Избранные. Революционная фантастика

Марита поперхнулась, закашлялась – ром? Да это какое-то адское зелье! – и с трудом выдавила улыбку.

– Без музыки?

– Почему «без»? Мое сердце стучит в ритме румбы, разве ты забыла?

Он взял ее за руку, прижал ладонь к своей груди.

И она услышала. Тук… тук, тук. Раз… два, три. Три стука на четыре такта, все верно – настоящая румба.

– Ваши европейские сердца пугливы, они стучат все время одно и то же: тик-так, тик-так, отсчитывают секунды, боясь сменить ритм. Поэтому и умирают рано – изнашиваются от монотонной работы. Заканчивают жизнь, как и начинали: в безнадежных попытках убежать от времени… А сердца кубинцев свободны и вольны танцевать.

Она облизала губы и попыталась отнять руку.

– Ну да, теперь. После революции. Раньше-то было не до танцев, сплошное угнетение и рабство. А теперь все вольны и все танцуют… так?

– Почти, – он перестал улыбаться. Сдавил ее руку, словно тисками. – Почти так, капитанская дочка, но не совсем. На самом деле сердца кубинцев танцевали всегда: и тогда, когда их владельцы голодали, и когда погибали от пуль. Мы не можем иначе, никто не заставит нас склониться и замереть. Но знаешь, это были невеселые танцы.

– В оковах голода и каторжного труда, – подсказала она с вызовом и внутренне усмехнулась – а ведь ей удается. Не так уж и сложно, оказывается, сбивать команданте с толку, уводить разговор в сторону. Сейчас он заведется…

– Ты смеешься, капитанская дочка? Тебе смешно. Ты ведь не знаешь, как здесь жили раньше, – его глаза сверкнули гневом, казалось, тлеющие в них искорки разгораются в жаркое пламя. – Тридцать процентов населения не знали алфавит, а образованными были только десять процентов. Семьдесят процентов голодало, и всего пять – были сыты. Люди рождались и жили в грязи, а умирали от болезней, которые современная медицина давно уже научилась лечить. Везде, но не на Кубе… С тех пор многое изменилось. Мы построили школы и больницы, мы создали много рабочих мест, а для тех, кто все еще не нашел работу, существует пособие. Когда у тебя есть работа и кров, есть возможность учиться и осваивать новые профессии, когда государство заботится о твоей безопасности и здоровье – представляешь, какие начинаются танцы? Совсем другие. Веселые и свободные. Жаркие… кстати, о танцах…

Она поспешно перебила:

– Скажи, а разве раньше не было ничего хорошего? Нет ли чего-то, о чем ты жалеешь?

Он задумался. Потом медленно кивнул и снова заулыбался.

– Да. Знаешь, с чем у нас был полный порядок? Со шлюхами. Более ста тысяч женщин вынуждены были продаваться, чтобы прокормить себя и детей. А теперь все они хотят получить образование и работать на приличной работе. На приличной работе, вот так. А что же делать мужчинам? Многие ведь страдают без продажной любви. Они и рады бы заплатить, готовы выложить свои кровные, но нет. «Que va, любовь! – отвечают им женщины насмешливо. – Забери свои деньги, cabron, я не продаюсь». Это радует. Но немного и печалит. Нет, я не такой, я никогда не платил женщинам, но… – он небрежно положил руку на ее колено, – но. Ты все отстраняешься, моя морская королева, все дрожишь. Словно чайка на холодных волнах. А мое сердце, между тем, колотится все сильнее. Я обещал тебе румбу.

Марита прикрыла на минуту глаза, стиснула зубы. С каждой минутой, с каждым его словом ее все больше затягивало в водоворот.

Он расстегнул рубашку, усмехнулся.

– Сердце звучит, как гром…

Она протянула руку, послушала снова неровный ритм. Раз… два, три. Черт, как это у него получается? – и пожала плечами.

– Ну, не знаю. Здесь совсем нет места, да я и не в настроении танцевать. А в Калифорнии, например, мужчины танцуют румбу в одиночестве. Просто выходят на сцену и танцуют, сами с собой, партнерши им не нужны.

Он тихо засмеялся.

– Мало ли, что в Калифорнии. Не говори мне об этих американцах, они, может, и любовью сами с собой занимаются, что нам до них. – Надвинулся, окутанный запахами табака и рома, прижал ее к себе. – Настоящую румбу танцуют только вдвоем, а места тут достаточно. Потуши свет.

Свет. Такой яркий, что сразу заболели глаза. Серый набухший от влаги потолок в уродливых темных пятнах.

– Сеньорита…

Рауль? Она повернула голову, протянула ему руку. Он подошел, похудевший, осунувшийся, с ввалившимися глазами. Что с ним? Щетина на подбородке – не меньше трех дней… так сколько же она…

– Где я?

Младший открыл было рот, но он сразу перебила, заторопилась, с трудом выплевывая слова.

– Нет, я не то хотела… я хочу сказать… где же? Все ли… в порядке…

Посмотрела в его бледное лицо, задохнулась.

– Мне очень жаль.

Рауль опустил голову и тяжело вздохнул

– Врачи сделали все, что могли, но… наша медицина еще не достаточно хороша. Брат просил передать, что вы должны быть сильной. Ради него и ради себя.

Она попыталась сесть и только сейчас почувствовала боль.

– Нет, – он осторожно прижал ее к кровати, – вам нельзя пока вставать, швы могут разойтись… Все пройдет, сеньорита, все образуется.

Марита отвернулась, запрокинула голову. Потолок расплывался, пятна на нем плавились и стекали ей на лицо.

– Я хочу его видеть, – выдавила она, пытаясь сдержать рыдания.

– Как, разве вы не поняли? Ребенок… умер.

Она стиснула зубы.

– Не ребенка, Фиделя

– Увы. Пока команданте не может прибыть. Но сердце его с вами.

«Сердце его с вами». И со всем его народом: с каждой дояркой, с каждым рыбаком в порту. Он для всех – такой большой и сильный, благодушное божество, готовое дарить любовь всему миру. Но не одной единственной женщине.

– Проснулся?

– Как видишь, – он привстал и картинно потянулся. – Как видишь, моя морская королева. А ты, я смотрю, уже завтракаешь?

Она усмехнулась.

– Нет, я уже пью.

И протянула ему полную до краев рюмку.

– Ох… ром. На завтрак. Сейчас лучше было бы заварить матэ…

– Матэ пусть дамочки пьют, – отрезала она. – А ты привез мне ром, самый лучший.

Он засмеялся и взял рюмку из ее рук.

– Это так. Но ты должна быть осторожна, так и алкоголичкой недолго стать. Правда, правда. Кто научил тебя пить ром по утрам? Это все твои калифорнийцы, наверняка они. Не умеют любить женщин, вот и учат плохому… ладно, молчу. Молчу.