Гексаграмма: Падшие и проклятые

Когда они оказались перед массивной медно-красной дверью, ведущей внутрь облюбованного Старатосом особняка, наполовину встроенного в чёрную скалу – перед ними возникли две химеры. Их гигантские орлиные крылья хлопали, драконьи пасти на длинных шеях рычали и лязгали клыками, хвосты с головами змей на концах мотались из стороны в сторону, а львиные лапы рыли землю. Одна из химер была лиловая, другая – изумрудно-зелёная. Ростом они превышали самого матёрого медведя, но при таких габаритах казались дьявольски проворными, а в злых глазах светился ум. Ум слишком острый для тварей, прислуживающих закоренелому негодяю.

– Проклятье, где он мог достать генетический материал дракона?! – раздосадованно и потрясённо выдохнул Ричард.

Нарушение же Старатосом очередного запрета, на скрещивание подобным вот грубым и жестоким образом живых существ, ничуть его, конечно, не удивило.

Тут же левую химеру отбросило назад – ступня Ишки в тяжёлом сапоге на толстой подошве со всего размаху врезалась промеж её глаз. Вторую химеру снёс поток направленного ветра, беснующегося и лютого, выпущенного веером Беатриче. Добивая химер, Ричард начертил два знака огня и направил на их тела. Они должны были обратиться в горстки пепла, и пламя действительно повредило их – на том, что осталось от крыльев, уже нельзя было летать, шерсти не стало, а кое-где мясо обуглилось до самых костей. Но всё равно твари шевелились – и были готовы продолжать бой. Когда-то зелёная, а теперь изувеченная до неузнаваемости химера прыгнула, метя в Вагруса, и тот успел лишь закрыться руками. Беатриче занесла веер, но не успевала, да и на таком расстоянии она непременно задела бы своих.

Но тут-то Карои пронёсся мимо товарищей и за секунду до того, как Вагруса пронзили бы чудовищные зубы, с разворота раскроил химере череп мощным ударом двуручного клинка. Второй он вонзил меч в бок – так, чтобы непременно достать до сердца, если оно у неё располагалось там же, где у всех животных. Вот теперь твари и впрямь повалились замертво, напоследок взревев так, что у всех даже ненадолго уши заложило, а душа в пятки ушла от невыразимой жути этих звуков агонии. Остаться невозмутимой и собранной удалось лишь Беатриче – по выражению её лица так и напрашивался вывод, что ей доводилось видеть, а то и делать вещи куда как похуже.

– Спасибо… – заплетающимся языком пролепетал Вагрус, краснея до ушей и отводя взгляд. Он давно не чувствовал себя таким бесполезным.

– Теперь осталось решить, что делать с самой дверью, – проговорила Беатриче, закрепив веер за спиной и перебирая карты в поисках подходящей.

Вагрус пылал желанием чем-то искупить момент страха, который парализовал его так сильно, что он полностью забыл и о своём наборе артефактов, и о том, чему его учили. Не ради остальных, но ради себя, восстановить хотя бы частично самоуважение. Он поднял руку с браслетом и высвободил энергию, накопленную украшением. Эта волна не снесла дверь, но сработала как отмычка, и та отворилась.

– Вы заставили себя ждать.

Старатос, облачённый в серебристо-голубую мантию, струящуюся до пола, стоял посередине коридора, скрестив руки на груди.

И тут они всё поняли. Вагрус намеренно не убрал один из наблюдательных знаков Старатоса, чтобы тот подал сигнал о приближении врагов. Для Вагруса Старатос, воплощение силы и власти, был тем, на чьей стороне победа, а, значит, и вся история, и он, догадываясь, что и без него остальные члены отряда обречены, всё же захотел увеличить вероятность успеха отступника.

– Вы глупцы, что не распознали предателя. И глупцы вдвойне, что взяли с собой моё творение, – флегматично и даже как-то слегка разочарованно, словно он ожидал от них гораздо большего, промолвил Старатос.

Марион вздрогнула и отшатнулась, но поздно – создатель воспользовался руной, нанесённой на её тело, и полностью взял девочку под контроль.

– Но сражаться нет нужды. Я даю вам право примкнуть ко мне и почувствовать ток времени, пульс материи пространства, их податливость, они изменятся по вашим представлениям о добре и справедливости, об этике и честности. Для чего вы сопротивляетесь? – Старатос искренне недоумевал. – Вам недостаёт веры и мотивации, вы привыкли довольствоваться тем, что есть. Вас пугает перспектива лишиться этого и ничего не приобрести взамен. Но я не сумасшедший и не рассказываю сказки. Идеальный мир вполне достижим.

– Твой мир, построенный на костях и крови?! – с омерзением выплюнула Ишка.

Прищурившись, она оценивала обстановку и даже одежду Старатоса, не забывая, что алхимические руны могут оказаться нанесены прямо на ткань, и неизвестно, где там просто рисунок, а где символ, покорно ожидающий, пока в него вольют силу. Ничего, внушающего отвращение или демонического, интерьер, обставленный скромно и со вкусом, даже привлекал Ишку. Неожиданно для неё самой Старатос начал казаться ей совершенно человечным, таким же, как все – при его бесспорно выдающихся и впечатляющих талантах. Он не изгой, не пришелец из далёких неведомых измерений, а простой смертный. Демонизировать его до положения верхновного зла – означает слишком предвзято и бинарно смотреть на мир.

– Ну, что вы, юная леди. Но вам, пожалуй, как и вашему другу Ричарду, не помешало бы вознестись над людскими болью и страданиями, увидев, путь к каким высотам они открывают. Ни в одной религии не достигают святости без мученичества. Они отдали свои жизни не зря.

***

Марион была неподдельно благодарна Старатосу за то, что он позволил ей дышать, выпустил в мир, обеспечил всем необходимым. Ничто не искореняло в ней это чистое и светлое чувство. Однако, его недоставало, чтобы погасить ненависть девочки к нему за всё остальное. За это вот управление её волей, принуждение, отсутствие внимания, когда она, как и всякий новорождённый, нуждалась в нём насущно. Старатос пренебрёг ею, и Марион не прощала его. Этот столп разума и кладезь премудрости, якобы служитель человечества, на деле не умел заботиться ни о ком и никогда, не брал ответственность, а, как мальчишка, хватал всё новые и новые игрушки, вертел их – и отбрасывал прочь, если они переставали ему нравиться.

По щекам девочки впервые за весь срок её существования потекли слёзы. Она не хотела выступать марионеткой Старатоса. Ей было больно и плохо от того, что он снова и снова топтал её душу, лучшие чувства. Да, конечно, она сама натворила ошибок, чего стоит одно это предательство… Но все её поступки – следствия его небрежности, его пренебрежения, его слепого устремления к цели, которая, как запретный плод, манила, но непременно погубит и его, и всех, кто окажется рядом. И ничего она не могла поделать, ничего. Состояние, в которое, не задумываясь, поверг её Старатос, доказывало – для него она была, есть и навсегда останется предметом, пусть и, как вещь, изготовленная им, вызывала некоторое сентиментальное расположение. Кукла, имущество, её парализованное тело свидетельство тому, что этот человек не знал сострадания и не видел в ней индивидуальность, что бы ни говорил.

– Ты лжёшь, – прошептала Марион еле слушающимися губами, которых она не чувствовала из-за онемения.

И ощутила тепло чьей-то руки в своей. Она чуть скосила взгляд и увидела злой взгляд и длинные рыжие патлы, собранные в хвост. Значит, Ричард.

В следующее мгновение он привлёк девочку к своей груди, словно бы укрывая объятиями от всего мира.

***

– Ты что, не видишь, как она плачет, а, мразь? – с рассудочной яростью процедил Ричард сквозь зубы. – Точно так же плачет каждый, к чьей жизни ты притрагиваешься, и будет рыдать весь мир, если позволить тебе добраться до него!

В сложенных лодочкой ладонях Ишки, от запястий до кончиков пальцев, вспыхнуло белоснежное сияние. Она плеснула его в Старатоса тем движением, каким брызжутся зачерпнутой водой при купании. Беатриче изящным жестом фокусника извлекла словно бы из воздуха очередную карту и метнула быстрее, чем можно было рассмотреть рисунок, что-то алое, зелёное и золотое. Два взрыва произошли почти одновременно, недостаточно сильных, да, вдобавок, ещё и безупречно узконаправленных, чтобы не повредить несущим стенам, но разорвать человеческое тело в клочья. Однако, Старатос вынырнул из облака дыма всего спустя секунду после того, как оно окружило его – чтобы нарваться на рубящий удар сверху вниз и наискосок, слева направо, от Карои. Алхимик никак не успел бы закрыться или увернуться – но ему и не понадобилось, меч прошёл сквозь него. Карои взревел и попытался разрубить Старатоса напополам в талии – разумеется, неудача повторилась.

– Фантом! – обвиняюще выкрикнул Карои, словно у них тут шла благородная придворная дуэль, а не подлинный бой, где все средства хороши.

– Нет! – торопливо сказал Ричард. – Это не иллюзия, он изменил своё состояние! Подвергать алхимическим трансформациям своё тело – тоже табу! Старатос, неужели ты пренебрёг ими всеми?!

– А не ты ли, Ричард, советовал мне начинать с себя? – кротко уточнил Старатос.

Ричард выдернул из-за пояса хрустальный флакончик с пурпурной жидкостью внутри и метнул его в отступника. Флакончик упал под ноги Старатосу, разлетелся вдребезги, и кислота выплеснулась на него. Ричард не был уверен, пригодится ли ему такое, но в этой маленькой бутылочке приготовил снадобье, способное разъесть даже чистую энергию или духовные эманации. В этом ему помогла Ишка и её дар использовать внутренние ресурсы воли и духа человека, а также Беатриче с её картами-фиксаторами. Им нужно было найти способ воплотить в вещественную, осязаемую форму изначально нематериальное – и после нескольких провалов, в результате одного из которых вся лаборатория едва не взлетела на воздух, задуманное получилось. Ричард изначально не собирался щадить Старатоса, поэтому применил смертоносное средство. Увы, но ему пришлось поражённо и неверяще смотреть, как тот попросту стряхивает отраву, будто досадную мелкую неприятность, с мантии, и тяжёлые капли с шипением впитываются в пол.

– Чем вы меня действительно всерьёз удивили – это что так долго собирались, – великосветским тоном хорошо воспитанного дворянина проговорил Старатос. – Я был готов к вам ещё несколько дней тому назад. Зря вы это затеяли, но, раз уж пришли – как гостеприимный хозяин я предлагаю вам сложить оружие и побеседовать за обедом. Только давайте без глупостей.

Взмахом руки он буквально вырвал Марион из рук Ричарда и поднял к самому потолку, девочка выглядела как объект сеанса гипноза.

– Не забудьте, она всё-таки моя. Никто из вас не вложил в неё столько. Голубая соль земли, зерно золотой ртути, толчёные кристаллы алой серы, квинтессенция звёздного света, чёрный цветок крови, капли ночного дождя… Я дробил и смешивал, я нагревал и охлаждал, я сочетал невозможное, пока не появилась – она. И каждая клеточка её организма – моё творение, как художник наносит штрихи, а скульптор отделяет лишнее от мраморной глыбы. Вы не имеете права на неё посягать, вы протянули руки к тому, что не предназначалось вам.

– Нет… – Марион слабо дёрнулась, напоминая тонкокрылую полупрозрачную бабочку, светлую и нежную, что трепыхалась, прилипнув всем тельцем к невесомым и мягким, как шёлк, но для неё непреодолимым тенётам паука.

– Да. Ты не можешь отрицать факт. Что бы я ни сделал с тобой, ты не можешь меня винить, потому что без моей фантазии и моих знаний ты бы никогда не появилась на свет. Если даже я действительно приношу в твою жизнь лишь разочарование и унижение – ты обязана помнить, что и хорошее в ней есть только благодаря мне.

Старатос говорил холодно и безучастно. Если к остальным он испытывал любопытство, снисходительную и немного насмешливую симпатию или даже некоторое уважение – то она для него, кажется, значила не больше, чем заводной болванчик, который ходит, кивает, двигает руками и говорит заложенными фразами. Замысловатый механизм может очень нравиться, и само его существование тешит самолюбие мастера, иногда, если получилось очень хорошо, с такими игрушками подолгу не расстаются и всюду берут их с собой… Но они всё равно не покидают ранг неодушевлённых предметов, их никто не считает за равных, и об их чувствах не переживают, так как не сомневаются – у вещей нет никаких чувств, даже у самообучающихся вещей.

Этого хватило, чтобы Ричард снова вышел из себя. Его зрачки сузились, и он пошёл на Старатоса, разминая руки как пианист, готовящийся выступать целый вечер. В его жилах кипела кровь, адреналин кипучей струёй бил в мозг, лишая хладнокровия, но придавая азарта сразить Старатоса любой ценой.

– Неужели? – выгнул брови отступник. – Позволь спросить, что тебя не устраивает, человек, постоянно сующий нос в чужие дела? У меня в доме ты пытаешься мне диктовать, как поступать с частной собственностью? Она сама привела вас сюда, пошла против меня, я ведь отпустил её, дал жить, как она предпочитает. Значит, сама виновата. И кровь её, как и всех вас, на её голову падёт.

– Только твоя кровь, и падёт она на мою голову, – процедил Ричард. Он, хотя и храбрился, но всё же лихорадочно думал, что в его арсенале хоть немного проберёт Старатоса, оттого ещё и не ударил.

– Каждому своё, и тебе бы не помешало это уяснить. Например, у далёких южных народов на совершеннолетие юношей разбивают по двое, и каждую такую пару заставляют сражаться между собой до смерти, чтобы в племени оставались только сильные мужчины. Поэтому у их женщин принято рожать помногу… Девушки же обязаны отдаться как минимум десяти не связанным с ними кровно соплеменникам за неделю. Вы можете считать это изуверским или унизительным, и для нас, цивилизованных и возвышенных городских снобов, оно так и есть, но я видел, с каким восторгом они принимают эти испытания за честь для себя, как стараются победить, и как после этого светятся счастьем и торжеством их лица. Скажи мы им прекратить, заяви, что это вульгарно и достойно диких зверей, а не людей, и они бы нас подняли на смех, закричали бы, что у нас в жилах кровь, а не вода. Миссионеров они в назидание, чтобы к ним не лезли, оставляют распятыми на солнцепёке.

Старатос прямо и открыто посмотрел Ричарду в глаза. Он явно не испытывал ни крохи стыда – ни за что. Лишь сожаление, что столь блистательный алхимик, какого он видел в Ричарде, не соглашается прозреть.

– И вы не можете диктовать свои условия тем, кто отличается от вас. Да, конечно, ты можешь сказать, что всем всё позволять нельзя, что это ведёт к беспорядкам, произволу и многочисленным жертвам, но почему твоё право голоса должно быть важнее моего? Если бы, допустим, я захватил власть, если бы в моей родословной были родственники короля, и я имел бы право занять престол – у меня появилась бы возможность какие угодно законы, и это считалось бы нормальным для общества, и все были бы вынуждены повиноваться. И в соответствии с ними вас всех воспитывали бы, и вы бы следовали им, защищали их. Так за что же вы держитесь, даже не зная, не было бы вам удобнее и комфортнее под моими?

– Есть кое-что, помимо законов! – закричал Ричард.

– Что же? – с холодным цинизмом усмехнулся Старатос, словно предвидел, что его собеседник ляпнет очередную несусветную глупость.

– Совесть, Старатос. Совесть.

Глава 3

Старатос расхохотался во весь голос, не сдерживаясь. Он веселился беззаботно, как если бы не сомневался – вся группа, что самозвано явилась на его порог, не способна причинить ему ни малейшего вреда. Он смотрел на них как взрослый – на маленьких детей, или даже на цыплят, которые не могут маленькими клювами проткнуть его сапоги. Наивные малыши залезли в рабочую мастерскую отца по недомыслию, не бить же их теперь за это, право слово. Старатос никогда не был из тех, кто поднимает руку на что-то не то себе надумавших и за это обидевшихся детей. Марион, конечно, Старатос управлял – но больно не делал. И, если бы её их отторжение, он бы успокоил их и показал, что бояться нет причины, как и злиться. К сожалению, никто из них даже не пытался представить себе картину мира с его позиции, не видел ни соблазнительных, головокружительных перспектив, ни возможностей, которые им вложили прямо в руки. Прискорбнее всего Старатосу было видеть подобное от умных, образованных людей, неравнодушных ко способам улучшить жизнь общества.

– Совесть?! Ох, небеса, да неужели?! Совесть, то есть, самое причудливое и ненадёжное из наших качеств? Я знал женщину, которой было совестно за то, что она случайно сломала стебель розы, зато ей совершенно ничего не мешало избивать сынишку за любое желание, мысль или поступок, которые не укладывались в её представления о том, как надо. Она была истово уверена, что делает благое дело. Другой человек рисовал прекрасные картины, постигая в них, казалось бы, самую суть природы и мироздания, красоту, незаметную для большинства, и секреты, обычно не привлекающие нашего внимания, но стоящие на самом деле дороже золота, алмазов и платины… но этот же человек ради пустого удовольствия стрелял в лебедей на озере рядом со своим домом, он не использовал ни их мясо, ни даже пух. Нет ничего более шаткого, спорного и продажного, чем ваша хвалёная совесть.

Старатос щёлкнул пальцами с выражением лица, достойным графа или барона, бросающего подачку немытому и необразованному простолюдину – и Марион опустилась на руки Ричарду, он едва успел подхватить её, потому что не был настроен на такую выходку отступника. Впрочем, она падала медленнее, чем ей надлежало, соотнеся естественное тяготение с параметрами и весом её тела – даже несмотря на то, какая Марион была миниатюрная, лёгкая и хрупкая.

– Убирайтесь, – Старатос проговорил это без агрессии или отвращения, лишь с безмерной усталостью, будто бетонная плита лежала на его плечах.