Принцип упреждающего удара

Сам не знаю почему, меня это насторожило. И, пользуясь статусом командира группы, я запросил данные о последних изменениях маршрутов на границе с Инди 41-15. Выяснилось, что этот сектор уже четыре месяца пользовался дурной славой и панцири тормозили земные корабли, вынуждая их облетать свою территорию обходными путями. На официальные требования дать разъяснения хранили молчание, посол Роатана на Земле утверждал, что ничего не знает.

Мы проболтались в космосе уже примерно пару недель, когда с Земли начали поступать тревожные вести. Сначала отрубились дальние разведывательные спутники, фактически лишив планету способности контролировать свои рубежи, потом пропала связь с агентами в колониях-поселениях и портах. Напряженность росла, поползли слухи, что панцири стягивают войска к границам буферных зон рядом с колониями людей. Почти ежедневно мы отправляли запросы на возвращение домой, но нам приказывали оставаться на месте. А через месяц на связь вышел командир взвода тактической разведки Даниил Кеплер и попросил – не отдал приказ, а именно попросил – на малой скорости облететь Роатан по гелиоцентрической орбите. На вопрос, что он там ищет, неохотно рассказал о перехваченном сообщении, в котором прозвучало слово «Фоарон». Это противоречило здравому смыслу. Все знали, что Роатан – родительская планета, большую часть население которой составляли недавно вылупившиеся малыши. Разместить на нем грязное тяжелое вооружение означало поставить под угрозу будущее целой расы. Но все же я согласился выполнить просьбу и, не уведомив начальство о перемене дислокации, приблизился к планете.

Из-за густой атмосферной облачности высокочувствительные радары не смогли засечь на Роатане следов магнитного излучателя, я передал данные Кеплеру и получил разрешение возвращаться домой. Однако повинуясь смутному чувству тревоги, терзавшему меня с первых дней дежурства, решил задержаться и облететь планету еще раз. Мне не давала покоя мысль, что мы что-то упускаем. Несколько дней я кружил над Роатаном, игнорируя гневные взгляды своих солдат и осуждающий шепот за спиной. Время тянулось невыносимо медленно, а потом в одно мгновение ускорилось до предела, оставив мне всего несколько минут для принятия решения.

Утром семнадцатого ноября, на тридцать шестой день дежурства, радары корабля зафиксировали в атмосфере Роатана мощнейший электромагнитный всплеск. Сначала я решил, что это реакция планеты на солнечную вспышку, но затем вспомнил слова Кеплера и ощутил, как волосы на голове и теле поднимаются дыбом. Всплеск такой силы мог означать, что на Роатане активировали «Фоарон» – запрещенное во всех галактиках оружие, способное с одного выстрела уничтожить космическое незвездное тело. Снаряд-игла, выпущенный из «Фоарона», легко пробивал планетарную кору и мантию и, достигнув ядра, взрывался. На первой стадии оружие испускало импульс, формирующий в космосе противоположно заряженные черные дыры, на второй создавало космические струны, стабилизирующие червоточину. На третьей посылало сквозь проходимую кротовую нору магнитные волны, которые глушили всю электронику и вырубали орбитальные оборонные спутники атакованной планеты, и на релятивистской скорости запускало снаряд.

За считанные секунды в моей голове развернулась картина происходящего. Я прикинул дальность полета снаряда и понял, что Роатан – идеальная площадка для тех, кто задумал нанести удар по Земле. Защитный комплекс планеты был оснащен резервными источниками питания, в случае отключения система перезагружалась в течение двух минут. Но за это время снаряд «Фоарона» успевал достичь границ галактики Млечного Пути. Мы успевали обнаружить его, но не успевали сбить. Я кинулся в рубку, запросил срочную связь с Землей, но приборы молчали. Я попытался снова, задействовал одновременно все каналы, послал даже сигнал бедствия, на который обычно приходил незамедлительный ответ. Все было без толку, Земля не слышала моих призывов.

Я оглянулся на собравшихся в рубке товарищей. По их испуганным серым лицам, понял, что они думают о том же. Нечто необъяснимое и жуткое происходит прямо сейчас. Они застыли в немом ужасе, глядя на меня, и каждый думал о своей семье. И тогда я принял единственно возможное, как мне казалось на тот момент, решение. Активировал боевую систему корабля и выпустил по Роатану семь залпов мощных ракет, предназначенных для уничтожения тяжелых бомбардировщиков и военных крейсеров. Нанес превентивный удар по позиции вероятного противника, реализуя древний, как сама война, принцип: победит тот, кто ударит первым. Взрывы снарядов суммарной мощностью в сотни тысяч мегатонн полностью выжгли пятую часть планеты и спровоцировали экологическую катастрофу, на долгие годы сделав Роатан непригодным для жизни.

Внезапный треск переводчика вернул меня в настоящее. Наверное, блуждая в омутах памяти, я что-то пробормотал вслух, и биолингвист решил, что требуются его услуги. С трудом поднявшись, я снова заходил по камере. В мыслях еще витали обрывки прошлого, но я не хотел концентрироваться на них. То было самое тяжелое для меня время. Полное не только душевной, но и физической боли. Под давлением роатанских политиков меня взяли в обработку спецслужбы. Они избивали и пытали меня, стараясь выбить признание, что напасть на Роатан мне приказал кто-то из враждующих с ними рас. Подозревали хтирийцев и воинственный Керасс. Расследование затруднялось еще и тем, что оскорбленные панцири не пускали земных экспертов на погибшую планету, объясняя свою скрытность соблюдением траура.

Не найдя доказательств измены, меня отпустили. Несколько месяцев я провалялся в больнице, потом предстал перед трибуналом, который принял решение лишить меня статуса человека и навсегда выдворить с планеты. Земляне хотели любой ценой сохранить мирные отношения с панцирями, поддерживали их, рисовали на лицах и телах семицветный флаг Роатана. Охотно и долго каялись, публично призывая правительство распустить Небесный флот.

Впрочем, были и те, кто верил мне.

Даниил Кеплер до последнего боролся, пытаясь добиться повторного рассмотрения дела, и именно ему я обязан тем, что в конечном итоге мне сохранили жизнь. Он дважды давал показания в суде и призывал межгалактическое сообщество не игнорировать очевидные факты. Но общественность осталась глухой. Внезапный сбой спутниковых систем, на несколько минут погрузивший Землю во тьму, признали халатностью техников, сбор войск роатанцев у приграничных зон объяснили учениями. Мир зажил по-прежнему, забыв о недавних угрозах.

А я лишился всего.

Переводчик снова затрещал, и я вытащил его из уха. Крошечная капля казалась горячей в озябших пальцах, и, не желая расставаться с теплом, я сжал руку в кулак. От холода ныли мышцы, хотелось есть, пить и в туалет. И если последнее уравнение я решил, справив нужду в решетчатую дыру в углу куба, то все остальные переменные оставались неизменны. Было понятно, что панцири не собираются облегчать мою участь обеспечением бытового комфорта, и я не хотел доставлять им радость своими просьбами. По крайней мере, сейчас, пока я еще могу держаться. Время, когда воля оставит меня, неизбежно наступит, и не стоит приближать его ради куска белкового концентрата.

Разогнав кровь новой порцией упражнений, я скорчился на ледяном полу и попытался заснуть. Но, как только закрыл глаза, почувствовал боль в ноге – от резких движений свело икроножную мышцу. Пришлось снова встать и несколько минут растирать каменную от судороги ногу. Я поймал свое отражение в зеркальной стене и вновь ощутил прикосновение страха. Мне придется не только страдать от того, что сделают со мной роатанцы, но и постоянно смотреть как меняется мое искалеченное тело. Куда бы я ни повернул голову, я видел себя. Может, мне повезет, и я сойду с ума раньше, чем превращусь в скулящий человеческий обрубок, справляющий нужду под себя и мечтающий о смерти. А может, я уже потерял рассудок, раз в тишине моей безмолвной тюрьмы мне слышится голос Ланы. Она говорит со мной и снова просит прощения. И почему-то просит не отвечать, ведь это просто запись, которую им удалось послать на ее переводчик. Стоп, что? Я разжал пальцы и сунул каплю биолингвиста обратно в ухо. Услышал, как Лана прощается со мной, затем заговорил мужской голос:

– Привет, Стас. Это Даниил Кеплер. Надеюсь, все получилось, и ты слышишь нас, парень. Потому что у меня есть для тебя хорошие новости. Мы не оставили тебя, знай это, мы не сдались. Все эти пятнадцать лет мы искали доказательства, и полгода назад нам удалось отправить беспилотник к Роатану. Он пролетел в полутора километрах от поверхности и успел отправить четырнадцать снимков, прежде чем его сбили защитные системы. Расшифровка изображения заняла уйму времени, но теперь мы уверены. У них был «Фоарон», Стас, ты был прав! Теперь мы знаем точно! Теперь у нас есть доказательства, что панцири готовились нанести удар по Земле. И судя по рельефу западных равнин, они вывезли колыбели задолго до того дня. Там не было детей, Стас, слышишь? Прости, но роатанцы требуют, чтобы мы убирались с их орбиты, и нам придется покинуть галактику уже через пару минут. Жаль, я не могу вытащить тебя оттуда, парень. Скоро все данные будут направлены в межгалактический совет, и панцирям придется отвечать на очень неудобные вопросы. Прощай, Стас, и спасибо тебе за все!

Первые минуты я просто сидел, тупо уставившись перед собой, потом обнаружил, что по лицу текут слезы. Еще через мгновение громко истерически расхохотался. Кошмарное напряжение, годами копившееся внутри меня, безудержным потоком хлынуло наружу. Я же не спал ночами из-за этих детей. Не мог смотреть в глаза своей матери. Считал, что никакое наказание не искупит убийство невинных малышей. А их там просто не было. Панцири перехитрили всех. Заставили весь мир поверить в то, что они жертвы необоснованной агрессии, потребовали репараций, вынудили Землю отказаться от колониальных претензий на несколько перспективных планет. И укрепили свои позиции в межгалактическом союзе. Но теперь всему этому придет конец.

Я вытер лицо и огляделся. Если панцири наблюдают за мной, они наверняка получили удовольствие, видя мою истерику. Но не догадываются, что спровоцировал ее отнюдь не страх перед казнью. Лживые твари, считающие себя лучше других, мерзкие членистоногие гады. Мой взгляд упал на очертания СИЗБЕ за стеной, я вдруг отчетливо понял, что не хочу сидеть здесь и дожидаться смерти. Я невиновен! Ни перед панцирями, ни перед собственной расой. Я должен попытаться выбраться! Ведь побеждает тот, кто первым наносит удар. Но как выйти отсюда? Зеркальные стены куба сбивали с толку, и я не мог вспомнить, на какой из них находилась дверь. Как же заставить панцирей открыть камеру? Я вдохнул холодный воздух, поежился и внезапно понял, что должен делать. Роатанцы хотят устроить из моей смерти публичное шоу, а значит, будут препятствовать попыткам покончить с собой.

Например, насмерть замерзнуть.

Я нащупал под горлом плоское уплотнение и, нажав на него, провел пальцем вдоль грудной клетки. Ткань комбинезона начала расходиться, но едва я убрал палец, снова стянулась. Нет, так не пойдет. Надавив на уплотнение, я повторил движение, но на этот раз сразу просунул ладонь под воротник, не давая материалу восстановить целостность. Комбинезон расходился неохотно, «умная» ткань считывала опасно низкие показатели температуры и до последнего сопротивлялась, стремясь сохранить для человеческого тела хоть немного тепла. Наконец мне удалось разоблачиться до пояса. На обнаженное тело жестоко набросился холод, и я пожалел, что не могу воспользоваться другим способом. Раздеться догола в такой холод было психологически непросто, да еще и рискованно. Вдруг роатанцы не увидят, что я снял одежду, и я просто замерзну. Впрочем, такой исход имел и свои плюсы – смерть от холода куда легче уготованной мне панцирями казни. Раздевшись, я улегся на зеркальный пол, вытянул руки вдоль тела, закрыл глаза. Тело сразу захотело сжаться в комок, но усилием воли я заставил себя лежать неподвижно.

Сначала меня трясло, да так, что я слышал, как стучат друг о друга зубы. Затем холод словно отступил, перестал казаться таким суровым, я почувствовал, что начинаю забываться. Спустя мгновение, а может сотни мгновений, обнаружил, что лежу в позе зародыша и не чувствую ни рук, ни ног. Все вокруг потеряло свое значение, временами я проваливался в пустоту, а порой, казалось, сознание переносилось в пространстве, и я оказывался в других местах – на Земле, в тренировочном лагере, на солнечных пляжах Олы. А потом внезапно стало теплее. В первые секунды это вызвало лишь раздражение и досаду, как бывает всегда, когда кто-то грубо прерывает твой сладкий сон. Но затем разум очнулся, и я понял, что панцири повышают температуру в камере.

Тело медленно согревалось, ступни и кисти рук заломило болью. Я не шевелился. Прошло довольно много времени, и я уже начал опасаться, что мой план не сработал, но тут услышал рядом с собой осторожные шаги. Плеча коснулась маленькая лапа, но тут же с опаской отдернулась. Затем меня ощутимо пнули, несколько раз кольнули чем-то острым и даже подергали за ухо.

Я осторожно приоткрыл глаза. Двое панцирей кружили вокруг меня, явно не понимая, как привести меня в чувство. На них не было брони, и я еле удержался от того, чтобы сразу не вскочить на ноги. Разобраться с ними не представляло труда, но я должен был понять, как выйти из куба. Поэтому продолжал неподвижно лежать, делая вид, что нахожусь без сознания. Вскоре панцирям надоело ждать, и в руках одного из них появилась небольшая блестящая пластина. Роатанец подошел к стене камеры, направил на нее пластину и, поймав отражение, смахнул лапой вверх. Дверь открылась. Панцирь вышел наружу, оставив товарища наедине со мной. Стоило ему скрыться из вида, как я начал действовать. Резко разогнувшись, сбил ничего не подозревающего охранника с ног, и, когда он свалился, ударившись головой об пол, припечатал кулаком сверху. Схватил комбинезон и выбежал из куба.

По телу снова хлестнул мороз – панцири повысили температуру лишь в моей камере, но я не стал тратить время на одевание, а сразу бросился на роатанца. Тот склонился над маленьким чемоданчиком и набирал в шприц мутную желтоватую жидкость, которую, по всей видимости, собирался ввести мне в кровь. Я обрушился на него, подминая под себя хитиновое тело и одновременно нанося удар по затылку. Роатанец рухнул и, перекатившись на спину, попытался отползти. Я навис над ним, собираясь добить, и застыл всего на мгновение, взглянув в огромные глаза, умоляющие о пощаде.

Секунда промедления обошлась мне дорого. Панцирь выбросил нижнюю ходильную ногу, из последних сил отталкивая меня и тонкая, острая, словно стрела, конечность вонзилась мне глубоко под ребра. Перед лицом угрожающе защелкали клешни. Я отшатнулся. Зажал рукой рану, из которой горячим потоком хлестала кровь, и ударил панциря ногой в шею. Тот захрипел и отключился. А я поковылял к скульптуре, ругая себя последними словами. Вот же идиот! Нашел, к кому проявить сочувствие! Бок немилосердно горел, от боли на лбу выступила испарина. Добравшись до СИЗБЕ, опустил ладонь на генодатчик. Считав человеческую ДНК, броня раскрылась, я залез внутрь и на несколько минут замер, переводя дыхание. Я сделал это! Теперь у меня появился шанс! И несмотря на то, что впереди меня ждал долгий и непростой путь к свободе, мысль, что я добрался до СИЗБЕ, вызывала у меня ликование.

Словно почувствовав мой настрой, броня вывела на внутренний дисплей слова приветствия и логотип корпорации «Заслон». Увидев его, я невольно улыбнулся. С СИЗБЕ было связано много воспоминаний о тех временах, когда я был еще беспечен и счастлив. Как только мы с приятелями не склоняли их рекламный слоган «Технология, которая спасет тебе жизнь» во время долгих изнурительных тренировок в учебном центре. «Технология, которая даст тебе под зад», «Технология, которая заставит тебя надорваться». Были и куда менее приличные варианты. Юмор позволял справиться с усталостью и однообразием дней в учебке, но на деле каждый из нас был уверен, что броня, созданная «Заслоном», в бою не подведет.

Резкий звук вывел меня из оцепенения. По ощущениям прошла лишь пара секунд, но помещение вокруг кишело панцирями в тяжелой боевой броне. Они сновали между кубами, явно недоумевая, куда мог деться сбежавший пленник. Не дожидаясь, когда меня обнаружат, я запустил код активации, введя в панель доступа личный номер штурмовика. Надеялся, что СИЗБЕ захвачен раньше, чем меня успели удалить из базы. Дисплей мигнул, и через мгновение на нем появилось мое имя и фотография. Есть! Броня еле слышно загудела, просыпаясь, перед глазами замелькали характеристики данных и доступные опции. Я выбрал боевой режим, влез в эндоскелет, и одним движением поднял СИЗБЕ с колен. Панцири отреагировали сразу, открыв по мне шквальный огонь и сжимая вокруг брони тесное кольцо. Я дождался, когда они подойдут ближе, и активировал Штурмовой Молот. Кулак СИЗБЕ трансформировался в огромную кувалду, которую я со злобной радостью обрушил на роатанцев. Бил так, словно каждым ударом хотел отомстить им за эти пятнадцать лет, словно каждая смерть могла что-то изменить лично для меня. И не сразу поймал момент, когда врагов уже не осталось. Молот с тяжелым свистом рассек воздух, и я увидел, что остался один.

Боль усилилась, я ослабил ремни безопасности, поддерживающие тело в эндоскелете брони, и медленно направился к выходу в коридор. Обернулся и еще раз оглядел помещение. Зеркальные камеры в основном располагались слева от статуи, которая, лишившись массивной фигуры СИЗБЕ, сама стала казаться меньше. И из них, если я правильно понял замысел роатанцев, хорошо просматривалась та ее часть, где в униженной позе склонился воин Керасса. Я посчитал кубы и присвистнул. Шестеро керассцев – сила, с которой нелегко справиться даже такой броне, как моя. Комки неистовой дикой ярости, воители мира Керасс вели многочисленные сражения друг с другом и со всеми, с кем не могли договориться. К человечеству они относились с откровенной враждебностью, считая людей полностью прогнувшимися под нормы межгалактической морали. И с недавних пор я в чем-то был с ними согласен. Что ж, будем надеяться, в их системе ценностей есть место для древнего тезиса «Враг моего врага – мой друг».

Морщась от невыносимой боли под ребрами, я вернулся к телу охранника и подобрал зеркальную пластину. Ухватил тощую лемурью лапу, без усилия оторвал и поплелся к ближайшей камере с керассцем. Направил пластину на стену куба и, едва отражения соприкоснулись, прочертил лапой роатанца вертикальную линию снизу вверх. Дверь открылась. В первые секунды мне казалось, что камера пуста, а потом с потолка на меня прыгнул огромный керассец. Защищаясь, я инстинктивно вскинул руку, и он всем телом ударился о броню. Упал на спину, но тут же вскочил и растерянно моргая уставился на меня. Я видел, что он сильно травмирован: две нижние руки сломаны, чешуйчатый хвост лишен шипов и ободран. Вытащив из кармана свой старый переводчик, я открыл броню и бросил его керассцу. Тот осторожно приблизился к упавшей на зеркальный пол капле, поднял и вставил в ухо.

– Давай свалим отсюда, – просто сказал я.

Силы стремительно кончались, к горлу подкатывала тошнота. Керассец внимательно оглядел меня и, задержав взгляд на окровавленной ткани комбинезона, кивнул. Он успел отойти от куба всего на пару шагов, когда из коридора послышался многочисленный топот ног. На нас шли боевые отряды роатанцев.

Керассец ощетинился. Мощные лапы напряглись и подогнулись, он приготовился к прыжку. А я уже шел к следующему кубу. Когда разъяренные панцири влетели в зал, их уже ждали трое зубастых шестилапых ящеров в боевых стойках. И вскоре к ним присоединился четвертый. Передав карту и лапу роатанца последнему пленнику, я вклинился в гущу сражения и уложил молотом сразу пятерых панцирей, чем заслужил одобрительное рычание керассцев. Но разделить их радость не смог, в глазах померк свет, ноги подогнулись, и я начал оседать на пол. Двое керассцев метнулись ко мне и, поднырнув под СИЗБЕ, вернули броню в вертикальное положение. Собрав последние силы, я прохрипел слова благодарности. Один из ящеров оскалил зубастый рот и, поднеся морду к шлему, негромко прошипел:

– От имени Керасса мы благодарим тебя за освобождение, человек. И знай, что этот жест послужит залогом крепкой дружбы, если кому-нибудь из нас удастся выжить в этой битве. Теперь уходи отсюда, а мы покажем подлому народу Роатана, что значит бросать вызов расе Серой Туманности.

С трудом переставляя ноги, я потащился к выходу. Протиснулся в узкий ход и устремился вперед, топча не успевших убраться с дороги панцирей. Выйдя из здания суда, запустил бота-секретаря в защитный барьер. Солнце палило, немыслимыми цветами раскрашивая небо Каоан-Таоракиса. Но я смотрел только на крошечный челнок, стоящий у самого горизонта. Если мне удастся до него добраться, я запущу протокол возвращения, и челнок доставит меня на Землю даже в бессознательном состоянии. Я вновь увижу родителей, друзей, смогу пройтись по улицам родного города. Мысль о доме придала мне сил. Сцепив зубы, я побежал вперед, стараясь не обращать внимание на привкус крови во рту.

Город опустел – узнав о массовом побеге заключенных, роатанцы попрятались по норам. И часть меня радовалась этому. Убийство мирного населения даже такого подлого народа, как панцири, не принесло бы мне удовлетворения. Но другая часть мстительно желала им всем смерти.

Когда до челнока осталось пятьсот метров, я перешел на шаг. Глаза застилал кровавый туман, легкие словно набили осколками стекла. Но даже это показалось мне ничтожным по сравнению с тем, что я ощутил, когда понял, что не смогу забраться в челнок в СИЗБЕ. Мне придется оставить броню здесь, в стане врага. Все равно что бросить боевого товарища. Я дошел до челнока и повернулся лицом к Таоракису. Заблокировал коленные сервомоторы, чтобы больше ничто не могло поставить СИЗБЕ на колени. Поднял руку и, протянув ее вперед, показал городу средний палец. И только после этого покинул броню. Теперь, если роатанцы решат возвратить ее на постамент в суде, они смогут любоваться лишь своим унижением.

Я вошел в челнок, поднялся на приборный пункт и врубил автопилот. Активировал протокол возвращения, согласно которому потерявшиеся в космосе суда возвращаются на Землю.

Опустился в кресло и закрыл глаза. Легкая тряска обозначила старт, и челнок устремился в небо. Едва заметный перепад давления дал понять, что корабль вышел в открытый космос. Я старался не думать о том, сколько времени займет полет, и о том, что в моем челноке почему-то не оказалось медицинского блока. И на темное блестящее озеро под ногами я тоже не смотрел. Не хотел, чтобы разум начал анализировать и подсчитывать количество крови, которое я потерял. В неведении есть место для надежды, и я не хотел знать, что могу умереть всего в нескольких парсеках от Земли. И в моем угасающем сознании билась лишь одна единственная, самая важная мысль – Штурмовик Небесного флота возвращается домой.