Мозаика историй

Шурпа из молодой баранины с шалганом и зеленью, знатные шашлыки, бордовое узбекское вино, терпкий зелёный чай.

Ферганский плов с ачик-чучуком так и остался скучать нетронутой янтарно-жемчужной горкой.

Такси. Апартаменты.

Заранее было решено, что мы ночуем одни, но парни напросились на «чай».

Дубовые двери, высокие потолки, дорогая уютная мебель, изобилие курпачей и нарядных плюшевых подушек – чьё же это жилище?

Осмотрев комнаты, Галина приняла решение:

– Будем спать в зале.

А парни и не думали покидать квартиру – обманули, но поклялись не беспокоить.

Исмат попытался поцеловать Галину, но она увернулась, перевела попытку в шутку.

Разошлись по комнатам. Тишина.

Мы наскоро помылись. Прислушались. На цыпочках прошмыгнули в свою комнату.

У Галки сильные руки: ножка стула намертво воткнулась в позолоченную рукоятку двери.

Я вылупила на неё глаза:

– Гал, порядочные парни…

Она усмехнулась:

– За все надо платить, дорогая.

Осторожно волокли мебель, строили баррикаду.

Спать легли вместе на пузатом диване, укрылись курпачами.

Проснулись одновременно, как ошпаренные.

Скрипела дверь – её раскачивали с другой стороны.

Галка сжала мне руку:

– Не бойся! Мы в безопасности.

Движение за дверью усилилось:

– Галина Григорьевна! Альфия! Откройте, по-хорошему!

Голос Исмата менялся, просьбы, требования чередовались с ругательствами, дверь трещала, стул зловеще подскакивал.

Ни один Галин мускул не дрогнул.

Я мелко постукивала зубами – мне было что терять.

Часа полтора парни пытались выдавить дверь.

Упрашивали открыть. Уговаривали, обещали.

Уходили посоветоваться и возвращались. Требовали, угрожали.

Я пыталась образумить Рузи – он был трезвее и спокойнее Исмата.

Облом, мальчики!

В конце концов возня за дверями прекратилась.

– Пфух – выдохнули мы с Галиной и, обессиленные, упали на диван. Проспали до полудня, когда добралось сквозь окно до нас слепящее южное солнце, обещая новый день. Другой.

Торговый центр

Агнес Госсен

Торговый центр располагался в нашем райцентре рядом с рестораном и отделением милиции. Мой отец в те, доперестроечные времена, работал в другом магазине заведующим, но у него в универсаме было много знакомых.

Однажды к нам в гости приехала шикарно одетая заведующая складом сельпо, скажем, Веселова, со своим любовником, артистом Оренбургского театра оперетты. До сих пор не знаю, почему они тогда заехали к нам. Может, у отца была ревизия в магазине, и он пригласил их на ужин после ее окончания, или она сама напросилась, зная, что ей не откажут…

Я тогда училась в седьмом классе, отец купил нам пианино, и я стала учиться играть по нотам у нашей учительницы пения Елены Ивановны, но одновременно разучила сама несколько тогда популярных песен «Огромное небо», про пилотов, которые сами погибли, но город спасли, или про соседа, игравшего на кларнете и трубе, как только наступало утро.

Когда взрослые немного выпили и закусили, отец решил похвастаться моими музыкальными способностями и попросил сыграть что-нибудь для гостей. Я очень неохотно согласилась и сыграла пару песенок, которым наш гость подпевал хорошо поставленным голосом.

Потом артист оперетты из Оренбурга, попавший к нам тогда будучи на летних гастролях, сам сел за пианино и начал петь арии из оперетт и одну песенку про достижения электричества, концовку которой я запомнила, хотя не совсем дословно, потому что моя всегда очень сдержанная мама смеялась над ней до слез. Что-то типа «Мрак электричество для нас развеет, мы с электричеством всего достичь сумеем: нажал на кнопку – чик-чирик – и человек готов!»

Примерно через десять лет мой отец узнал, что наши родственники уезжают за границу и готовы сделать оттуда нашей семье вызов на постоянное место жительства.

Я тогда только начала работать в своей бывшей школе учительницей после литфака, а одна из моих младших сестер была моей ученицей. Вот для нее отцу почему-то понадобилась для ОВИРА характеристика директора школы. Я ничего не знала о том, что он подал туда документы на выезд в Германию. Мы с мужем только построили дом, и никуда переезжать тогда не собирались.

Мой отец встретил возле школы директора, обсуждавшего что-то с физруком. Надо сказать, что он был из наших мест, тоже немцем, но еще и коммунистом, и патриотом, и перевели его директором в нашу школу только пару лет назад. Отец попросил у него характеристику для моей сестры. Директор, узнав для какой цели она нужна, холодно отказал. Мой отец, знавший его еще со времен своей молодости, вспылил и воскликнул:

– Ах, ты, бюрокоат проклятый!

Директор написал в милицию заявление, что он был оскорблен во время исполнения своих служебных обязанностей моим отцом. Физрук школьный подписал его в качестве свидетеля. На следующий день отца посадили на 15 суток в КПЗ и заставили подметать окурки возле торгового центра. Многие его знакомые подходили к нему, расспрашивали, что случилось, кто-то даже угостил обедом в ресторане. Отец, не терявший чувства юмора и даже немного загордившийся своей негласной популярностью, отвечал, что на свежем воздухе и за казенный счет работать даже интереснее…

Позже в доме культуры устроили сельский сход, куда директор заставил пойти всех учителей со своими классами. Мне тоже пришлось туда идти со своими четвероклашками, но поскольку мест свободных уже не было, нам пришлось распределиться вдоль стены стоя. На трибуне выступало колхозное начальство и называло нескольких односельчан, подавших заявления на выезд, предателями родины, которые из-за временных трудностей или из-за того, что им не завезли вовремя угля на зиму, решили покинуть страну. Я чувствовала себя очень одиноко и неловко, потому что фамилия моего отца тоже была названа, а я стояла рядом со своими учениками. Сосед нашей бабушки к концу обсуждения крикнул из зала:

– А что будет дальше? Мы вот их обсудили, можно им теперь ехать?

Все в зале засмеялись, сход был окончен. Конечно же, никому тогда выезд не разрешили. Но еще через десять0 лет мои родители и сестры, переехавшие к тому времени на Северный Кавказ, уже во время перестройки получили долгожданное разрешение на выезд на родину своих предков, переселившихся оттуда после войны с Наполеоном. Из Пруссии они перебрались сначала в Данциг, а потом на Украину в Приднепровье в одно из немецких поселений. С тех пор отец в Германии при случае вспоминал историю о том, как он две недели подметал окурки возле торгового центра и гордился этим наказанием, как медалью.

А мы с сыном и семьей брата уехали через год по вызову родителей, которые там так скучали по внукам. Кто помнит 90-е годы, талоны на сахар, очереди не только за колбасой, но и за солью и спичками, полупустые полки в магазинах (почти, как сейчас, при карантине), но и коррупцию, особенно на Кавказе, наверное, поймут это решение.