Жили-были люди… Сборник

Июньское небо плавилось от зноя, солнце лизало горячий камень. Анна осторожно положила гвоздики на черную плиту и коснулась пальцами гранитной руки.

«Ну, здравствуй, сыночек! Как ты тут без меня?

Я уже не плачу, сыночек, кончились мои слезы. А бабушка не смогла приехать… просила поклониться тебе. Возле дома вытянулась к небу та сосенка, что ты посадил, уходя. Только голос твой я стала забывать … а лицо – помню, каждую черточку помню».

Анна выпрямилась, поправила платок на голове. Оглянулась – и чуть отступила в сторону. Она была здесь не одна.

Невысокая белокурая женщина – примерно ровесница Анны – бережно опустила перевязанные лентой поздние тюльпаны к подножию памятника. Выпрямилась, что-то зашептала про себя – Анна увидела, как шевелятся ее губы.

Налетевший ветер рванул волосы и подол платья, вырвал из рук женщины бумажный клочок – тот отлетел к ногам Анны, лег на землю.

Они нагнулись одновременно – и встретились глазами.

– Danke, – сказала женщина негромко. И добавила неуверенно по-русски: – Спас'ибо.

– Не за что, – ответила Анна. Протянула женщине бумагу, мельком бросила взгляд – со старой фотографии смеялся худощавый, светловолосый юноша.

И – поняла…

Отступила на шаг.

– Вы немка?.. – спросила она, все еще не веря.

Да, – ответила женщина. И добавила зачем-то: – Меня зовут Ева. Ева Краузер.

Анна смотрела на нее, сжимая кулаки, и молчала. Седая прядь выбилась из-под платка.

– Я знаю, – проговорила Ева. – Вы ненавидите нас.

Анна разлепила губы.

– У меня был сын, – проговорила она глухо. – Он погиб здесь. В сорок втором. Ему было только восемнадцать. – И добавила с ненавистью: – Уходите!

– Мой сын тоже погиб здесь, – тихо ответила Ева. – Генрих. Я не знала, где его могила. Искала. Писала. И только три года назад узнала, что он погиб здесь. Я копила деньги, чтобы приехать сюда. Учила русский язык. Не знаю, где он похоронен. Но теперь буду думать, что он лежит здесь.

Синее, высокое небо молчало над их головами.

Ева наклонилась и тронула ладонью цветы.

– Он пошел добровольцем. Его не хотели брать, но он пошел. Ему было семнадцать. Я не смогла его отговорить.

Она повернулась и медленно пошла вдоль набережной. Светло-голубая косынка слетела с ее головы и осталась лежать на земле.

Анна стояла и смотрела ей вслед. Потом сделала шаг. Еще один. Еще.

– Подождите, – хрипло позвала она. – Подождите…

Наклонилась, подняла косынку. Медленно, очень медленно подошла к замершей женщине.

Осторожно коснулась руки Евы.

– Вы забыли платок, – сказала тихо.

Палило солнце. Молча смотрел на них гранитный солдат. На плече солдата беззаботно чирикал воробей.

8-9.05.2010.

Куда же еще

Светлой памяти моей бабушки

Гильмизямал Ахметзяновой

Перед рассветом задул холодный ветер. Анна долго лежала, открыв глаза, бессонно глядя в темноту. По окну стучали ветки яблони. По дому разносилось сонное дыхание детей, храп Федора, в подполе скреблась мышь. Анна нашарила в темноте будильник и, напрягая глаза, глянула на циферблат. Потом накинула на плечи платок и пошла умываться.

Выйдя во двор, поежилась. Сентябрь, однако. Дни жаркие, а ночи уже холодны. Скоро и печь топить. Возвращаясь в дом, подумала: надо идти сегодня к Вере. Куда еще тянуть-то…

Хлопоча над завтраком, Анна поминутно поглядывала на настенные часы, но легкие шаги зашлепали в доме раньше, чем минутная стрелка коснулась цифры «двенадцать». Катюша, умница, поднялась сама, не дожидаясь побудки, и, зевая, вышла к умывальнику. Анна с гордостью поглядывала на старшую дочь. В седьмой класс ведь пошла девка. Форму новую ей справили, галстук отгладили, еще ленту в косу вплести – красота будет. Худая, как щепка, глазастая – галчонок, зато учится лучше всех в классе.

Утро катилось – успевай поворачиваться. Скоро проснутся двухлетние Сашка и Пашка, успеть бы до этого времени обед приготовить. Федору, правда, во вторую сегодня, ему с утра не вставать; да и встал бы если – толку с него, вчера опять с мужиками чей-то отпуск отмечали. И храпел ночью на весь дом, как боров, и дух от него опять сивушный. Нет, зря на мужика Анна никогда не ругалась: он добрый у нее, и детей любит, и лишней копейки на себя не истратит, но если уж загудит… Верное средство одно – вынуть потихоньку получку из кармана; проспится – и опять человек. А если деньги не спрятать – все спустит. Слаб мужик на это дело. Хотя ей-то грех жаловаться – какой-никакой, а все ж хозяин в доме.

– Мам, – перебил ее мысли жующий кашу Гришка, – тебя Вер-Ванна в школу сегодня вызывала.

– Опять? – охнула Анна, возвращаясь снова на тесную кухню. – Вторую ведь неделю учитесь – что ж ты натворил, неслух?

– Да я… – опустил голову мальчишка, но Катя ехидно перебила его:

– В футбол вчера с пацанами гонял да стекло в учительской высадил.

– Ох, доберется до тебя отец, – пригрозила Анна.

Только на эту слабую угрозу и хватило ее сегодня. Не туда шли мысли, совсем не туда. Веру бы дома застать, вот что.

Проводив детей до ворот, Анна подхватила ведра и вышла к колонке. Ей повезло – Вера стояла там и задумчивым взглядом смотрела куда-то вдаль. Анна оглянулась невольно. Что она там увидела? Все то же рыжее от заводского дыма небо, все та же гора в конце улицы, куда поселковые ребятишки бегают летом за луком, все те же пыльные деревья в палисадниках. Вот разве что листья желтые в зелени берез – так ведь осень уже…

– Здорово, подруга, – первой поздоровалась Вера, переводя взгляд. – Ну, что надумала?

– Приду сегодня, – тихо сказала Анна, опуская ведра на землю.

Вера хмыкнула.

– Решила, значит. Ну, так давай, чего тянуть. Я нынче после полудня дома. Твой-то как?

Анна махнула рукой.

– Да все так же. Спит еще. Встанет – опять страдать будет. Ему во вторую сегодня.

– Ну да, – кивнула Вера. – Хорошо, что во вторую. В общем, приходи. К пяти жду. И простыни не забудь.