Гексаграмма: Рыцарь-алхимик

– Я не могу подвергать сэра Ричарда опасности, а ему не простят, что он связался с запретными искусствами. Так уж вышло, что меня вовлекли в это, а я… Мне стало любопытно. Сэр Ричард ни на кого не похож. Находиться рядом с ним, пусть и в тени – честь. И я не готов позволить ему упасть в кромешный мрак, что ожидает всех отступников его пути.

– А я не могу вернуться ни с чем. Вероятно, тогда со мной сделают что-то плохое. Даже хуже, чем просто убьют. Ты не видел его… Я не уверен что он – человек.

– Тогда оставайся, – просто улыбнулся Шейд. – Хотя признаюсь честно – я сам давно уже не совсем человек. Тебе придётся выбирать, кого ты боишься больше – нас с господином Ричардом или твоего таинственного незнакомца.

И Вагрус почувствовал тем самым чутким сердцем, что уже не раз выручало его из тупиков – Шейд умеет обеспечивать безопасность и благополучие тех, кто ему небезразличен. Этот не предаёт и не бросает. И, кажется, даже знаком с понятием "прийти на выручку бескорыстно". Это было чем-то новеньким для Вагруса, и он уставился на диковинное в его полном лжи и ножей в спину прозябании на дне общества явление.

Глава 2. Осквернение могил

Полчища бледно-синих и болотно-зелёных человекоподобных тварей, корчащих морды в бездумной агрессии, наступали на холм со всех сторон. Ричард сорвал с пояса скляночку с клубящимся внутри, мечущимся в поисках выхода, томящимся алым дымом и швырнул в гущу монстров. Едва лишь та разбилась – её содержимое взметнулось пламенем освобождённого пожара, и не менее двух дюжин даже не успевших осознать новую опасность чудовищ сгорели дотла прямо на месте. Не удовлетворённый ими, огонь перекинулся дальше, да так и пошёл гулять по толпе. Твари, очевидно, были начисто лишены инстинкта самосохранения – их ума не хватало даже на то, чтобы держаться подальше от гибнущих собратьев. Наоборот, огонь будто притягивал и манил их, как железо влечёт на магнит, а ночных мотыльков – на свечу или лампу. Они как будто не давали себе отчёта, что он разрушает их тела… Или они именно к этому где-то в глубине души и тянулись? Мозг отдавал им лишь простейшие команды, и они не узнавали никого, ни родственников, ни самих себя в зеркале, но… Может быть, остатков личности хватало на то, чтобы покончить с собой и больше не нести никому беду? Ричард, конечно, в данном случае ожидал от них уровень сознательности и ответственности, не всегда доступный полноценным, не искорёженным насильственной трансмутацией людям. Скорее всего, они просто замечали что-то яркое, режущее взгляд и совершенно непонятное, и тащились к источнику загадочных для них впечатлений, ища, нет ли чего поживиться. В их сером и бесприютном мире оно, наверно, казалось чем-то волшебным.

По правую сторону от Ричарда взмахивал огромным двуручным мечом статный длинноволосый блондин в латных доспехах, снося каждым ударом по пять-шесть врагов. Он широко улыбался, явно наслаждаясь схваткой… Да уж, Карои всегда был таким. Неистовым, целиком отдающимся пылу схватки, коллекционирующим их, как иные собирают редкие камни, произведения искусства или памятные реликвии тех мест, где побывали. Карои не собирался дожить до старости – и не скрывал этого. Подобный финал казался ему невыносимо скучным. Не то, чтобы он нарочно искал смерти, наоборот, ему нравилось жить, он пил приключения и в целом события вокруг большими жадными глотками – но, когда ему станет тяжело держать оружие, он ввяжется в свой последний бой, из которого не выйдет.

– Ты нечестно сражаешься, – почти обиженно выдохнул он.

– А разве тут идёт речь о том, честно или нет? Я никогда не прощу Старатоса за то, что он сделал с этими бедными сельчанами, – возразил Ричард, переводя взгляд обратно на изменённых до неузнаваемости жителей ближайших четырёх или пяти деревень.

Пока шёл бой – тот продолжал своё чёрное дело, и в эту самую минуту где-то ещё какие-то люди безвозвратно теряли свою суть. Вот почему Ричард никак не понимал радостного азарта Карои. Сам бы он предпочёл тихо и мирно сидеть в столице, корпеть над книгами в библиотеке и смесями – в лаборатории. Если ему дают поручение – значит, кто-то уже пострадал. Какой смысл рьяно и страстно карать зло, если куда лучше не давать ему шанса возникнуть? Хотя отступника Старатоса ухитрились проморгать все, а он ведь прямо в столице проворачивал по крайней мере половину грязных афер и подлых опытов.

– Ты рыцарь! Ты не имеешь права вести себя подло! Не говоря о том, что так ты не получишь удовольствия от сражения!

– Я и так никогда его не получаю. А ещё считаю, что продуктивность в данном случае гораздо важнее принципов, – Ричард не отступил бы от этого убеждения и за все богатства мира.

Нормальные, никакого зла не причинявшие, лояльные королю обыватели необратимо становились вот такими кровожадными уродами, которых вели только животные инстинкты и смутная ненависть к тем, кто не попал под ритуал и не потерял всё самое важное – дом, семью, друзей, даже смысл жизни. Он избавлял их от страданий в ужасной форме существования, а также уничтожал опасность, которую они в себе поневоле теперь несли, искалеченные, не помнящие, кем были прежде – но ему не приносило это радости. Они как будто приоткрывали собой завесу над тем измерением, куда живым людям путь заказан. Ричард обычно восхищался алхимией, но в такие моменты она внушала ему лишь отвращение, и в нём даже шевелился стыд за то, что он посвятил ей себя.

Ричард кинулся бегом вниз по склону холма, мимо горящих, дёргающихся, воющих тел. Он выхватил из-за пазухи маленький свиток и развернул его. Начертанные внутри символы стремительными копьями просвистели в воздухе и вонзились в ещё несколько целей, оборвав их атакующий прыжок на алхимика. Мёртвые, иссохшие, скрюченные деревья и пустые тускло-серые небеса равнодушно взирали на это побоище.

Откуда-то из-за домов взметнулось белоснежное зарево. Там, на втором фронте, оборону держали Ишка и Беатриче. За них Ричард был спокоен – но понимал, отчего Ишка предпочла пойти с по-прежнему раздражающей её донельзя заклинательницей карт, чем с Карои. Её методы были ещё беспощаднее и суровее, чем у Ричарда, и, конечно, она не хотела, чтобы чересчур благородный и светлый духом паладин застал подобное. Тот, конечно, прекрасно знал, как она дерётся, но одно дело просто знать, а другое – увидеть воочию. На их совместных заданиях прежде в битвы шли Карои и Ричард, а Ишка обеспечивала защиту или ограничивалась тем, что вспышками своей удивительной энергии ослепляла и дезориентировала противников. Самое большее – она выпускала дюжину-другую стрел, если их положение осложнялось. Сегодня позволить себе роль обычной поддержки она, увы, не могла. Ишка и Беатриче устроили зачистку во много раз яростнее, чем Ричард и Карои. И злость их была дурной, мрачной, не как у Карои – лёгкой и разудалой, бесшабашной и ярко искрящейся.

– Старатос там, в Кургане Цинтии! – выдохнул Ричард. Его поисковой знак сработал.

– Неужели он осквернил останки Леди-Целительницы?! – чуть ли не прорычал Карои, догоняя друга. Эмоции так переполнили его, что следующим ударом он отправил четырёх монстров в полёт.

– Я надеялся, что её остаточная благая аура не подпустит зло хотя бы к самому Кургану, но, видимо, я ошибся, – пасмурно проворчал Ричард.

Огромный валун, перегораживающий вход в усыпальницу леди Цинтии, разлетелся на крохотные обломки от направленного в него Ричардом знака грубой физической силы. Обычно этот знак использовался в алхимических ритуалах для укрепления предмета и придания ему большей мощи, но сейчас хватило его, применённого в чистом виде.

Заметив, как по каменным стенам пляшут багровые сполохи, идущие откуда-то из глубин, Ричард лишь пуще взбеленился. В королевстве жители разных городов часто презирали друг друга, знать ни во что не ставила "немытых плебеев", а простолюдины называли аристократов не иначе, как зажравшимися свиньями. Тем не менее, леди Цинтию уважали и любили равно верхи, низы и средний слой, потому что она никогда не делала никакой разницы, кто и откуда тот, кому необходима помощь. Она улыбалась всем и находила добрые слова для каждого, и, если не могла спасти – всегда облегчала смертные муки, провожала до самого конца. Чтобы у кого-то поднялась рука тревожить её могилу?.. Да кем для этого надо быть! Нет Старатосу ни прощения, ни снисхождения.

Они вбежали в просторную залу, своды которой терялись высоко у них над головами. Ради достойного упокоения госпожи Цинтии не пожалели ни времени, ни сил, ни ресурсов. Но теперь всё это огромное помещение ощущалось отравленным и больным. Нежное голубое освещение, которому здесь полагалось быть, исчезло. Зловещее алое сияние источали узоры из десятков переплетённых между собой алхимических символов, ими Старатос расписывал стены испоганенного его волей склепа. Он ещё не закончил, но, судя по всему, оставалось всего ничего.

– Как ты посмел?! – зарычал Ричард.

– А в чём дело? – Старатос перевёл на него задумчивый и совершенно невинный взгляд голубых глаз. – Все рано или поздно умирают, а кости одинаковые.

Ричард едва не задохнулся от ненависти.

– Ты не поймёшь меня, если у тебя в жизни ещё не появилась такая цель, ради достижения которой хороши все средства, – продолжал Старатос. – Ты будешь готов идти к ней, какие бы препятствия ни вставали на пути.

– Я не настолько эгоист, – оскалился Ричард.

– Конечно, пока ещё нет, ведь твоё сердце не горит. То, во что окунулся я, мне уже не забыть и не стереть. Сначала я хотел, чтобы это оказалось дурным сном, но затем осознал – мне дарована сладкая грёза, и ради неё мне ничего и никого не жаль.

– Да что ты с ним разговариваешь?! Не сам ли собирался истребить его сразу, как застанешь?! – выдохнул Карои и бросился на Старатоса первым.

Его зачарованный меч и прочнейшие доспехи выдержали бы погружение в магму и удар тарана, но Старатос даже внимания на них не обратил. Он сделал простой отвращающий жест рукой – и Карои впечатало в дальнюю стену. Ричард заметил на ладони Старатоса знак трансформации окружающей среды. Обычно тот просто ускорял реакцию компонентов всевозможных смесей друг на друга или менял свойства какого-то вещества – и то лишь чуть-чуть, во что-то кардинально другое не преобразовывал.

– У меня нет причин вас убивать. Воин забавен, а ты, Ричард… Я верю, что однажды ты непременно откроешь ту же непревзойдённую красоту, что и я.

– Ну уж нет! Или ты полагаешь благом то, что произошло с теми людьми снаружи?!

– Именно так. Я освободил их от привязанностей и страстей. И чьей-то внешности или богатству ни один из них не завидует, они теперь во всём равны.

Старатос вовсе не издевался, в его миропредставлении всё так и обстояло. Он и впрямь считал, что убрал у этих людей всё лишнее.

– Ну, ты и тварь!

Ричард направил на него собственные руки, на правой белоснежно красовался древний знак алеф, на левой – рдел обрамлённый "короной" языков пламени треугольник огня, заключённый в круг могущества. Первый безвредно впитала мантия Старатоса, второй он погасил встречным символом воды. Этот бледный, выглядящий гораздо моложе своих лет мужчина сейчас казался даже отчасти величественным, и это было хуже всего. Он смотрел на товарища-алхимика как на дорогое, но несмышлёное и строптивое дитя.

– Если ты думаешь, что это нормально – сделай и себя таким же, зачем ты медлишь?! – ядовито выплюнул Ричард.

– На себя у меня другие планы… Я изучаю формы и границы.

Следующим, что применил Ричард, было сочетание призыва воды с его моментальной конверсией в лёд. Полсотни острых стрел посыпались дождём на Старатоса, и кого-то другого они бы изрешетили, но Старатос отклонил атаку – стрелы вонзались повсюду, но его не задела ни одна.

– Это бесполезно. Идём со мной. Я тебя научу такому, чего ни в одной книге нет.

Но, прежде, чем Ричард успел ответить, вбежала Ишка. Всплеск её духовной энергии прошёлся по трудам Старатоса, подчистую стирая их.

– Очень жаль. Но мы ещё вернёмся к этому, – вздохнул Старатос и вошёл в начерченную на полу гексаграмму переноса. Её контуры зажглись пульсирующим золотым, и тёмный алхимик исчез.

Ишка кинулась к распростёртому на полу ничком Карои, а Ричард стоял, безвольно опустив руки вдоль тела, оглушённый и расстроенный. Он не привык настолько откровенно сталкиваться со своей полной неспособностью что-либо сделать врагу. Похоже, что этот клин другим клином, то есть, алхимию – алхимией не вышибить. И у Ричарда не нашлось аргументов против риторики Старатоса, хотя она и была очевидно гнилой и мерзостной. Он знал, что нашлись бы те, кто добровольно разделил бы такую точку зрения и добровольно отказался бы от привязанностей и обязательств, эмоций и чувств. Они страдают, их сердца перегружены заботами и ранены потерями. Избавить от такой ноши они сочтут за счастье. Правда, вряд ли облик монстра кому бы то ни было понравится, но, как говорится, незачем заранее сообщать всю правду о таких житейских мелочах… Кроме того, Ричард не понимал, почему едва ли не каждый отступник предрекал ему, что он однажды пополнит их ряды. Это задевало, словно им было доступно подмечать в нём что-то такое, о чём сам Ричард даже и не догадывался.

***

Старатос вышел на серый каменный пол своего убежища и, стянув рабочие перчатки, бросил их в урну около входа. Он никогда не надевал одни и те же дважды. Мимоходом, даже не задумываясь об этом, он начертил в воздухе такой же знак огня, как тот, которым бросался Ричард – и содержимое урны вспыхнуло.

Как же Старатосу хотелось, чтобы этот молодой многообещающий парень примкнул к его грандиозным планам! Ричард цеплялся за мелочи. Можно подумать, хоть какие-то реформы в истории обходились без сотен человеческих жертв. Так или иначе кто-то да попадал под колесо меняющейся реальности. Настоящие значимые в масштабах государств и континентов личности – всегда хоть немного да тираны. Старатос жаждал научиться влиять на природу, ускорять или отменять её процессы, но так, чтобы это вписывалось естественно и не вызывало катаклизмов. Он верил, что человеческий мозг способен постичь любые тайны. Изменение физической оболочки и мировосприятия кажется страшным и трагическим лишь тем, кто чересчур цепляется за внешность, за свои банальные привычки, вообще за всё бытовое и приземлённое. Или как Ричард – подсознательно уверенным, что человек – венец творения. У мальчишки грандиозный потенциал, но тот его растрачивает бездарно и необдуманно, брызжет во все стороны, не ставит себе настоящей большой цели. Мораль бессмысленна и бесполезна, она чересчур ограничивает. Куда занятнее руководствоваться не представлениями о так называемом хорошем и плохом, которые у каждого свои, а пользой и вредом. Их и определить гораздо легче, а то о первой парочке можно, знаете ли, спорить до хрипоты. Здесь же всё наглядно, что-то либо способствует развитию и движению вперёд, либо мешает. Многие дерзают замахиваться на масштабное и грандиозное, и злодеями, сумасшедшими и изуверами из них клеймят тех, кто потерпел поражение. Победителей же, как известно, не судят. Ха! Какие двойные стандарты! Если бы речь шла о воздушном, ангелоподобном облике – сопротивление наверняка было бы в разы меньше, если бы вообще было. И мало кто, кроме совсем уж фанатиков, восклицал бы, что это против природы и все остальные их типичные аргументы.

Старатос зажёг четыре фиолетовых кристалла, левитирующих в полуметре над полом, расположенных вокруг прямоугольного чёрного алтаря. Его ожидало сегодня много работы. Ритуал, прерванный в Кургане Цинтии, был лишь малой её частью. К счастью, оставалось ещё очень много способов добиться поставленного результата. Старатос рассыпал несколько пригоршней особой алхимической соли, в еду такую не добавишь, и начал что-то чертить на ней. Лев, змея, земля, луна, солнце. Лев держал солнце между передних лап, стоя на задних, а змея, разинув пасть, явно наметилась проглотить луну. Затем Старатос добавил к этому щепоть толчёного рубина и щепоть алмазной крошки. Рубин пошёл льву, алмаз – змее. И, наконец, маленьким кинжальчиком Старатос разрезал себе левую ладонь и окропил всё той драгоценной жидкостью, что обеспечивала жизнь и здоровье каждого биологического организма.

– Заклинаю семью планами бытия и четырьмя стихийными первоосновами, заклинаю серебряным севером и золотым югом, пурпурным востоком и голубым западом, Полярной звездой и стержнем мироздания, заклинаю кровью своей и именами шести великих, Лелу, Ампту, Сондры, Эрити, Фанво, Авриса, взываю к нижнему слою реальности, где находят последнее пристанище души, и к верхнему, откуда они спускаются в миг рождения – раскройся мне, доверься мне, возьми меня, будь мной, и позволь мне быть тобой!

Разумеется, не будучи дураком, Старатос использовал сокращённые, также пригодные для обряда, но безопасные формы имён, чтобы не призвать лихо на свою голову. Вечным не нравилось, когда смертные букашки тревожили их бесконечное созерцание идеальной гармонии пространства и времени. А назойливых букашек чаще всего смахивают или прихлопывают. Это, конечно, отчасти смахивало на кражу, когда никто не замечает, исподтишка, но Старатос не гнушался и таким – гордость, по его мнению, был таким же ложным идолом, как любовь. Из-за этого фальшивого понятия многие нажили себе проблем или отправились на плаху. Гордость была причиной немалого числа войн. И она порой прямо противоречила логике и здравому смыслу. Заставляла людей принимать невыгодные им решения. Гордость лишает чувства самосохранения, она швыряет так называемых героев в пекло и заставляет свариться там. Часто она мешает пробовать то новое, что неискушённым обывателям и вообще всем, кто мыслит слишком прямо и поверхностно, кажется оскорбительным и унизительным.

Старатос волновался, но, кажется, напрасно. Почти сразу он почувствовал обжигающий прилив силы, ему не принадлежащей, она переполнила его до кончиков пальцев. Старатос раскинул руки в стороны, словно хотел обнять что-то незримое, и засмеялся. Восторг и благоговение, что охватили его, не были сравнимы ни с чем другим. Он чётко осознал, что поступает совершенно верно, наконец-то получил этому наглядное подтверждение. Образы хлынули в его сознание рекой, Старатос в блеске и красках видел эпохи, что канули в пучину далёкого прошлого, и те, которые ещё лишь должны были прийти. Видел незнакомые места и их обитателей, слышал сотни различнейших языков… И всё это отныне предназначалось лишь ему. Вот только нет никакой радости в том, чтобы владеть чем-то подобным единолично – это эгоизм, а Старатос мечтал быть альтруистом, ведь, если он добьётся успеха – то вовсе не ради славы, а чтобы воочию наблюдать эволюцию рода человеческого, того, как мир умирает и воскресает в новом обличье. Ради возлюбленных сородичей Старатос посрамит любые предрассудки, ограничения и обманчивую, иллюзорную непреложность факта конечности существования. Это его долг, то, ради чего он приносил клятву алхимика. Жаль, что ни Его Величество, ни бывшие товарищи не понимают – он всё ещё предан делу, которому посвятил себя. И он по-прежнему готов прийти к ним на помощь и даже поделиться всеми исследованиями – за призрачный шанс быть принятым и получить добровольных ассистентов. Старатосу уже изрядно поднадоело ютиться по заброшенным пещерам и недостроенным домам в захолустье – он предпочёл бы работать в столице, да не одному, а командой захваченных одной идеей.

Глава 3. Обман