Задача – выжить!

Надо же! А меня в караул, значит, не поставили. Не доверяют! Ну и черт с ним. Зато высплюсь. Хотя, если подумать, политрук еще больше поднялся в моих глазах. Тоже дежурить будет. Да еще и один. Да еще и в «собачью вахту»…

Я посмотрел на поднявшегося Лешку, который с недовольным выражением лица развернулся и куда-то потопал, потом на Михалыча, с невозмутимым лицом вскидывающего на плече карабин. Остальные уже легли и, похоже, мгновенно уснули. Точно не спал только Терехин. Да Оля так и осталась сидеть у костра.

– Держи. – Я протянул ей свернутый сидор, из которого предварительно вытащил все твердые предметы. – Под голову положи вместо подушки.

Она благодарно на меня посмотрела, взяв предложенную эрзац-подушку, улеглась поближе к костру. И ко мне. Знаете, несмотря на то, что рядом лежала симпатичная девчонка, никаких левых мыслей о ней у меня не возникало. Может, последствия тяжелого дня? Или то доверие, с которым она ко мне относилась. По идее, она после всего произошедшего должна была ненавидеть всех мужчин, независимо от цвета формы и других признаков. Однако ж нет. Все-таки голова – предмет темный. А женская голова – темнее вдвойне. С этими мыслями, а также мимоходом подумав о простуженных почках и прочих последствиях сна на голой земле, я и заснул. Так прошел мой первый день на войне, которая закончилась за десятки лет до моего рождения.

Новый день начался с того, что кто-то тряс меня за плечо. Просыпаться жутко не хотелось. Я, игнорируя настойчивость будившего, все еще пытался ухватиться за ускользающие остатки сна, но на его место уже приходила боль. Болело все. Жестокая крепотура в ногах, абсолютно не привыкших к такому кроссу по пересеченной местности, который им пришлось вынести вчера, ломота в спине после сна на голой земле, еще какой-то сволочной корень врезался в лопатку… И снова болела голова – последствия вчерашней встречи с деревом. Все это присоединилось к будившей меня руке и настаивало на немедленном пробуждении. Вспомнив чью-то мать, я открыл глаза. Сквозь листву пробивались лучи солнца, хор птиц пел свой гимн утру, рядом жужжало какое-то насекомое. Утро было бы прекрасным, если б не общее состояние организма и не тот факт, что это было утро, я так и не выяснил, какого числа, 1941 года. Надо мной нависало усатое лицо Михалыча.

– Ну ты и спать горазд! – донеслось откуда-то из-под усов. – Вставай давай, значит, майора похоронить надо.

Оказалось, что ночью майор умер. Я повернул голову в сторону носилок. Майор лежал в той же позе, в какой я запомнил его вечером. Над носилками стояли остальные члены отряда окруженцев. Туда же, убедившись, что я окончательно проснулся, направился сержант. Я, постанывая, кое-как принял сидячую позу. Оля, оказывается, уже тоже проснулась. Ну да. Сельская жизнь приучает к ранним подъемам. Это для меня, привыкшего к будильнику по будням и спать до десяти по выходным, вставать в такую рань, да еще после всех вчерашних событий, было проблемой. А они вон уже все проснулись. Бодренькие, насколько можно быть бодрым после всего пережитого.

Организм настоятельно требовал утренних процедур. За неимением умывальника, мыла и зубной щетки из процедур мне оставалось только облегчиться. Что я и сделал за ближайшим кустом. Блин, даже руки помыть негде, не говоря уж о душе. По запаху я уже постепенно приближался к неизвестно сколько прожившим в лесу окруженцам. И ничего с этим до ближайшей реки или хотя бы дождя не поделаешь. Ничего. Главное – живой.

Когда я вернулся в наше подобие лагеря, Оля протянула мне хлеб. Ма-а-аленький такой кусочек. Ну да, хлеб экономить надо. Пока что пополнение запасов не предвидится. Завтрак был проглочен за пару секунд, и под аккомпанемент урчания удивленно-раздраженного столь малым количеством еды желудка я подошел к собравшимся у носилок бойцам.

– Надо похоронить по-человечески-то. – Лешка повторил то, что я уже услышал от Михалыча.

– Да как мы его похороним! У тебя лопата есть? Или руками рыть будешь? – Это, на сегодняшний день, самая длинная фраза, которую я услышал от Алфедова за все время нашего знакомства. Впрочем, по степени недовольства она не отличалась от остального, ранее мной от него услышанного.

Решение, как старший по званию, принял Терехин:

– Майора похоронить. Боец Митрофанчик, найдите, чем копать!

Политрук еще выше поднялся в моих глазах. Да, он бдительный и насквозь идейный, с уставом в голове вместо мозгов. Но все же, несмотря на то что мы в тылу врага и оставаться долго на одном месте опасно, понимает ведь, что оставлять вот так просто труп товарища… не по-человечески. А ведь мог найти десяток причин, почему не следует задерживаться, чтобы похоронить умершего.

Лешка задумчиво озирался, подыскивая, чем можно выкопать могилу. Лопат ни у кого из бойцов не было. Вообще со снаряжением было туго. Да, оружие было, но вот остального… Ни у кого даже каски не было. У Михалыча, правда, был еще штык, но этой трешечной иглой только дырки хорошо делать. Кстати о штыке. После секундного раздумья я отошел к своим вещам, сваленным в кучку возле сидора, и, вернувшись, протянул Лешке один из немецких штык-ножей. Второй, решив тоже принять участие в работе и хоть так отблагодарить майора за спасение от сверхбдительного политрука, оставил себе. Инструмент не особо подходящий для того, чтобы копать большие ямы, но ничего лучше не было. Лешка почти сразу понял мою мысль и взял штык-нож.

Мы выбрали ровный участок земли, максимально удаленный от деревьев и кустарника. Копали долго. Вначале дело шло легко – единственным препятствием в мягкой лесной земле были тоненькие корешки трав, которые хорошо заточенный штык-нож резал даже не замечая. Мы подрезали по периметру дерн, небольшими кусками отбросили его в сторону, освободив необходимый участок голой, одуряюще пахнущей земли. Затем начали разрыхлять штык-ножами землю. Теперь нам уже доставляли некоторые неудобства толстые корни. Да, с хорошо заточенной лопатой их даже не замечаешь. Но со штык-ножом, пусть и отлично заточенным (впрочем, земля его быстро затупила), корни представляют собой проблему. Мы долбили землю, как дятлы дерево. Разрыхлив на глубину штыка землю на одном участке, переходили к другому. А в это время Алфедов и Саша Гримченко руками выгребали разрыхленную землю. Чуть позже к ним присоединился Михалыч. Он сначала о чем-то посоветовался с Терехиным, указывая на Гримченко, а потом отошел к носилкам. Через несколько минут, вернувшись, поставил на землю возле Саши сапоги майора. Тот посмотрел на Михалыча, потом на принесенные им сапоги, на свои сапоги и, кивнув, без слов вернулся к работе. И правильно. Майору ведь сапоги уже не нужны. А Саша, того и гляди, босой останется.

Весь процесс занял часа два. А может, и больше. Руки были стерты чуть не до крови. Я, конечно, привык к лопате, но раньше работал в перчатках. А сейчас – голыми руками и с таким неподходящим инструментом. Но, стиснув зубы, продолжал долбить и долбить землю, ожесточенно терзая мешавшие корни. Наконец яма была готова. Всего полметра глубиной, но дальше копать мы были уже не в состоянии. Тело майора положили в свежевырытую могилу, постояли немного и принялись забрасывать землей. Постояли еще немного над холмиком. Спи спокойно, майор!

– Уходим. – Терехин отвернулся от свежей могилы и обвел взглядом оставшихся.

Я, немного покачиваясь – ноги затекли, пока копал, – отошел к своим вещам, непослушными руками закинул их в сидор, тот – себе за спину, карабин – на плечо, и вернулся к отряду.

– Алфедов, идешь впереди, – скомандовал политрук.

Мы выстроились в колонну. Алфедов исчез за деревьями, остальные подождали с минуту и двинулись следом. Первым шел Терехин, за ним – Михалыч, потом мы с Олей, и замыкал строй Гримченко с ДП наперевес.

По лесу мы шли не спеша, стараясь не шуметь. Я немного пришел в себя – ноги уже не так гудели, да и руки чуть отошли. Правда, немного пекли вздувшиеся на ладонях пузыри, но терпимо. Оля тоже держалась молодцом. Судя по всему, долгие прогулки были ей не в новинку. Шла спокойно, начала даже немного посматривать по сторонам. Молодец девка, оправляется от пережитого потихоньку! Так прошло полдня. Очень хотелось пить – вся вода ушла, когда копали. Обеда у нас тоже не было. То ли Терехин не хотел останавливаться, то ли он экономил хлеб – шли мы на пустой желудок и без остановок.

Первый привал сделали, когда солнце уже начало уходить к западу. Под разлапистым деревом стоял Алфедов. На вопросительный взгляд Терехина он молча указал на бьющий в десятке метров от дерева небольшой родничок, от которого куда-то влево убегал тоненький ручеек. Вода была очень кстати. Мы наполнили все три имеющиеся фляги, две из которых были моими, и напились в кого сколько влезло. Терехин обвел взглядом бойцов, сидевших на земле и не выражавших никакого энтузиазма по поводу продолжения похода:

– Десять минут отдыхаем.

Кстати о птичках. А я ведь сегодня еще не курил.

Такими темпами я же и курить брошу! Если не загнусь раньше – о сигаретах я забыл совсем не от хорошей жизни. Достал из кармана остатки трофейных сигарет. Михалыч тоже вытащил откуда-то из пилотки сигарету. Он что, две у меня взял вчера? Остальные, то ли более стеснительные, то ли просто прощелкавшие вчера клювом, жадно смотрели на нас. Все, кроме Терехина. Тот, похоже, все-таки не курил. Я посмотрел на пачку, потом на страждущих – нет, сигареты я им не дам. У самого осталось две штуки плюс вчерашний бычок. Немного порылся в сидоре и протянул Лешке завернутый в газетку кисет с табаком и одну из зажигалок.

– Слушай, а пожрать-то там у тебя больше ничего нету? – Тот, развернув газету и увидев табак, явно воспрянул духом. – У тебя сумка-то, похоже, волшебная. Вот хлеб вчера – нате, сигареты – нате, водички – нате, покопать чем – нате, а щас вот и табачок сыскался!

– А я запасливый, – отшутился в тон ему. – Только жратвы больше нет.

– А мож, у тебя там и патроны отыщутся? А то у меня в пулемете полдиска только осталось. А у этих, – неопределенно мотнул головой в сторону присоединившийся к разговору Гримченко, – у кого два, у кого четыре патрона. Самый богатый – Михалыч. Он целых пять патронов сберег.

– Патроны есть, – затягиваясь вчерашним окурком, повернулся я к Гримченко. – Только немецкие. Я же у них карабин отобрал. Да еще магазин с пулемета снял, когда уходил. А зачем тебе пулемет, раз патронов мало? Выкинь его да раздай патроны тем, кто с карабином.

Краем глаза я заметил, что политрук как-то странно посмотрел на меня. Только сейчас мне пришло в голову, что я ляпнул. Я же открыто предложил бойцу бросить оружие! Йоооо… Но, слава богу, обошлось. Терехин смолчал. Зато Гримченко насупился:

– Скажешь тоже – выкинь! Я ж за него в ответе. Мне взводный наш говорил: «Смотри, Гримченко, прое…шь пулемет – буду с тебя так шкуру спускать, трибунала, как в увольнение, просить будешь!»

– Сурово, – кивнул я. – А чего так, случаи уже были?

– Чего? – Гримченко явно меня не понял.

– Ну, в смысле, прое…л уже чего, что командир тебя так?

– Да было дело… Мы как-то, за месяц до войны, реку переходили вброд. Ну, там яма была, так у меня нога туда соскользнула. Я – бултых! А пулемет над головой же держал. Ну и выпустил. Потом нырял чуть не час, пока достал. Хорошо, течения там почти не было. А взводный тогда меня по всякой матери, говорит, мол, из-за меня взвод в норматив не уложился. Да трибуналом стращал, если пулемет не найду.

– Шкуру с тебя спустить надо было! – Михалыч, выпустив целое облако дыма, аккуратно забычковал сигарету и сунул окурок обратно в пилотку. – Ишь, пулемет утопил он. А если враг? Так ты им что скажешь? Счас, подождите, я пулемет только выловлю? От же раздолбай… – Михалыч еще что-то выговаривал Гримченко, а я уже повернулся к Оле:

– Ты как? Сильно устала?

– Да нет, все в порядке. – Она подняла на меня глаза. – Спасибо тебе… Ну, что там… на хуторе…

– Да не за что! – Мне стало даже как-то неловко. – Ты выкинь поскорее из головы тот хутор. Или попытайся хотя бы выкинуть. Не надо оно тебе…

– Все в порядке, – повторила Оля, и вдруг взгляд ее приобрел какой-то холодный блеск. – А забывать я не хочу. Я и деда своего, и себя тоже фашистам припомню!

М-да. Вот тебе и девчушка с хутора. Глаза такие – видно, зубами рвать немцев собирается. А почему бы и нет? После всего пережитого имеет право. Да и лучше уж так, чем если бы занялась самокопанием и впала в депрессию. Характер, похоже, у Оли тот еще.

– Все, идем дальше. – Терехин поднялся. – Алфедов, ты впереди.

Следующая наша остановка случилась уже под вечер. Мы оказались перед пологим склоном. Алфедов ждал нас, сидя на старом пне, при этом не забывал поглядывать по сторонам.

– Товарищ младший политрук, – сказал он, когда мы остановились. – Там, метров через двести, дорога. А если направо отсюда пойти – полянка будет. На ней наши лежат. Расчет минометный…

Терехин кивнул:

– Показывай, где та поляна.

На поляну мы вышли буквально через пару минут.

Тут действительно был бой. Почти посередине поляны валялись два разбитых миномета, 82 миллиметра, и пустые лотки из-под мин. Рядом, в основном с противоположной от дороги стороны, лежали тела расчета. Трупный запах уже ощущался довольно сильно.

Похоже, кто-то оставил здесь заслон, чтобы держать дорогу. Минометчики явно были не одни – ближе к дороге должна быть основная позиция, а эти ее прикрывали. Немцы, скорее всего, обошли позицию с фланга – через лес, – и минометчики оказались зажаты между дорогой, на которой тоже кто-то был, с одной стороны, и немцами в лесу – с другой. Мы стояли и смотрели на последствия разыгравшейся здесь трагедии.