Грусть любви

Она встала. Джинсы, которые она вчера не сняла с себя, а он не посмел, были заляпаны грязью, налипшей на них в том перелеске, где гнила прошлогодняя осенняя листва, в том перелеске, который она пересекла, чтобы добежать к автобусу. От нее пахло сыростью, потом, волосы были взъерошены. В глазах горел такой непонятный даже скульптору свет, который будто исходил у нее изнутри, что он зажмурился и потер переносицу, нахмурив лоб.

– Там ванна. Не могу смотреть на тебя такую. Мне нравится, когда женщина выглядит не как после последнего боя с врагам, а более изящно.

– А у тебя есть мужская рубашка?

– Что за глупый вопрос? У меня дюжина мужских рубашек.

Он открыл створку как будто наспех сколоченного шкафа. Причем сколоченного кем-то, у кого явно не было вкуса к какому-либо дизайну.

– Выбирай.

Она выбрала красную рубашку в клетку, взяла протянутое им махровое полотенце. В нем при желании можно было спрятаться, как в палатке – как раз из таких, какие так любила, но которые трудно было купить, точнее, найти в магазине.

Аля пошла в ванну. Но вдруг остановилась посередине коридора. Она видела, что ее окружают люди – лица людей, которых она не знает. Это были скульптурные портреты. Лица были разные – красивые, модельные, обычные, бесстрастные, молодые и старые. Они все были вылеплены из скульптурного пластилина. А несколько отлитых портретов и скульптур, покрытых золотом, стояло на этажерке. Вчера она не обратила на эти скульптуры внимания. А сейчас они как будто сами наблюдали за ней.

– В каждом из этих портретов – история жизни, и во многих – история любви.

Она прикоснулась к одному из портретов.

– Этот еще не докончен, – сказал моряк, – этот человек не захотел, чтобы я заканчивал его портрет.

– Почему?

– Он… испугался.

– Чего испугался?

– Кто ж его знает, чего он испугался. Бывает так, что люди боятся всего, но некоторым это дает дополнительные силы преодолевать трудности, а у кого-то висит замком на душе, и они никому ее не открывают.

– Ты говоришь страшные вещи. Я не хочу. Мне не надо больше слышать их. Прекрати! – она говорила это быстро, тонким голосом, уронив полотенце.

Но Аля сама… прекратила. Она увидела, что он готов в любой момент обнять ее и защитить, только знать бы отчего. Он готов был сказать ей те слова, которые она всегда хотела услышать от кого-то.

Она ушла в душ и сняла с него рассекатель. Она думала, кого бы ей представить. Она не могла представить ни того, которого любила безумной любовью, ни тех, кто признавался ей в любви, прочитав несколько ее стихотворений, и имел на столах в своих кухнях, ни того, кто считал ее гением, а потом заявил, что никогда не сможет понять ее; а мысль о первом сексуальном опыте вызвала у нее боль в солнечном сплетении. И не один из них не мог ее удовлетворить.

Она крикнула:

– Влад!

По крайней мере, так к нему обращалась девушка, приславшая открытку на Рождество, которую она заметила здесь же, на стиральной машине.

Он быстро зашел в ванну, так как и не отходил, прислушиваясь к звукам. Она хотела, чтобы он смотрел на нее.

Аля почувствовала, как волна возбуждения и волнения усиливается и плавно движется от низа живота к груди, потом к голове, отдавая в руках и ногах игрой на кончиках нервов, а потом взрывается каким-то странным, нежно-сексуальным чувством, рассеивается по капелькам и гаснет там, где начиналась. Когда она кончала, то вскрикнула. Он смотрел на нее, просто смотрел, он не улыбался, и ей нравилось это.

Потом он вышел из ванны. Аля намылила голову его ментоловым гелем для душа и затем все тело, почувствовав прохладу. Не вытираясь, она намотала полотенце вокруг груди, один сосок был наполовину виден. И прошла на кухню, где висели портреты, нарисованные неизвестными ей художниками. Это были портреты, изображавшие этого скульптора-моряка. На каком из портретов был скульптор, а на каком моряк – было непонятно. Она сидела напротив него, озабоченная только одним вопросом – кто он?

Когда мастер предлагает выпить чаю

– Ты коллекционируешь истории? – спросила Аля.

– Нет, я наоборот их складываю… я их прячу.

Она бросила два кусочка сахара в стакан чая. Но чай уже был заварен кипятком вместе с сахаром. Она попробовала и вспомнила вкус детского сада и начальной школы.

– Я могу не бояться тебя? – она посмотрела в его глаза янтарного цвета. Он ничего не говорил, а только наблюдал за тем, с каким наслаждением она отпивает глоток за глотком советский чай из стакана в подстаканнике, покрашенном скульптурной серебряной краской.

И вдруг невпопад сказала:

– Мой кот. Я буду скучать по нему.

– Так, отшельница, ты что будешь есть? Смотришь на меня голодными сексуальными глазами и ничего не ешь.

Он открыл холодильник, достал оттуда парочку авокадо и пожонглировал ими в воздухе, – девочки любят, – усмехнулся он, – внутри сладкий, сверху – зеленый, и можно есть прямо ложкой изнутри.

Аля погружала в мякоть чайную ложку и ела с наслаждением.

– Мне нравится, как ты ешь.

Аля посмотрела на него. Странный комплимент.

– Ты знаешь, если тебе нравится, как человек ест, это уже говорит о том, что он тебе вообще понравится. В постели, кстати, тоже.

– Ха-ха, – изобразив смешок, она впервые за последние сутки почувствовала себя уютно.

Владу и правду было хорошо с этой маленькой женщиной, поедавшей недельный запас его авокадо. Он видел в ней противоречия его самого. И так как ему самому часто хотелось совершить какой-нибудь побег, он чувствовал солидарность с ней, тем более, она не ощущала его возраста. Впрочем, так и должно было быть.

Впервые за этот завтрак он взглянул на выглядывающий из-под полотенца сосок.

– А где рубашка? – вдруг спохватился он.

Алька смутилась и покраснела. Влад, почувствовав себя виноватым за ее смущение, сказал:

– Да я не намекаю ни на что. Может, у нас вообще не будет секса? – он проверял ее, отмечая борьбу души и плоти на бледном и удивительно живом лице.

Аля выпятила нижнюю губу и, поправив полотенце, засмеялась.

– Зачем я тебе?

– Я же сказал, может быть, ты послана мне свыше… – он улыбнулся, как улыбаются старые добрые ловеласы. – И все-таки, оденься. Я же дал тебе рубашку. Где она?

Аля вернулась в его рубашке. Свои джинсы она нашла в стиральной машине – они порвались в двух местах. «Так даже круче!» – подумала беглянка.

Моряк обнял ее:

– Видимо, они порвались, когда ты сиганула через забор, о котором ты даже не помнишь, – он засмеялся, – трусишка, прыгающая через заборы, как ты могла хотеть умереть?

Они зашли в основную комнату мастерской.