Грусть любви

– Видишь этот портрет?

– Не очень, где мои очки?

– Да, вот же они.

Она надела свои ботанические очки.

– Как жаль и как хорошо, что жизнь не похожа на учебу в виде зубрежки. Очки, сквозь которые я смотрю на мир. Мне нужны розовые.

– Танцуй – и ты сможешь купить себе столько очков, сколько пожелаешь. Его метафоры уже начинали немного надоедать ей, а его она так и не разгадала.

История одного пути

– Это не зубрежка, не учение. Непредсказуема. Она может быть непредсказуема в своей предсказуемости, что еще лучше.

Когда-то я был молод и ничего не знал о ней так же, как и все зеленое в этом мире. Я окончил морское училище. Море… Оно так манило меня. Наверное, так же, как ты хочешь ехать в никуда, и мне хотелось… Вдаль от суши.

Быть внутри бушующего океана, внутри его неугомонного клокочущего сердца. Где никто не знает о тебе, никто не скажет, кто ты, где ты, куда и как тебе надо плыть. А корабль идет по воде сам, управляемый капитаном. Ты скорешаниваешься с моряками, слушаешь шум моря и музыку, любая – на ура. Какое-то братство получается. И все вместе переживают и мель, и шторм. Неизвестность. И потом я понял, что я убегаю, убегаю от этого мира, хотя мне не от чего было бежать. Мне действительно не от чего было бежать и, наверное, поэтому я бежал.

Потом я влюбился, без памяти и без надежды. Она была такая молодая, так на тебя похожа. Такая порядочная, интеллигентная, как ты. И она ответила на мое чувство. Она у меня первая была. А мне было, как и тебе сейчас, 23 года. Тебя это удивляет, наверное, больше всего. Ведь вы, молодежь, сейчас в этом смысле – просто старики, все попробовали.

– Да нет, почему? Фрейд, помешанный на сексе, вообще в первый раз сделал это в тридцать лет, – сказала Аля, поправляя очки.

– Я жутко волновался. Боялся сделать что-то не так. Я все готов был сделать для нее. Это любовь. Любовь, которая теперь ждала на суше, и мне было, куда бежать. Я не хотел бежать от нее в пучину. Но я выбрал эту профессию. Точнее профессия выбрала меня. Или и в ту, и в другую сторону. И когда-то я уплывал, уходил в море, в другое сердце, сердце океана, которое тоже было мне родным. Я уходил туда, где была только вода. Но, несмотря на это, огонь и трубы пришлось пройти.

Однажды я вернулся из плавания…

Мы были в Дании, в Ирландии. И в Таиланде тайские девчонки лезли ко мне своими липкими, в ароматных маслах, руками, чтобы сделать массаж. Но я их всех посылал. Я говорил им на английском, что я женат, я не могу. Но они, видимо, плохо понимали по-английски, и приходилось просто посылать их подальше на любых языках.

Я видел в портах женщин, которые готовы были продать или подарить мне свое тело. Но я не хотел потерять сердце. Тем более моей женщины, моей первой женщины.

И вот однажды я вернулся, а ее не было… ее просто больше не было.

Обычно любимая встречала меня в порту в платье на бретельках, одна из них соскальзывала, когда она махала мне рукой, а она поправляла ее.

А теперь ее не было. Ее не было вообще. Ее не было так, что ее имя уже нельзя было произносить.

С сушей меня будто больше ничего не связывало. Я стенал, я дрался с собой, чтобы как-то почувствовать, что я есть в этом мире, я хотел ухватиться хоть за какой-то кусок реальной жизни. А ее лицо… Ты знаешь, ее лицо, оно все время было у меня перед глазами. Она была похожа на тебя.

От слов, что Аля была похожа на нее, у нее пробежали мурашки. Так страшно быть похожей на чью-то жену, которой больше нет.

– Послушай, а она не обидится, что ты вот так это говоришь, сравниваешь ее с кем-то. Она не обидится, что может, у нас секс будет, что тогда…

Моряк улыбнулся, точнее, пошевелил уголками губ.

– Она просто отпустила меня и улетела. Я думаю, она бы позволила мне жить так, как я хочу, просто чтобы я был счастлив.

И я вылепил ее портрет, как будто она просила меня об этом, потому что все время была перед моими глазами где-то у меня в голове, в сердце, или просто где-то во мне. Ее лицо – оно все время представлялось мне. Меня никто не учил этому. Но у меня получилось, – моряк закончил свою путаную речь.

Он взглянул на Алю, прошелся по мастерской и, закрыв дверь, вышел на улицу. Было время пить чай «файв-о-клок», а они еще не обедали.

Ему нужно было остаться одному, и Аля не хотела мешать ему. Ее жизненный опыт не позволял что-то добавить к его рассказу, сказать какие-то слова. Она надеялась, что он поймет ее тишину, как и урчание в желудке. А еще она подумала, что ее комментарии про секс были слишком фамильярны и глупы, за что она мысленно ругала себя и смотрела в окно, как стая каких-то вернувшихся раньше времени из теплых краев птиц пожирала чудом оставшиеся ягоды на рябине под окном.

Если бы танцевать

– У тебя есть любимые писатели? – спросил Влад, поворачивая ключ в деревянной двери.

– Я люблю Ричарда Баха за то, что он знает, как жить. И еще Мураками за то, что он выдумывает себе жизнь.

– Ну, так может Dance – Dance?

– В смысле?

– В смысле – нам надо где-то перекусить. Мой приятель тут недалеко организовал неплохое местечко, там поэты приходят стихи читать. Насчет стихов не знаю, а вот отбивные отличные.

– То есть ты хочешь сказать, что поэты приходят туда, чтобы поесть отбивные.

– И поэты люди. Ты знаешь, поэты даже занимаются сексом.

– Я тоже поэт. Занимаюсь сексом и люблю отбивные, – обиженно произнесла Аля, пытаясь защитить «расу», к которой сама косвенно принадлежала.

Заведение, в которое Влад привел девчонку, как он называл ее, было построено в виде крестьянской избы. Худощавый паренек вышел им навстречу.

– Владище, какими морями! – воскликнул сочувствующий поэтам юноша, напоминающий на вид отстрелянного диссидента.

– Жек, мы поесть. Голодны, как шакалы.

– Да, я знаю, как голодны бывают люди искусства. Мне это не в новинку.

Алька выбрала место у окна с видом на какой-то прудик, в котором плескались уточки, словно заскучав, она пыталась сосчитать их. Прудик был похож на детскую ванночку с пластмассовыми уточками-игрушками.

Влад вышел на улицу в одной футболке. И только сейчас Аля обратила внимание, как он был похож на Нептуна. Она подумала еще, что прудик был маловат для такого Нептуна. За все это время ей ни разу не приходила в голову мысль рассмотреть тело неожиданного спасителя. Он был крепко сложен, на каченные мышцы выделялись из-под футболки с надписью «Меня интересуют только мыши, их стоимость и где приобрести». Алька усмехнулась: под курткой она и не разглядела, что спаситель взял с собой на ужин и чувство юмора.

Жека, которого они встретили у входа в заведеньице, был его владельцем. Он был большим поклонником поэзии. Когда-то он очень хотел набрать вес, почему и стал качаться и есть мясо, но лишь перешел на изощренные способы его приготовления, что не решило проблемы, но помогло изобретению сотни рецептов, по которым теперь подавали блюда в избушке, построенной на деньги его отца.

Тем не менее, в этой черной атласной рубашке и с маленькой бородкой он был вполне привлекателен. Однако, боясь остаться одиноким, он женился на первой поэтессе, посетившей заведение, и которая попросила назвать его «У музы за пазухой». Никак иначе, о чем ничуть не жалел Жека, хотя многие и считали его собственную музу несколько толстоватой. Ведь она была в два раза шире Жеки.

Жека подошел к Альке и сообщил, что сегодня «У Музы за пазухой» проходит слэм-битва о сексе и водке, и что если у Али есть, что продекламировать, он будет рад предоставить микрофон любовнице его друга.

На слово «любовница» новая подруга моряка не успела однозначно отреагировать, а диссидент в атласной рубашке уже объявлял о начале мероприятия, которое в этот раз проходило, по его словам, под эгидой тридцатилетия одного из завсегдатаев.

– Что это? Куда ты меня привел? – Аля заглянула в янтарные глаза.

Влад молчал в надежде, что пряностный запах блюда от шефа прервет этот разговор, и он постебется над подпольными стихами. Но Аля, донимавшая его вопросами, натыкаясь на молчаливый янтарный взгляд, вышла на сцену.

Она вырвала микрофон у нахохлившегося владельца рубленого дома.

– Итак, первое стихотворение, из цикла «Водка и женщины».