп. Мичи, которая только что проснулась и встала с того же футона. Так? Нет, не так. Что-то не сходилось. Правый бок покалывало не зря. Мичи вспомнила, как во сне падала в темноту. Приземлилась ото сна она в углу. Не на футоне.

Позвоночник затрясся. Волнение передалось ребрам, Мичи загремела изнутри, как позвякивающая игрушка младенца. Встряхнула руками, чтобы прийти в нормальное состояние. Ощупала себя. Лицо, волосы, шея, грудь. Мятая ночная юката перекосилась, Мичи запахнулась, пригладила ткань. Когда она успела переодеться? Девушка на циновке спала в похожей юкате, тоже мятой и сбившейся. Они что рядом лежали?

– Эй, – крикнула Мичи спящей, – вы номером ошиблись!

Девушка даже не поморщилась. Не одна юката выглядела похожей: всклокоченные волосы, уткнутый в подушку нос, пухлые губы. Ноги раскидала, одеяло отбросила далеко – спала совсем как Мичи.

– Чего ты здесь разлеглась? – попробовала Мичи, но вопрос сорвался, она пропищала, как комар.

Кстати, о комарах. На левом запястье виднелся еле заметный след от укуса. Насекомое укусило Мичи в машине, когда они ехали по лесу. Мичи подняла руку – укус, почти не чешется… совсем не чешется. Покалывание из бока распространилось на все тело. Мичи присела на корточки возле девушки. Чертов след имелся. Наверное, и у спящей уже никакого дискомфорта, след бледный и незаметный, если не знать, где он. И вообще девушка какая-то слишком бледная.

Мичи, с вытаращенными застывшими глазами, положила большой палец на запястье девушки, на место, где птичкой бился пульс. Они обе подгрызли ноготь на этом большом пальце. Вот и шрам на подбородке. «Нет, только не это, нет, нет! – бились птички мыслей вместо отголосков сердца на запястье. Мичи, ударилась о стеклянный столик, когда ей исполнилось три. Крови было… Шрам не портил ни её, ни девушку… А пульс так не бился под погрызенным пальцем ни на запястье, ни на шее.

Мичи завопила, широко открыв рот. Изо рта не вырвалось ни звука. Мичи всхлипнула и рухнула на колени рядом с девушкой. Колени не стукнули об пол. Мичи разевала рот, как рыба, и смотрела на бездыханное тело. Из глаз полились слезы, щеки не намокли. Крик не выходил, гас, не обретая силы. Мичи раскачивалась вперед-назад и от качки поднималась ярость. Горло разорвал низкий рык, застрявший у основания языка, покатившийся обратно в пустоту из сна. «Как такое возможно? Это не я! Не Я!» – рычала она и ненавидела тишину, раздирающую рот и сердце. Она обняла себя руками, тут же вскинулась, сжала кулаки и принялась колотить застывшую на полу, пытаться разомкнуть веки, тянуть за волосы. Руки не проходили сквозь тело, кулаки впивались в плоть, и ярость утихала, уступала место слабой надежде.

«Я сплю!» – осенило Мичи. Она ущипнула себя, дернула за ухо. Никакого результата. Ущипнула еще раз. Ущипнула за плечо тело привидевшейся ей мертвой.

«Не сон! – шумели мысли, они превратились в настоящих птиц и рвались покинуть тесную черепную коробку отупевшей от страха Мичи.

– Да вставай же ты! – говорить она все-таки могла, – Вставай давай!

Она сдернула с Мичи-на-футоне одеяло. Ударила по бедру:

– Кому говорю, вставай!

Ничего.

– Это сон, сон! – долбила она несчастное бедро, – Ну что ты не просыпаешься?

Она принялась щипать себя. От щипков на коже оставались синие кляксы. Не красные следы. Кляксы дразнили Мичи короткий миг и исчезали.