Гексаграмма: Падшие и проклятые

Его утомление было не физическим, ему словно надоело биться в стену непонимания твердолобых дураков, не воспринимающих никаких аргументов.

Отступник развернулся и походкой уверенного в себе и вполне бодрого юноши направился прочь. Он пренебрёг их, как челядью, что явилась на поклон, но он вовсе не был обязан давать им аудиенцию. Никто из них отчего-то не смел ни окликнуть его, ни даже двинуться с места. Погасла сияющая ало-золотая вязь рун, вьющаяся по клинку Карои. Беатриче опустила руку с пятёркой карт, зажатых до сведённых пальцев. Ишка оцепенела. Ричард словно бы вовсе позабыл, как рисовать алхимические руны и пользоваться ими. Никто из них не понимал, каким образом совершенно не пугающий внешне Старатос, ничего не делающий против них, оказывает такой эффект. Как же наивны они были, что полагали взять его количеством! Муравьям не дано победить ураган, щепкам – водоворот. Такой разительный контраст выпивал силы и внушал желание попросту опустить руки.

– Будь ты проклят, Старатос, – наконец выдавил из себя Ричард.

– О, да. Я уже, – не оборачиваясь, с горьким весельем ухмыльнулся тот.

И остановился.

– Больше не приходи. Я намерен сохранить хорошее мнение о тебе и не хочу, чтобы год за годом мы сталкивались, пока всё окончательно не превратится в трагикомический фарс с известным заранее результатом, надоевший нам обоим. Если тебе не дано увидеть дальше своего носа и осознать, чем я занимаюсь – хотя бы не мешай.

После этого жёсткого и сухого заявления, как на стали высеченного, Старатос больше не задерживался – и беспрепятственно исчез в глубинах особняка.

Если их добро туманит взор, застит разум и сбивает с толку – ему не нужно такое однобокое, беззубое, вечно мечущееся между вынужденными уступками якобы злу, большему или меньшему, потому что ни в одной истории совсем уж всё хорошо, светло и сладко не бывает никогда, добро. Они будут до скончания века щебетать как певчие пташки о том, что дозволено, а что греховно, что запятнает их белые плащи, а что позволит остаться чистенькими и нарядными в собственных глазах, но как припечёт – так и пустятся кудахтать и хлопать куцыми крыльями, не способными поднять их в воздух. Старатос чувствовал к ним нечто сродни снисходительной жалости.

Впрочем, иногда Старатос всё же немного завидовал тем, кто видел мир в чёрно-белых тонах, ведь для них всё было так просто, элементарнее некуда. Всё, что не подходит под определение несомненного добра – зло. А зло подлежит искоренению. Подход детей, наивных монахов некоторых религий – и набитых дураков. Не нужно взвешивать каждую мелочь, ведь так называемые добрые и светлые подвиги могут вовсе таковыми не являться, достаточно лишь сместить угол зрения. Ты отбрасываешь всё, что может омрачить твоё понимание образа мыслей, подобающего разящему клинку правосудия. Не нужно думать о состоянии тех, кого ты осудил, ведь они сами виноваты. Что там на душе у воришки, у жалкого душегуба, который, может быть, и не хотел, но случайно пырнул ножом слишком сильно – и зарезал? Какая разница. Всех повесить, испепелить, утопить.

Разве так чудовищно отдаваться работе телом и душой? Разве плохо стремиться к куда большему, чем есть в мире, если чувствуешь себя непоправимо скованным, задыхающимся, как запертый в клетку хищник, а со всех сторон так и сыплются табу, большую часть из которых Старатос, как ни тщился, не мог воспринять? Обучение казалось ему чересчур простым, известная алхимия – донельзя урезанной, словно голые кости, нарочно лишённые даже волоконца мяса. Он рванулся вверх, разрывая цепи, дыша полной грудью, и ему не простили.

***

– Ричард, мы должны что-то сделать!

Ишка помчалась за Старатосом по коридорам. Картины, запечатлевшие известнейших алхимиков во все века и их лучшие достижения, не восхищали и не занимали её, а лишь наводили жуть и трепет омерзения. Ещё бы, у некоторых экземпляров была содрана кожа, а иные – показаны в разрезе… Да и, например, алхимик, судя по воздетым рукам и выражению лица – явно буйнопомешанный, изображённый в тот самый миг, как из гигантского резервуара перед ним вылезает голый, покрытый зелёной вязкой жидкостью гомункул, лысый, с четырьмя руками и четырьмя ногами, не добавлял воодушевления. Коллеги Ричарда и Старатоса сочли бы все эти сокровища за наглядные пособия, примеры для подражания или прямые предостережения, и, чтобы собрать такую коллекцию, многие из них выложили бы целое состояние, но Ишку не впечатлило – нет, её отталкивали слишком подробные чертежи или реалистичность некоторых ужасов.

Она не разрешала себе ни на секунду замедлить бег, чтобы задаться вопросом, по плечу ли ей тягаться со Старатосом, и не заведёт ли она всех, кто последует за ней, в западню. Да, риск, что всё это произойдёт, был высок, но, если так постоянно пасовать перед испытаниями – никогда не достигнешь никаких результатов.

Чёрная дверь с гигантским серебристым знаком Уробороса во всю поверхность захлопнулась перед носом Ишки. Девушка налетела на преграду, колотя руками и ногами – каждого удара хватило бы, чтобы проломить череп или расколоть напополам гранитный валун. Дверь, однако, даже не треснула. Когда Ишка выбилась из сил, та вдруг открылась вовнутрь, как бы приглашая её.

Ишка робко, как бы наблюдая за собой со стороны, сделала шаг, затем ещё и ещё.

Это была библиотека. Стеллажи такие высокие, что терялись под массивным куполом потолка. Стеклянные шары с белыми язычками пламени внутри – повсюду, через каждые десять шагов. Алый ковёр с кораллово-розовой тесьмой. Пол, стены и потолок имели тёплый кремово-жёлтый оттенок.

– Как ты полагаешь, что такое Уроборос?

– Не знаю и знать не хочу, – неприязненно огрызнулась Ишка, собирая остатки сил для единственного, последнего удара. На больше её уже не хватит, но на это – должно хватить.

– Этот символ означает, что начало находится там же, где конец, а из завершения проистекает новое начало. Таким образом, начало и конец едины. Любая великая и могущественная империя будет повержена, чудеса света обратятся в пыль. Но… И в кромешном мраке непременно вспыхнет искра, и разгорится из неё новое будущее. Представьте, как много непостижимого лежит за гранью, плоть и мозг так слабы и уязвимы, им не выдержать этого, так не логично ли предположить, что они подлежат исправлению? За хрупкой скорлупкой привычной нам реальности, за бортом утлой лодчонки, в которой мы неторопливо плывём по чёрному океану и чувствуем себя уютно, бездны и бездны, вовсе не дружественные.

– К чему это ты? – бросила Ишка, пытаясь определить, где прячется источник голоса.

– К тому, что мир не будет уничтожен ничем, а из его праха воздвигнется новый. Даже если человечество сгинет – появится что-то ещё. Конечно, вовсе не обязательно это будут тоже люди. Но кто сказал, что мы – венец творения, а не всего-навсего этап, и даже не факт, что финальный? Выживание заложено в большинство из нас ради сохранения вида в опасных условиях неидеальной реальности. Поэтому мы успокаиваем себя убеждением, будто мы и есть вершина эволюции… Знаешь, девочка, у тебя ведь тоже проницательный ум. Я мог бы передать тебе всё, что накопил за эти годы. Мой родной сын пошёл иным путём, гомункулов бесполезно держать за полноценных людей, Ричард отказывается, а ведь ты, кстати, вполне способна убедить и его. Я буду очень рад вам обоим. Начинать учиться алхимии никогда не поздно.

– Что? – она моргнула, расценивая это как дурную шутку. Ещё бы, тут настроены тебя убивать, а ты раз за разом миролюбиво зовёшь примкнуть к тебе и слиться в пароксизме страсти к науке.

– Вы мне глубоко импонируете, и я сожалею, что это невзаимно, – вздохнул по-прежнему невидимый Старатос.

– Зато я ничуть не сожалею, что мы не с тобой, тварь! – взревела Ишка и наконец-то смекнула, что к чему.

Она с разворота пнула массивной подошвой сапога по стене и оставила вмятину. Казалось, девушка просто начала в отчаянии громить помещение, но нет – Ишка точно понимала, что и зачем делает.

Нечто невидимое прянуло в сторону и обрело материальность.

– Попался, – удовлетворённо констатировала Ишка и пустилась бить, взмахивая руками и ногами, вращаясь, будто сумасшедший живой вихрь.

Ни один из них не был тем самым роковым ударом, Ишка не вкладывала в них духовную энергию, лишь естественную физическую силу. Старатос лишь держал оборону, не атакуя в ответ даже в четверть силы. Когда Ишка соприкасалась с его мантией, что-то вновь и вновь отталкивало её назад на пару шагов, а воздух в миллиметре от ткани вспыхивал бледным бирюзовым сиянием. Впрочем, напор девушки был таков, что её это ничуть не задерживало, и уж, конечно, не останавливало от череды следующих попыток. Да, он прекратил быть фантомом и тенью, недосягаемой для физических контактов, но положения Ишки это не улучшило. Она всё равно ощущала бездонный провал между их навыками и умениями.

Её раздражало в нём всё. И это сочувствие того, кто абсолютно, непоколебимо убеждён в своём превосходстве во всём, но снисходит до того, чтобы переживать за низших и хотеть помочь им. И усталый, но мудрый взгляд замученного хлопотами о проблемах мира, вместе взятых, человека. И вальяжность хозяина положения. Он держался не так, словно её натиск его хоть немного впечатлял, и поэтому он опасался бить в ответ – нет, он как будто попросту берёг её же, словно ему достаточно было пальцем пошевелить, чтобы стереть назойливую девицу в порошок… Да, впрочем, она уже перестала вычленять отдельные черты, которые выводили её из себя в нём, он весь, как таковой, был для неё красной тряпкой и подлежал искоренению. И, хотя сама Ишка при случае говорила, что не им определять, кто достоин жизни, а кто нет – Старатос зарвался в её глазах настолько, что ему прощения было уже не найти.

– Что же, – покачал головой отступник. – Видимо, у меня нет выбора, кроме как заставить тебя прекратить так тратить наше общее время.

Он хлопнул в ладоши, и несколько книг слетели с ближайших полок и раскрылись на середине. Двухмерные рисунки сошли со страниц, в движении обретая объём и разрастаясь. И вот, наконец, четыре крупных голема, по одной на каждую из основных стихий, окружили Ишку. Они были выше её лишь на голову, но не следовало сомневаться – такое ей не одолеть.

***

Ричард ворвался в библиотеку спустя всего лишь две минуты.

– Отпусти её!

Големы соединились вокруг Ишки в некое подобие клетки, где стихии перетекали одна в другую. Девушка не могла выбраться, ей даже развернуться в столь ограниченном пространстве было негде.

– О… – протянул Старатос, будто его лишь теперь осенило.

Так оно, впрочем, и было. Он намеревался лишь помочь пылкой натуре юной леди немного охолонуть, не более – но теперь его озарило, что она также представляет собой прекрасное средство воздействия на Ричарда. Тонкий и внимательный наблюдатель подметил бы, что Старатосу также вовсе не по вкусу прибегать к таким банальным и даже низменным методам, но ему изрядно надоело увещевать Ричарда только словами, тем более, тот не слушал никаких аргументов и стоял на своём, как вкопанный в землю истукан.

– Я отпущу её, если ты совершишь алхимический обряд верности ученика учителю по отношению ко мне. Не сомневаюсь, ты знаешь, как он устроен. Мне известно, что своему прошлому наставнику ты уже давно ничего не должен.

– Нет! – голос Ишки сорвался чуть ли не до визга.

– Сегодняшняя пародия на битву показала расстановку сил. Вы ничего не смогли мне противопоставить. Честно признаться, я был настроен на гораздо худшее, так что вы бы проиграли всё равно. Я не использовал девять десятых своих заготовок. Признай, Ричард, твой прогресс зашёл в тупик, – Старатос говорил мягко, чуть ли не мурлыкал.

– И что с того? – Ричард переводил нервный взгляд с него на Ишку и обратно.

– Она выйдет из здания, если ты присягнёшь мне.

Алхимическая формула создавала связь, и расторгалась эта связь, лишь если тот, кого выбрали старшим, признавал, что ему больше нечего дать ученику. Не пустые слова и обещания, которые так легко нарушались, а петля на шее, которая могла лишь немного придушить, а могла и убить, и выбирал это наставник.

– Ричард, я не прощу, не прощу тебя если ты примешь его условия! – на высоких нотах закричала Ишка.

– Она права! Не делай этого!

Ураганный ветер врезался в стихийную клетку. Та полыхнула цветом включённого в неё как одна из четырёх основ воздуха, и в десять раз усиленный смерч, выпущенный Беатриче, обратился против неё самой. Женщину попросту снесло, выбросило обратно в коридор. Карои, что прыгнул с мечом наперевес и нанёс мощный удар наотмашь по преграде, постигла похожая участь – правда, унесло его не в проход, а просто швырнуло в стеллаж. Он со стоном упал, и книги дождём посыпались на распростёртого ничком рыцаря.

– Как ты заметил, у тебя всё ещё нет никакого выбора, – большим довольным котом улыбнулся Старатос.

Кажется, он окончательно вошёл в роль бессердечной сволочи, пользующейся любой подвернувшейся возможностью установить превосходство над врагами.

– Хорошо, – безжизненным тоном пробормотал Ричард.