Недолгое счастье Фёдора Макарова

– Сволочи, – снова произнёс Цилькер, и снова без всякого энтузиазма. – Ладно, господа, – он постучал по столу пальцами, как бы требуя внимания. – Вернёмся к делам. Итак, тринадцать миллионов зеленью.

– Десять, – откликнулся Фёдор, поражаясь собственной смелости.

– Двенадцать с половиной.

– Десять с половиной.

– Двенадцать. И больше не уступлю ни цента. Вы же понимаете, Фёдор Петрович, а, буду называть вас просто по имени, вы же, в конце концов, мне в сыновья годитесь. Так вот, Фёдор, вы же понимаете, что я не один в цепочке?

Сузившиеся глаза Владимира Ивановича были красноречивее всяких слов.

– У меня евро, – сказал Фёдор.

– Отлично. Сейчас пересчитаем.

Цилькер пару раз тыкнул указательным пальцем в свой смартфон, после чего объявил:

– Десять миллионов с небольшим округлением в вашу пользу. А сейчас ознакомьтесь с договором купли-продажи. – Он извлёк из сумки-планшета несколько печатных бланков. – Это наш типовой договор. Условия, конечно, жестковаты, но это наша обычная форма. Обратите внимание – в течение двенадцати лет вы не будете иметь к агентству никаких претензий. И если надумаете продавать дом, то только через «Best Estate». В общем, здесь всё ясно до предела и не оставляет места для пререканий, отравляющих отношения между риэлтором и клиентом. Уверяю вас, все столичные риэлторы работают по таким договорам. Вопросы имеются?

– Имеются, – сказал Фёдор. – У Константина Громова есть жена, дети там, вообще, родственники?

– Хороший вопрос, – усмехнулся в усы Александр Самуилович. – Вы, я вижу, имеете представление о змеиных родственных клубках, что катаются из залов судов в адвокатские конторы, туда и обратно в режиме нон-стоп. Здесь в этом отношении всё чисто. Последняя жена с ним развелась, оставшись ни с чем в плане недвижимого имущества, согласно брачному договору. Остальные родственники, если они есть, я уверен, надёжно нейтрализованы громовскими адвокатами. Он, кстати, всегда пользовался услугами самых лучших адвокатов. Ваш паспорт, пожалуйста. Если больше нет вопросов.

– У меня вопрос, Семёныч, – встрял в разговор Едрёнкин, зорко следивший за происходящим. – Не про адвокатов, нет, таких хороших, что оказался-таки Костя в пиндосской тюрьме. Я о другом хочу спросить. Я слышал, ты женишься на Костиной бывшей. Она ведь тёлка на все сто, или, как сейчас говорят, десятка. Правда или нет?

– Неправда, – сказал Цилькер, беря у Фёдора паспорт, извлечённый из кармана спортивной куртки. – Я хочу жениться не на Костиной бывшей, а на жене её друга. Она тоже десятка. Понял? Господи, это же проще простого: если друг женится на Костиной бывшей, ему придётся перед этим развестись со своей женой, и тогда на ней женюсь я.

– Но ты же сейчас вроде как женат? – Вытаращил глаза Владимир Иванович.

– Уже развёлся. Неделю назад. И это пятый мой развод.

«Вот она, высшая математика», – подумал Фёдор. – «Еще учиться и учиться».

Учиться ему предстояло не только тонкостям местных матримониальных отношений, но и кое-чему другому.

– Давай, пока Семёныч документы заполняет, поговорим с тобой вот о чём, – Едрёнкин придвинулся к Фёдору, и тот увидел его холодные голубые глаза. – Ты забор на задах своего участка видел?

– Нет, – сказал Фёдор. – Я как-то ещё…

– Ладно. Завтра увидишь и вспомнишь мои слова. Этот забор такой, какой должен быть, не выше и не ниже. Стандартный. Потому как отделяет твой участок и все крайние участки от правительственной трассы, охраняемой снайперами. Ничего не должно над ним возвышаться, ни строения, ни дерева. Костя это знал, и у него там лишь газон и кустики какие-то невысокие. Теперь и ты знаешь. А то вот был случай, Семёныч не даст соврать…

– С батутом, – отозвался Цилькер, не отрываясь от писанины.

– Ага, с батутом, – губы Едрёнкина растянулись в улыбке. – Купил мужик детям батут, установил у забора. А после сам начал прыгать. Прыгал, прыгал и до того допрыгался, что пулю в задницу от снайпера получил. Сейчас ходит, хромает.

– Понятно, – на всякий случай сказал Фёдор, не зная, разыгрывают его с батутом или говорят серьёзно. И ещё раз повторил:

– Понятно.

– Вот и хорошо, что понятно. – Цилькер придвинул к нему бумаги. – Подписывайте. И будем заканчивать. Время уже позднее.

На этом в этот день всё и закончилось. Цилькер с фэсэошником убрались с десятью миллионами евро восвояси, оставив на столе в холле связки ключей и кучу брелоков с пультами, и посоветовав по всем бытовым вопросам обращаться к таджику Бурхарбаеву. Тому самому, что рыхлил днём землю у ирисов. А Фёдор, заперев в сейфе драгоценную бумагу, удостоверяющую его право собственника, отправился в спальню, выкрашенную в цвет фуксии, где его действительно охватило чувство тихого, сдержанного ликования.

В ванной комнате его ожидал ещё один сюрприз – гидромассажная ванна, куда он и плюхнулся, предварительно заполнив ёмкость тёплой водой с добавлением океанической соли. Там, находясь в состоянии блаженного ступора, едва не заснул. Но всё-таки нашёл в себе силы после примерно часа водных процедур выбраться из булькающей купели и добрести до кровати. Чтобы почти сразу погрузиться в кошмар, в котором его, в тысяче жутких обличий, преследовал начальник местного подразделения Федеральной Службы Охраны Владимир Иванович Едрёнкин. Фёдор с двумя тяжёлыми чемоданами бежал подземными барсучьми ходами, думая, что это путь к спасению. Но впереди его ждал охраняемый снайперами забор – тот самый, стандартный, не ниже и не выше, который ни перепрыгнуть, ни обойти. Ничего не оставалось, кроме, как завыть от отчаяния – громко и протяжно, – думая, что сошёл с ума, поскольку собственный пронзительный вой сливался с шумом работающего на холостом ходу двигателя.

Проснувшись, Фёдор сел в постели, и обнаружил, что гол по пояс и вообще гол (это подтвердило дальнейшее исследование). С улицы через настежь распахнутое окно действительно доносился громкий протяжный вой вакуумного насоса, сливавшегося с шумом работавшего на холостом ходу двигателя. А вскоре в комнату проник и знакомый с детства запах выгребной ямы.

«Ассенизаторская машина. Надо же, не думал, что здесь такое возможно», – подумал Фёдор.

Пошарив в темноте, нащупал один из дюжины выключателей, управлявших освещением различных частей спальни, посмотрел на часы – два часа ночи. Он выключил свет и принял горизонтальное положение.

Не прошло и десяти минут, как шум прекратился, но о том, чтобы снова заснуть, нечего было и думать. Нахлынули воспоминания. Ведь запахи, как известно, способны вызывать такие же сильные воспоминания, как старые фотографии или рассказы о прошлых событиях.

Если говорить о прошлых событиях, то детство и юность Фёдора прошли в посёлке городского типа, что в северной оконечности Великих Лук, недалеко от ныне практически брошенного локомотиворемонтного завода. Посёлок состоял из бараков, частных домиков с огородами, лесопилок, каких-то ржавых сарайчиков и нескольких хрущёвских пятиэтажек из серого силикатного кирпича. Вместо дорог – полуметровой глубины колеи в раскисшей грязи, заасфальтирована лишь одна главная улица посёлка. Фёдор покинул это гиблое место благодаря жившему в Петербурге дяде, посоветовавшему племяннику попробовать поступить после окончания школы в горный университет на факультет геологоразведки. Конкурса на этот факультет практически не было, зато студентам выдавали форменные пиджаки, что существенно сокращало траты на одежду. Дядя знал, о чём говорил, поскольку работал в главном университетском здании гардеробщиком, а жена его пребывала в том же здании на одном из этажей в должности буфетчицы.

Фёдор действительно поступил на геологоразведку, а после завершения образования отправился на заработки в Сибирь, где провёл в экспедициях десять долгих лет. И вот совсем недавно (боже, всего три дня назад!) с огромными, упавшими с неба, деньжищами вернулся в родной посёлок. И обнаружил, что со времён его юности он совсем не изменился, как и старый родительский дом с печным отоплением и удобствами во дворе. Изменения коснулись проживавшей в этом доме с семьёй старшей и единственной его сестры, которая из стройной, открытой, доверчивой девушки превратилась в грузную, неуклюжую, скандальную бабу с кирпичным цветом лица. Причины такой деформации до тошноты банальны. Муж-алкоголик (слава богу, недавно покинувший этот мир) и растущие сорванцами двое погодков-сыновей наполнили её жизнь беспокойством и страхом. Никакие успокоительные не действовали, и сестра стала искать забвения там, где его от века находят русские люди. Почему она выбрала пиво, а не водку, никому знать было не дано, только она под завязку загружалась им каждый вечер, словно это было её главной на земле обязанностью. Выпив лишнего, сестра часто срывалась в истерику, кричала, плакала, жаловалась на судьбу, на бедность, обездоленность, с рыданиями поминала бабушку-покойницу с её присказкой: «Богатому в кашу масла доложат, а бедному и в воду нассут!»

И вот тут Фёдора посетила мысль, заставившая его снова сесть на постели. Он и раньше сомневался в адекватности сестры, считая подобные выступления своего рода манифестациями сорвавшейся с петель души, а сейчас понял, насколько огульным было утверждение про «нассут», поскольку вот только что выяснилось: ссут и бедные и богатые в одинаковые выгребные ямы. Только бедные ссут туда непосредственно, а богатые посредством дорогих унитазов. Ночное дефиле ассенизаторской машины по улицам одного из самых богатых посёлков страны было прямым доказательством ментальной близости почти всех слоёв населения, что в отличающемся нестабильностью современном мире дорогого стоило.

Эта мысль настолько умиротворяющее подействовала на Фёдора, что он, посчитав её за откровение свыше, заснул просветлённым и успокоенным.

Но вот у кого ночной визит ассенизаторской машины точно никакого душевного просветления не вызвал, так это у Герегина Гургеновича Погосяна. Он прямо сообщил Фёдору, что поганый пидорас Жермен своими говновозками всех задрал. Правда, сообщил он это не сразу, а спустя некоторое время после знакомства, которое состоялось утром следующего дня, когда Фёдор обходил свои владения в сопровождении таджика Бурхарбаева. Именно Бурхарбаев и заметил стоявшего у кованых ажурных ворот Герегина Гургеновича, машущего руками с целью привлечения внимание.

– Это сосед. Напротив живёт, – сказал таджик, приглядевшись к грузной невысокой фигуре в синем спортивном костюме. – К нему пойдёте, или гараж показать? На три машиноместа, но сейчас совсем пустой.

– Гараж подождёт, – сказал Фёдор, подумав: «У меня ещё и гараж есть!».

И пошёл к воротам, навстречу своему новому другу, ибо Погосян, представившись, сразу предложил ему дружить. Чтобы пожать протянутую руку Фёдор вышел за кованые ворота, шаг – весьма опрометчивый ибо, очутившись на тротуаре, едва не попал в дружеские объятья – уклонился в последний момент, но хлопок по спине был достаточно ощутимым.

Вскоре стало ясно, что дружить они будут против пидораса Жермена, который, купив участок земли у ещё большего пидораса Панурского, возвёл на нём свой сраный салон красоты, выкопал перед ним септик и замаскировал его туями. И вот уже целый год отравляет жизнь соседям шумом по ночам и невыносимой вонью. Особенно страдали, и особенно летом – престарелые родственники Погосяна – его мать, бабушка, девяностовосьмилетняя няня, а также многочисленные тёти и дяди.

– Пойдём в дом, – сказал предложивший называть себя Гариком Погосян. – У нас обычай такой – приглашать нового друга в дом.

– Я даже не знаю… – начал было Фёдор, но, встретив укоризненный взгляд коричневых армянских глаз, тут же замолк.

Дом был большим, но не чрезмерно большим для армянского семейства, насчитывавшего в данных момент пятнадцать человек. Кроме жены и детей Герегина, которому принадлежал дом и участок, в прямом родстве между собой состояли: его вдовая мать, его вдовая бабушка и трое бабушкиных братьев – Акоп, Багдасар и Вазген. Все трое напоминали старых чёрных воронов – носатых, неопрятных и взлохмаченных. Акоп был самым лихим из воронов – периодически вырываясь из-под домашней опеки, он в пух и прах проигрывался в местной букмекерской конторе, неизменно делая ставку на выигрыш ереванской футбольной команды «Пюник», занимавшей 270 место в рейтинге от УЕФА. Самым степенным был дядя Багдасар, занимавшийся домом и усадьбой. Дядя Вазген посвятил себя науке, но широкого признания не получил, поскольку его исследования проводились в чрезвычайно узкой области – он интересовался только собственной родословной. Проследил происхождение своего рода по трём различным линиям, восходящим к Арташесу Завоевателю, чем очень гордился. Самой старой из домочадцев была девяностовосьмилетняя няня Салвиназ, прикованная к постели последние пятнадцать лет. У неё были наличные драмы, и она хранила их в красном фланелевом мешке под подушкой. Она получала огромное удовольствие от того, что под большим секретом сообщала каждому члену семьи в отдельности, что он (или она) – её наследник.

В других комнатах лежали: тётя Нури – жена дяди Багдасара (она была на семь лет моложе няни Салвиназ и прикована к постели примерно столько же, сколько та), сестра тёти Нури – тётя Карина – старейших инвалид дома, она слегла намного раньше няни, хотя была моложе той на пять лет, и муж тёти Карины – дядя Погос. Он тоже проводил большую часть жизни в постели, но по тёплым дням мог сидеть в кресле у окна. Жена дяди Вазгена – тётя Манушак была пока на ногах, но, поскольку в её обязанности входил уход за всеми, кто лежал, ей, по общему мнению, недолго осталось гулять и резвиться. Десять слуг обихаживали домочадцев и друг друга – все Пашотяны, все дальние родственники – представители, так как сказать, боковой ветви Погосянов. В их обязанность входило, кроме всего прочего, обеспечивать семейство пятью мясными трапезами ежедневно. Они и Фёдора по указанию Герегина хотели затащить в столовую, где был накрыт стол, ломившийся от яств, названия которых звучали в их гортанном исполнении, как суп хаш, бастурма, суджук, хахалухт, аштарак и форель из Севана.

Соблазн был велик, но Фёдор от трапезы решительно отказался, ибо понимал: преломить хлеб с Герегином Погосяном – означало стать его союзником в противостоянии с владельцем салона красоты Жерменом, что было бы преждевременным и даже опасным. Лучше остаться в статусе постороннего наблюдателя, ведь в том, что в противостоянии всё по серьёзному, он убедился при знакомстве с девяностолетней бабушкой хозяина дома – седой, одетой во всё чёрное старухой с крупным носом и морщинистым лицом. Глядя на гостя скорбными, безумными глазами, она произнесла на очень плохом русском что-то типа:

– До спокойной жизни я не доживу. – И поцеловала библию, что бережно держала в старческих, покрытых синими венами руках.

Присутствовавший при этом дядя Акоп бросился к окну и замолотил по стеклу кулаками. Его тут же схватили и увели. А глаза Герегина Погосяна наполнились слезами.

Его глаза наполнились слезами и сейчас, когда сосед наотрез отказался от дружеского застолья, и неизвестно, чем бы дело кончилось, ибо у Фёдора уже дрогнуло сердце, но его спас звонок Александра Самуиловича Цилькера.

– Приветствую, – произнёс он бодрым утренним голосом. – Вы сейчас где?