Беглец

– Девушка, вам плохо? – таксист посмотрел на Нее.

– Нет. Мне очень хорошо, – неожиданно рассмеялась Она. И, подумав, прибавила: – Было.

Достала из сумки наушники и присоединила их к телефону, который так и лежал на коленках с его набранным, но еще не сохраненным номером. Взглянула на экран: «5.45»

«Черт, похоже, домой являться не очень корректно. А я почему-то думала, что сейчас еще нет и полуночи, – подумала Она. – Ладно, как раз доделаю квартальные отчеты».

– Развернитесь. Я поеду в другую сторону.

* * *

Семеныч опустил голову на подушку и сразу же заснул. Появилась Катенок и увлекла его за собой.

Не было солнечного дня с безоблачным синим небом. Но это был день. Другой день. Перед Семенычем возник лес, но не такой, в котором обычно грибники собирают грибы. Лес был окутан вечностью: высокие мрачные деревья загораживали небо. Черные деревья стояли, как голые мертвецы: старая скрюченная кора, безобразно кривые ветки и стволы, точно их нарочно и неестественно вывернули. Мягкий темно-зеленый мох зыбко проваливался и хлюпал под ногами. Вокруг – могильная тишина. Этот лес завораживал и не отпускал, нагоняя тревогу и страх. Время здесь не текло, а двигалось отрывисто, как сердцебиение в замедленном темпе. Оно физически неспешно, но сильно било секундами по всему живому и неживому, по внутреннему и внешнему. Семеныч заметил это по новым резким искривлениям стволов и веток, по неожиданным остановкам своего дыхания, по нарастающим волнам страха, которые облепляли его душу.

Лес, неспешно растворяясь, превратился одновременно и в мегаполис, и в заброшенную деревню, и в крайний север, и в прибрежную песчаную полосу моря. Семеныч не мог описать, где очутился. Он чувствовал эти местности одновременно, в равных долях от целого. Людей Семеныч не видел, зато чувствовал то, что ощущают они телом и душой. Казалось, у Семеныча остался только собственный разум, а все остальное принадлежало не ему. Точно в его тело кто-то вселялся и невольно вынуждал Семеныча чувствовать чужое, как свое: физическую боль, муки неразделенной любви, обескураженность от предательства, горе от потери близкого. Ощущение голода и холода попеременно возникало в теле. Чувство собственной неполноценности выжимало душу, как хозяйка выкручивает белье. Тяжелая тоска безысходности давила на грудную клетку, выламывая ребра изнутри. Неприятно сильные эмоции несостоятельности и неудовлетворенности человеческой сущности ощущались в кончиках пальцев, сжимающих собственное горло, мозг высыхал как у спившегося алкоголика, руки становились грязными, покрывались язвами и дрожали. Любые возможные желания воспринимались абсолютно невыполнимыми, но достаточно сильными, чтобы заставлять сворачиваться кровь.

Страх, подобно эритроцитам, пульсировал по кругу кровообращения, заставляя чернеть и гнить органы, в которые он проникал. Мысли судорожно бегали по нервным клеткам, заставляя их тут же передавать лихорадочные сигналы, от которых сжималось нутро.

Еще немного, и Семеныч рехнулся бы бесповоротно. Но он почувствовал, как поблизости иллюзией возник кто – то родной. На доли неосознанного момента времени. Семеныч понял, что это была Она. И что Она была здесь, как будто заглянула в дверь, но сразу же захлопнула. Тут же появилось тягостное чувство потери. Как будто Она ушла. Не захотела остаться рядом. Она не захотела ему помочь всего лишь своим присутствием….

Вдруг Семеныч увидел надвигающуюся тень огромной черной птицы. Движение тени становилось стремительным по мере приближения. Жуткий холод сопровождал это движение. Но тут же пропал страх, как только его источник идентифицировался. И появилась «злость». Эта «злость» разрасталась и поглощала замершее от испуга окружающее пространство, покрывшееся серым туманом. В нем мучительно извивались стволы деревьев, очертания зданий, призраки непонятных существ, которых до появления «злости» видно не было, но чье незримое присутствие вызывало гигантский страх. «Злость» агрессивным хозяином поднялась над этим странным местом.

Мгновенно и полностью скомкала и разрушила все, что на нем или в нем было.

Черная птица прекратила движение. Она больше не приближалась к Семенычу. Она с удивлением и беспокойством смотрела на происходящее. «Злость» не уничтожила черную птицу, потому что черной птицы не было. Черная птица оказалась лишь предвестником того, что должно было бы произойти, если бы не появилась «злость».

Она ушла специально, потому что, если бы Она осталась, то они с Семенычем погибли бы вместе. Она знала, что только с Ее уходом появится «злость». И уничтожит зло.

Семеныч не мог взять в толк, как он может незримо видеть чувство. А вернее то, что это чувство делает. Семеныч и сам нередко злился и мог даже прийти в ярость, но, кроме учащенного пульса, повышенного давления и желания ударить или накричать на объект своей злости, разве что-либо еще возможно? Семеныч не понимал как чувство может быть отдельно от того, кто его испытывает. Все это промелькнуло у него в голове, пока черная птица еще какое – то время парила в воздухе. Потом птица медленно исчезла…

Семеныч захотел посмотреть на Катенка и спросить, но повернув голову, увидел белую мятую подушку, край тумбочки с лежавшим на ней телефоном, часть стены гостиничного номера.

– Катенок? – позвал Семеныч.

«Так обнажаются чувства, которые становятся живыми и начинают существовать самостоятельно. Осторожнее с ними. Не выплескивай их в пространство. Они могут создать и уничтожить все. Это иной мир», – услышал он в ответ, еле разбирая быстрый шепот. Слова произносились с другой скоростью, как мысли. Возможно, это и были мысли.

Семеныч вновь стал проваливаться в бессознательную темноту, как его тут же вытащил за шиворот тяжелой рукой сигнал сообщения в телефоне.

«Что это было?» – спросила Она.

– Сам не знаю, – сам себе ответил Семеныч. И повторил то, что успел запомнить: – Обнажаются чувства.

– И начинают существовать самостоятельно, – закончила Она, подняв голову. Сделав пару отчетов, Она, после бессонной ночи, не заметила, как уронив голову на руки, уснула. Сон походил на кошмар, и где-то в глубине его Она заметила Семеныча. Но черная огромная тень гигантской птицы напугала Ее, и Она, вздрогнув, проснулась, успев услышать неясный быстрый шепот. Среди чьей-то неразборчивой речи, Она смогла различить и запомнить лишь эти слова.

* * *

После нехорошего сна начинаешь прокручивать то, что можешь вспомнить, а потом медленно осознаешь, что это был всего лишь сон. Плавно закрадывается мысль: «К чему бы это?». И вновь становится тревожно.

Удивительная вещь – настроение. Меняется от какой-то мелочи, до которой не сразу и докопаешься. А может, это не такая уж и мелочь, если она способна менять настроение. Но если понять то, от чего оно изменилось, то это чаще всего это оказывается именно мелочью, просто видится в ней очень многое, как сквозь увеличительное стекло…

– А ты чего так рано? – раскрасневшаяся Маша зашла в кабинет.

– А ты? – протирая глаза, спросила Она.

– Мужу моему надо было пораньше, вот он меня и закинул сюда ни свет, ни заря. Не выспалась жутко. По кофейку?

* * *

Рабочий день встретил их приветливо. Они встретили его враждебно. Все произошедшее казалось сном. Они очень старались не думать друг о друге. И у них получалось. Ровно на долю секунды из каждой минуты.

Семеныч позвонил Ей в обед. От волнения Она толком не слышала, что он говорит. И в свою очередь что-то бессвязно бормотала сама.

Вечером, не договариваясь, они вновь оказались на знакомой улице.

Она шла медленно, присматриваясь к прохожим. Ее настигли торопливые шаги Семеныча. Она обернулась и попала в его руки, тут же обнявшие Ее. Семеныч посмотрел на Нее. Она уткнулась в него, смущенно зарывшись лицом в пальто.

Стало тихо и светло. Свет проник везде и шел от них непрекращающимся потоком в стороны и вверх, как будто распахивал небо, как окна.

Она была такая хрупкая и беззащитная, маленькая и такая милая, что сердце Семеныча, как и ночью, вновь наполнялось, ранее не встречавшейся ему нежностью. Глодавшая Семеныча постоянная тревога стала отступать. Странное чувство сопровождало его в последнее время: будто в груди образовалась «дыра», куда неторопливо, но неизбежно, вытекала вся его жизненная энергия. Но когда Она попала в руки Семеныча, когда он обнял Ее, прижал к себе и начал дышать Ее дыханием – «дыра» в груди Семеныча начинала уменьшаться в размерах. Казалось, еще чучь-чуть, и отверстие закроется естественным образом.

Визг тормозов неподалеку от них вернул мир обратно. Они все также стояли. Трудно было сказать, ощущали ли они что-нибудь, кроме присутствия друг друга. Вновь взгляд. Упрямый с одной стороны, нежный – с другой. Но взгляд один. Из одной пары светлых глаз в другую.

Семеныч поцеловал Ее в губы. Она стеснительно ответила и прижала на миг его ладони к своему лицу, зарывшись в них. Семеныч невольно улыбнулся: так всегда делала Катенок – утыкалась мордочкой в его ладонь.

– Твои руки пахнут счастьем, – сказала Она, оторвавшись. Посмотрела на него и у Нее вырвалось: – Ты такой красивый у меня!

– Ну, – смутился Семеныч, убрав руки. И сказал, как тогда Катенку: – Мужчинам так не говорят!

Она весело рассмеялась. Они пошли каждый своей дорогой. Его ждала жена. Ее ждала семья.

Она приостановилась и посмотрела ему вслед, прижимая руки к губам. Семеныч открыл дверь машины и оглянулся на Нее. Стоял, не двигаясь, и смотрел до тех пор, пока Она, нарочито всплеснув руками, не развернулась и не направилась в сторону своего дома. Только тогда, когда Она исчезла в толпе, Семеныч сел в машину.

От ночного кошмара, который заставил их весь день провести в смутном предчувствии чего-то нехорошего – не осталось и следа.

* * *

Семеныч поставил автомобиль на стоянку и направился к дому, размышляя: «Что происходит? Как будто первая любовь или первая женщина. Все, вроде бы, и как обычно, но почему – то во много раз сильнее, и от этого совсем даже не как обычно. Ладно, я, но как она так легко может уходить от своей семьи на целую ночь? Для чего ей это надо, и зачем я ей нужен? Не понимаю. Я много чего не понимаю. А если взглянуть шире – вообще ничего уже не понимаю. А главное – я не понимаю самого главного: как жить дальше».

Семеныч был уверен, что ничего просто так не бывает. Но во всем, что касалось Ее, все происходило иррационально, без логики, спонтанно, само по себе. Естественно, словно иначе происходить и не могло.

«Кажется, что само по себе. Но, безусловно, что «само по себе» чем – то должно быть обусловлено», – продолжал он и не мог понять, чем именно. И злился от этой своей неопределенности.

* * *

Она плелась к дому по улицам, разглядывая оживший вечерней суетой разноцветный и яркий город. Незаметно для себя оказалась в небольшом магазине около дома. Встала в очередь за свежей выпечкой, и взгляд Ее невольно скользнул в соседний отдел. Недолго думая, точнее, совсем не раздумывая, Она переместилась туда.

На улице было по-весеннему тепло. Вечер окончательно завоевал городское пространство.