Вопрос каллиграфа

Вопрос каллиграфа
Алёна Левашова-Черникова

Девушка-каллиграф отправляется к таинственному мастеру в Стамбул, чтобы найти ответ на главный вопрос своей жизни. Но она даже не подозревает, что ответ окажется совсем не таким, каким она ожидает.

Мне говорили о его закрытом нраве.  О том, что этот старик почти никого не пускает в свой дом, особенно женщин.  Держа в руках его работы, я думала, что гениальность этого каллиграфа, должно быть, соответствует его тяжелому характеру.

Мне говорили, что он разговаривает со своими умершими предками. Что именно они ведут его калам[1 - Калам – письменная принадлежность, остро отточенная тростинка, применяется для арабской каллиграфии;] так ровно и  плавно, словно сам Аллах прикасается к бумаге.

Мне говорили,  что он живет уже второй век. Будто он родился еще в Османской империи и учился  у лучших мастеров прошлых столетий – именно поэтому он не выходит из своего дома и никого в него не пускает, что вероятнее всего мастер Баязид – призрак, лишь тень  давно почившего оттоманского каллиграфа.

Мне говорили, что к себе он подпускает только своего подмастерье. Его время от времени видят покидающим дом каллиграфа, чтобы купить чернила и бумагу для старого мастера. Устаз[2 - Устаз – старец, учитель;] принимал заказы  только по электронной почте,  чтобы избежать любых контактов с мирянами, а отправлял их подмастерье уже почтой традиционной.

Когда мне в руки попал электронный адрес каллиграфа Баязида – моего таинственного кумира, чьими репродукциями были увешаны стены спальни, я, без всякой надежды на ответ, решила написать ему.  Я знала, что, даже не ответив на письмо, он поймет меня. Что мои слова будут услышаны непревзойденным мастером на берегу Босфора.

Все дело в том, что я тоже каллиграф. Арабская каллиграфия всегда была для меня недостижимой мечтой, источником бесконечного вдохновения, «дыханием» настоящей меня. Но жизнь берет свое. И вместо каллиграфии я занимаюсь обычным леттерингом[3 - Леттеринг – это креативно начертанное слово, сочетание слов или целая фраз;] –  красивые буквы, созданные моей рукой, украшают рекламные буклеты, поздравительные открытки и приторные свадебные приглашения. Никакой связи с Богом, никаких вековых традиций, никакого таинства священных коранических текстов. Никакого присутствия предков  в примитивных современных шрифтах.

«Досточтимый устаз Баязид! Репродукциями Ваших работ вот уже много лет украшены стены моей спальни – они разделяют со мной моменты одиночества, счастья, отчаянья и смятения . Они видят все, что происходит со мной за закрытой дверью комнаты.

Я – каллиграф, но современное течение жизни и мое местоположение ( я живу не на Востоке) не дают мне отдаться любимому делу – исламской каллиграфии. Я чувствую в себе способности создать нечто, что оставит мое имя в веках – я знаю как создавать шедевры, но я не знаю чему их посвятить.  Люди говорят, что Вы творите, ведомые руками предков, что чувствуете их присутствие. А я потеряна, оторвана от дома. Когда-то моя жизнь была полна голосами семьи, но время забрало многих из них – старшие поколения больше не с нами. Теперь у меня в голове звучат незаданные вопросы, неполученные ответы хранителей прошлого – моих предков. Сегодня я цветок со слабыми корнями – я не могу цвести, не могу быть сильной, не могу восхищать окружающих. Я не чувствую единства, непрерывности рода, которому принадлежу. В моих работах нет святости жизни в Боге.

Я верю, что Ваши работы помогут мне прийти к себе, вернуться к истокам. И заранее благодарю Вас за это.

С бесконечным уважением,

Потерянный Каллиграф».

Мое удивление нельзя преувеличить, но мастер ответил мне. Вечером того же дня я получила письмо с приглашением приехать в гости как только у меня будет такая возможность. И адрес с указанием обойти дом и позвонить в дверь в заборе с северной стороны.

За окном такси в голубоватой дымке утреннего тумана проплывал Стамбул. Промозглость зимнего города оседала крупными каплями на стекле.  Меня везли в Эйюп – самый традиционный мусульманский район, полный мечетей и старых кладбищ. Раньше Эйюп был маленьким городком под боком Стамбула, его называли Городом Мертвых из-за большого количества погостов, но потом большой сосед поглотил Эйюп, сделав его лишь районом – там и жил сварливый старец Баязид.

Дом каллиграфа выглядел уставшим, поведавшим  не одно поколение не только Турецкой Республики, но и Османской Империи. Однако, он , отнюдь, не был запущенным или ветхим, напротив, ухоженный, хоть и аскетичный фасад выдавал своего педантичного обитателя.

Высокий забор скрывал садовый участок  и бОльшую часть дома – увидеть или узнать что-либо  о его жителе не представлялось возможным. Как было указано в письме,  я обошла дом в поисках двери с северной стороны. С колотящимся в горле сердцем моя рука нажала на звонок. Вокруг стояла «негородская» тишина – ни одного человека, ни одного голоса, раздающегося хотя бы  издалека. Словно я перешагнула невидимый портал и оказалась в параллельном мире. Время шло медленно, мне казалось, что между звонком и настоящим моментом прошла уже целая вечность. Однако  чего ждать от старика – я понимала, что каждый шаг дается пожилому человеку с трудом.

Наконец дверь открылась. На меня смотрел  смуглый мужчина лет тридцати пяти   с черными «улыбающимися»  усами и большими карими глазами.

– Добро пожаловать, – прозвучал мягкий голос.

– Спасибо, – сказала я, замешкавшись, – я по приглашению мастера Баязида… я разговаривала с ним в электронных письмах, – мои щеки пылали от волнения, а речь была сбивчивой и нервной.

– Я знаю,  я помню, что приглашал Вас, очень рад, что вы смогли приехать так быстро. Простите, что пришлось долго ждать – я работаю над очередным заказом, у меня руки были в чернилах. Проходите.

В этот момент земля ушла у меня из-под ног, перед глазами все поплыло. Передо мной стоял тот самый великий мастер Баязид. Не сварливый старик, не призрак. А мужчина средних лет с добрым открытым лицом и испачканным чернилами  джемпере.

– Вам нехорошо? – испуганно спросил Баязид.

– Нет-нет, просто голова немного закружилась от долгой дороги, я в порядке.

Мне казалось, что сейчас весь мой  мир если не рухнул, то перевернулся, изменился до неузнаваемости. Я была удивлена и даже немного обижена – все то, во что я верила  оказалось, в какой-то мере,  ложью – я чувствовала себя обманутой, хотя на это не было никаких серьезных оснований. Как только мы зашли в дом, Баязид предложил мне чай.

– Вам нужно поесть, вы выглядите бледной. Присядьте пока в гостиной, а я все принесу.

– Не стоит беспокоиться, я не голодна!

– Любая хорошая беседа начинается с чая. А чай без пахлавы или хотя бы свежего симита[4 - Симит – турецкий бублик;] совсем не по-турецки.  Особенно, если речь идет о гостях, прибывших издалека. Отдыхайте.

Я стала осматриваться вокруг. Это была традиционная турецкая гостиная – с портретом Ататюрка, тяжелыми бархатными портьерами и серебряным кофейным набором на столе. В доме не ощущалось присутствие современности. Все было таким, как в книгах Орхана Памука[5 - Орхан Памук – современный турецкий писатель, Нобелевский лауреат;] – по стенам буквально стекало безвременье.

На столе передо мной возник турецкий чай в стеклянном стаканчике с тонкой талией, называемом «армуды». Этот чай выращивали в провинции Ризе и называли «заячей кровью» из-за насыщенного красного цвета. Турки всегда очень чтили этот напиток, без которого не обходилось ни одно мало-мальски значительное мероприятие.  Потом к чаю присоединился свежий лахмаджун[6 - Лахмаджун – популярное восточное блюдо. Основу блюда составляет тонкая хрустящая хлебная лепёшка, на которую укладываются мясной фарш, помидоры и/или томатный соус, болгарский перец, лук, чеснок, зелень, чёрный перец, орегано;] и медовая пахлава.

Меня удивило, с какой легкостью этот турецкий мужчина орудовал на кухне, обслуживая женщину, которую видел в первый раз – эта картина совсем не совпадала с моими представлении о восточном мужчине, посвятившем свою жизнь любимому искусству Аллаха.

Скованности моей не было предела, но я все равно медленно поглощала еду. Баязид же пил чай и с улыбкой смотрел на свою растерянную гостью. Расправившись с угощением, я сжала теплый стаканчик с чаем и немного развернулась к каллиграфу, чтобы  начать разговор.

– Спасибо большое, все было очень вкусно.

– Не за что, пусть будет во благо.

– Я к вам тоже не с пустыми руками. Я привезла подарки с моей Родины, надеюсь, вам понравятся, – нащупав на полу два подарочных пакета, протянула их мастеру. А про себя корила себя  за то, что мои подарки больше подходили старику, чем молодому мужчине.

– Спасибо большое, но не стоило утруждать себя, – Баязид робко улыбнулся и как-то немного по-детски прижал к себе пакеты.  Было видно, что он не привык ни к гостям, ни, тем более,  к  подаркам.

– Нисколько не утруждалась, для меня это честь, – после этих слов в воздухе повисла неловкая пауза – щеки каллиграфа слегка подернулись румянцем смущения.

– Вы кажетесь растерянной, все в порядке?

– Хм…да. Все отлично. Я… просто… рассчитывала увидеть вас немного другим.

– А, теперь я понял! Вы ожидали увидеть старика!

– Или даже призрак. Именно так про вас говорят. Мне, правда, очень неловко это говорить.

– Пустяки. Я знаю все, что обо мне говорят. Вы не виноваты, я  веду закрытый образ жизни и почти не принимаю гостей – людям просто неоткуда узнать правду, – каллиграф говорил это со снисходительностью, ничто не выдавало в нем осуждения.

– Но вы же выходите из дома, так? Почему никто не видел вас? – спросила я, пытаясь не выдать любопытства.

– Почему же не видели? Видели и не раз. Но все ждут старика, выходящего из дома. А когда видят  меня, думают что я помощник или подмастерье.

– Все мои работы для меня как дети. Потому я не хочу видеть людей, которым отдаю их. Вдруг они мне не понравятся? Поэтому принимаю заказы по электронной почте, а отправляю обычной – так мне не придется встречаться с заказчиками лично.  В моей голове владельцы моих каллиграфий похожи на дорогих мне людей. Так мне проще  их отпускать.

Баязид показывал мне свою мастерскую. Чистую и аккуратную. В ней хранились оригиналы многих каллиграфий, репродукции которых висели в моей комнате. На одной из полок покоился каллиграфический дервиш в бордовом паспарту. Баязид заметил, что я остановила взгляд на этой работе, и повлек к заветной полке.

– Знаете, что здесь написано?

– «Будь тем, кем ты кажешься или кажись тем, кто ты есть» Джалал-ад-Дин Руми [7 - Джалал-ад-Дин Руми  – выдающийся персидский поэт-суфий.]…

– Верно…

В тот момент я не знала, что этот «танцующий дервиш» уже принадлежит мне.