Настоящие истории ненастоящего адмирала

Возвращаясь к книге «Дети блокады», я с уверенностью могу сказать, что, несмотря на художественное повествование, это совершенно документальное произведение. Несколько лет назад я говорил с Михаилом Павловичем об этой книге, и он мне рассказал, что, когда ее первый раз брали в печать, редактор в обязательном порядке попросил убрать «неудобные и бесчеловечные» моменты: «На мое искреннее удивление, что же здесь бесчеловечного, редактор возмущенно указал на один фрагмент. „Вы что, ненормальный? – почти заорал он. – Вы понимаете, что это детская книжка?!“» Вот этот текст: «К нам во двор, на улицу Воронежскую пришел участковый и спросил у местных пацанов, не пропадал ли кто-то из их друзей. Ребята сказали, что недавно бесследно исчез один из мальчишек. Тогда милиционер развернул грязную тряпку и достал оттуда отрубленную детскую руку. Мы сразу узнали руку друга». К сожалению, этот рассказ был чистой правдой. Факты каннибализма встречались в блокадном Ленинграде, и нельзя отрицать этого. Люди спасались от мучительной голодной смерти почти три года! Некоторые попросту сходили с ума и тихо умирали в своих домах и на улицах. А кто-то продолжал бороться и выживать. Способы выживания отчаявшихся людей были разными, порой ужасными. Согласно архивам милиции и КГБ, было арестовано около двух тысяч людоедов, пятьсот восемьдесят шесть из них казнили. В основном каннибалами становились не какие-то монстры-извращенцы, а неграмотные женщины, искавшие пищу для своих семей. Можно предположить, что истинный размах каннибализма в блокадном Ленинграде был шире официальной статистики. Я не хочу никого оправдывать, однако невозможно представить сейчас то время, тех людей, да и не надо нам этого делать. Вероятно, редактор книги был прав и этот фрагмент действительно не подходил для детского издания. Его убрали.

Совсем недавно вышла в свет еще одна книга Михаила Павловича Сухачёва «Там, за чертой блокады». Это продолжение «Детей блокады», в котором автор рассказывает о жизни блокадников, совсем маленьких детей, в глухой таежной деревне под Томском, куда их вывезли из Ленинграда в мае сорок второго года. Я бы рекомендовал ее прочесть, особенно школьникам. В наш век комфорта, лени, доступных продуктов питания и всех иных благ мы подчас забываем о днях ушедших. Днях очень страшных. Бежим и живем днем сегодняшним. А зачем? Спросите вы. Зачем нам знать о тех страшных днях? Наши предки пережили это, и низкий им поклон. У нас совсем другая жизнь, и мы не хотим, мы слишком заняты. В конце концов, мы просто боимся посмотреть назад. Страх. Опять страх. Помните историю с грузинами? Вновь кто-то не хочет, чтобы мы помнили о войне. В современной системе ценностей в наши мозги вкладываются новые доктрины, без учёта уроков прошлого. А такие книги, как «Дети блокады» и «Там, за чертой блокады», возвращают нас назад, заставляя задуматься и во многом переосмыслить события дня сегодняшнего.

История третья. Сухачёвы – Возиловы

Давайте вернемся в страшное время сорок первого. Дед Василий воевал уже третий год, его брат Николай – тоже. Он служил в авиации, был инженером систем навигации. Николай окончил войну в звании майора, а концу сорок пятого года получил звание подполковника. Близнецы Костя и Люся были эвакуированы в Казань вместе с оборонным заводом, на котором они работали. Им тогда исполнилось по семнадцать лет. Однако по пути в эвакуацию они сбежали на фронт, что было неудивительно для того времени. В итоге Люся всю войну служила в штабе связисткой. Вернувшись с фронта, в сорок шестом году родила дочь. Много детей после войны жили, не зная своих отцов. Да и неважно это тогда было, важно было, что мы победили. Костя же прошел тяжелый путь танкиста. Воевал в так называемой «Бригаде прорыва» на легендарном танке Т-34. О подвигах танкистов из этой бригады можно было бы написать отдельную книгу. Много здесь о ней рассказывать не буду, отмечу только одно: этих ребят всегда первыми бросали в атаку, без надежды на то, что они вернутся. Бригада использовалась исключительно для прорыва и несла огромные потери в каждой наступательной операции. По сути дела, это была бригада смертников, и пережить в ней два наступления для рядового танкиста было чем-то нереальным. За годы войны Константин Павлович Сухачёв покинул шесть подбитых немцами танков. Однажды в танк попал снаряд, и ему оторвало палец на ноге. Все в танке погибли – а у него всего палец. Тогда в дивизии говорили: «Наш-то Костя точно родился в рубашке», – и были правы. Окончил он свой боевой путь в Берлине, в звании гвардии старшины. Только вот после войны долго не прожил и умер в возрасте тридцати одного года через десять лет после Победы.

В блокадном Ленинграде, как вы помните, остались моя бабушка Александра Алексеевна Ерохина и ее дети: старшая дочь Анна, дочери Катя, Варвара и младший сын Михаил. Анна Павловна служила в госпитале медсестрой. В ноябре сорок первого во время бомбежки она была тяжело ранена в легкое. И так и не сумев оправиться от серьезного ранения, умерла на руках матери. В том декабре мало кого хоронили – у людей просто не оставалось сил. Как правило, близкие просто выносили своих умерших на улицу, и каждый день специальные службы МПВО и войска НКВД забирали тела и отвозили на кладбище.

Во время блокады всем, кто мог трудиться, нужно было работать, и это не патриотические лозунги, а желание выжить, так как рабочим и служащим было положено большее количество хлеба, чем иждивенцам и детям. Варвара Павловна сутками работала на фабрике, но в октябре сорок первого предприятие закрыли из-за недостатка электроснабжения. Екатерина Павловна тоже пыталась работать, но у нее были больные ноги, и вскоре она тоже не смогла ходить на фабрику.

Я хорошо помню бабушку Екатерину Павловну. Ребенком я с мамой приезжал в Ленинград и останавливался у нее на проспекте Космонавтов. Это недалеко от парка Победы, в котором в мае сорок пятого и сорок шестого мои бабушки-блокадницы сажали тополя. Сейчас эти тополя в два обхвата. Когда я бываю в парке, то обязательно слушаю, о чем говорят со мной эти деревья. Бабушка Катя была очень добра ко мне, ведь я был сыном ее любимой племянницы Оли Сухачёвой. Встречая нас на пороге своей небольшой квартиры, она причитала, шаркая по дому войлочными ботиками «прощай молодость». Когда я спросил, почему бабушка всегда ходит в ботиках, мама ответила, что, когда бабушка Катя была еще совсем маленькой, она с родителями ехала зимой на санях. Маленькая Катя описалась, а мороз в Орловской губернии зимой тысяча девятьсот тринадцатого года был очень сильный. Никто из взрослых не заметил, что Катя промокла. С тех самых пор у бабушки болели ноги. Представляете, за восемьдесят с лишним лет, пережив все невзгоды, голод, блокаду, Екатерина Павловна, будучи инвалидом с детства, достойно прошла свой трудный жизненный путь. Я помню по рассказам моей мамы, что Екатерина Павловна в раннем возрасте научилась шить на машинке. Это умение она пронесла через всю жизнь. Именно благодаря кропотливому труду моей бабушки у всех в семье даже в самые тяжелые времена была одежда. Она была женщиной, объединившей семью Сухачёвых. Огромной души человек, Екатерина Павловна умерла в возрасте восьмидесяти восьми лет в тысяча девятьсот девяностом году. И сегодня я хочу сказать только одно: спасибо вам, Екатерина Павловна! Спасибо за жизнь, которую вы прожили. Спасибо за неоценимую помощь моей маме, когда она училась в Ленинграде.

Дорогой читатель, то, что я пишу сейчас, – это некие воспоминания, которые, как любят выражаться сторонники дедуктивного метода, всплывают в чертогах моей памяти. Иногда они бывают сбивчивыми или недостаточно точными. Это то, что я помню, то, о чем мне рассказывали когда-либо разные люди. И то, что ты читаешь сейчас эти строки, вселяет в меня огромную надежду – эти воспоминания интересны и важны для тебя. Спасибо.

Сейчас я бы хотел вернуться в победный сорок пятый год, в непокоренный Ленинград и продолжить свою историю о моем родном деде Василии Павловиче Сухачёве. Вернувшись в город, Василий окончил курсы судостроителей. По распределению его отправили в Мурманск, где он работал мастером, а потом начальником участка на некоем «Электромонтажном предприятии». Почему на «некоем», спросите вы? Потому что это было не самое обычное предприятие. Специалисты конторы были мастерами высшей квалификации. Они работали на Северный военный флот. Строили и запускали радиолокационные станции, трудились на подводных лодках и военных судах. К чему я так подробно рассказываю об этом предприятии? А к тому, что как раз на «Электромонтажном предприятии» Василий Павлович и повстречал свою будущую жену и мою бабушку Валентину Петровну Мордовченко.

К слову сказать, семья Мордовченко, переехав в Мурманск в тысяча девятьсот сорок четвертом году, прожила там до семьдесят шестого года. Девятнадцатилетняя Валя работала в конторе простым клерком. Впервые она увидела моего деда, когда тот пришел устраиваться на работу. Бабушка рассказывала, это был высокий, статный мужчина. Одет Василий был в длинное кожаное пальто, и вид у него был подтянутый, собранный и очень аскетичный. Сразу видно – военный. Из воспоминаний моей мамы и бабушки я сделал вывод, что мой дед был, безусловно, справедливым и в то же время требовательным человеком. Держал своих детей в ежовых рукавицах. Думаю, он не проявлял к ним особой ласки и заботы, ведь его служба требовала постоянного перемещения по Кольскому полуострову. Как бы высокопарно это ни звучало, но служение Родине было превыше всего. Страна срочно восстанавливала свою «оборонку». Видя огромную ответственность, работоспособность и преданность делу, руководство предприятия не раз предлагало Василию Павловичу повышение по службе, но всякий раз получало отказ. Дед говорил, что он несет ответственность за свой участок и за тот фронт, на котором служит. В большой семье Сухачёвых Василий Павлович всегда был совестью. Он говорил своим братьям Николаю и Михаилу, в то время уже генералу и полковнику: «Кате мы всегда будем помогать. Она спасла нашу семью в блокаду. Катя инвалид, будем посылать ей каждый месяц деньги, пока мы живы». Это было справедливо, и братья согласились. Так и было, пока дед Василий был жив. Он ушел очень рано. 10 декабря 1965 года ему исполнилось только сорок пять лет, а через неделю, семнадцатого декабря, его не стало – инфаркт. После вскрытия врачи сказали, что он на ногах перенес еще один инфаркт и потом не восстановился. А когда было восстанавливаться-то, надо было работать. Второй инфаркт, смертельный, Василий Павлович перенес тоже на работе, в очередной раз отправившись в командировку. Если забежать вперед, то моя бабушка Валентина Петровна второй раз вышла замуж лишь через десять лет. Смерть деда Василия показала, насколько он был связующим звеном в большой семье Сухачёвых. Как позже вспоминала его сестра Екатерина Павловна, после смерти Василия семья как будто рассыпалась.

Моя бабушка Валентина осталась одна с двумя детьми – моей мамой Ольгой (ей было пятнадцать лет) и пятилетним сыном Женей. Вскоре мама окончила восемь классов, и на семейном совете было принято решение, что Оля поедет в Ленинград и будет поступать в техникум. Так все и произошло, с тысяча девятьсот шестьдесят шестого по тысяча девятьсот семидесятый год моя мама училась в техникуме на полиграфиста и жила как раз у своих тетушек Кати и Люси. Техникум находился на 5-й линии Васильевского острова. Дом же стоял недалеко от парка Победы.

Мама жила на проспекте Космонавтов, и поездка на учёбу занимала у нее полтора часа. Когда 3 ноября 1967 года была открыта станция метро «Василеостровская», счастью студентов техникума, да и всех жителей острова не было предела. Теперь от дома до учёбы можно было добраться всего за тридцать минут. На питание и проезд племянницы тётушки выделяли ежедневно тридцать копеек. Причём мама часть этих денег экономила и откладывала на всякие «прелести сладкой жизни». Сливочные тянучки, пирожные, лимонад – словом, всё самое вкусное, что было в Ленинграде, изредка могла себе позволить студентка издательско-полиграфического техникума, который располагался в крохотной постройке на 5-й линии, 28, Васильевского острова. Это здание бывшего издательско-полиграфического комплекса М. М. Стасюлевича, выдающегося государственного, политического деятеля и издателя, выпускавшего до тысяча девятьсот десятого года «Вестник Европы». А в девятнадцатом веке, говорят, там находилась табачная фабрика.

В те годы тётя Катя кроила для мамы красивые платья из каких-то отрезов. Однажды она даже сшила из привезенного братьями военными куска шинельной ткани прекрасное пальто. Как говорит мама, это было самое красивое пальто в Ленинграде того времени. Вместе с мамой у ее тётушек жила дочка тети Люси Ляля, та самая, что родилась после войны, в сорок шестом году. Как я уже говорил раньше, Ляля не знала своего отца. Лишь однажды тётя Люся где-то в кафе издалека показала на красивого мужчину. «Вот твой отец», – коротко сказала она и поспешно вышла. Да, вы, наверное, удивились, почему мою тётку зовут Ляля. На самом деле ее имя Елена, но об этом я узнал недавно. В детстве ее все звали Лялей за ее небольшой рост. Когда Ляля стала старше, прозвище за ней осталось. А я, вообще, звал ее тётя Ляля-маленькая. Когда Ляля выросла и вышла замуж, то стала носить грозную фамилию Закон. Что-то в этом есть: тётя Ляля-маленькая Закон.

Сейчас, спустя почти полвека, моя мама говорит, что никогда не хотела жить в Ленинграде. Хотя, надо заметить, что о тех днях мама вспоминает с огромным удовольствием. Она ходила в музеи и театры. Занималась в том самом Дворце пионеров, который раньше назывался Аничковым дворцом, да и сегодня это Санкт-Петербургский городской Дворец творчества юных. Училась художественному слову во Дворце пионеров у легендарной Галины Васильевны Комяковой. Галина Васильевна больше полувека отдала преподаванию в Санкт-Петербургском государственном институте культуры и Ленинградском государственном институте театра, музыки и кинематографии. Воспитала целую плеяду прекрасных и талантливых людей. Один из её любимых учеников – Андрей Могучий, художественный руководитель Большого драматического театра имени Товстоногова. Мне посчастливилось неоднократно встречаться и общаться с этой прекрасной женщиной и удивительным педагогом. Когда вдруг случайно оказываешься с Галиной Васильевной в общественном транспорте и она начинает говорить, через некоторое время удивительным образом все пассажиры, которые находятся рядом, замолкают. Почему? Да потому, что даже в Санкт-Петербурге в наши дни нечасто услышишь такой красивый и богатый русский язык. Я с огромным удовольствием бываю на Большой Конюшенной, 2, в гостях у Галины Васильевны. Её истории меня в буквальном смысле завораживают. Общаясь с ней, я понимаю, к какой удивительной плеяде талантливых педагогов нашей страны Галина Васильевна принадлежит. Это люди глубочайшие, удивительнейшей судьбы, на чьих глазах прошла целая эпоха. Спасибо вам за то, что до сих пор преподаёте и вселяете в нас желание жить и творить!

Теперь же давайте вернёмся к истории моей семьи и вспомним о моем родном дядьке, брате моей мамы, Жене. Вернее, о Евгении Васильевиче Сухачёве. Он родился 10 октября 1955 года. В детстве Женя был мальчиком довольно-таки щуплым и носил круглые очки. По всем законам жанра, ему доставалось на орехи от всех, начиная с его родной сестры Ольги. Забегая вперёд, отмечу, что дядя сыграл в моей жизни и в становлении моей личности далеко не последнюю роль, о чём я расскажу подробнее в главе «Листочки судьбы». Окончив восемь классов Мурманской средней школы, он переехал вместе с моей мамой в Свердловск, где в пятнадцать лет поступил в художественно-профессиональное училище, на специальность художника-оформителя. В этом же училище с тысяча девятьсот семьдесят первого по семьдесят второй год после распределения работала мастером моя мама. В семьдесят втором мама вернулась в Мурманск, а Женя ещё год учился в Свердловске. После окончания обучения, в семьдесят четвёртом, возвратился в Мурманск. И вот по какой причине. В те годы ходило такое поверье, что тех, кто живёт на Севере, обязательно отправляют служить на юг. В случае с моим дядькой этого не произошло, и он служил в Мурманской области, недалеко от того места, где на строительстве оборонного комплекса умер его отец Василий. В тысяча девятьсот семьдесят шестом году он женился на девушке из Свердловска Наташе, и вскоре они переехали в Тольятти, где в семьдесят седьмом году у них родился старший сын Дима.

Моя мама, вернувшись из Свердловска в Мурманск в семьдесят втором году, познакомилась с моим отцом Александром Владимировичем Возиловым. Наконец-то в моей истории встретились семья Возиловых и семья Сухачёвых.

История четвёртая. Возиловы

Мой отец родился в семье Владимира Павловича и Елены Ивановны Вазиловых. Теперь уже невозможно точно установить, каким образом судьба моряка Северного флота и работницы Рижской железной дороги занесла их в далёкий якутский посёлок Зырянка на Колыме, строительство которого началось в тысяча девятьсот тридцать шестом году заключёнными Зырянлага – зеки строили посёлок для будущих угледобытчиков. Там и появился на свет мальчик Саша. В первом классе на вопрос учителя: «Кто ты по национальности?» – мой отец с гордостью ответил: «Я якут!»

Почему в январе тысяча девятьсот пятьдесят первого года в этом богом забытом посёлке оказалась моя бабушка? Вновь и вновь задумываюсь над этим вопросом и не нахожу на него ответа. Собственно говоря, внутренний вопрос, почему мой отец родился на Колыме и что там делали мои бабка с дедом, неожиданным образом заставил меня поднять целый пласт информации о семье Возиловых. Мне удалось докопаться до истории жизни прабабок и прадедов, доселе мне неизвестной. Эти находки потрясли меня до глубины души. В ходе поисков я выяснил, например, что моя родня по отцовской линии – с волжских берегов. Моя бабка Елена Ивановна вообще полячка, мать которой после Первой мировой войны мой прадед привез из Польши в далёкий посёлок Няндома Архангельской губернии. Однако не буду запутывать вас, дорогие читатели, в моих родственных связях. Просто иногда мне думается, что эту книгу я пишу для моей семьи. Для моих детей и внуков. Потому что хочу, чтобы они больше знали о своих предках, об интересных сплетениях судеб и необычных историях, которые с ними происходили.

Итак, вернёмся к родословной моего отца. Впрочем, узнать ее было бы невозможно без нескольких ключевых рассказчиков. В частности, без моей бабушки, моего дедушки Миши, моей мамы и ещё двух удивительных женщин. Мама, узнав о том, что я пишу книгу, позвонила в Мурманск троюродному брату моего отца Борису с просьбой помочь мне. Борис передал мне номер телефона своей родной сестры Нины Алексеевны Жильцовой, моей троюродной тетки. Она в свою очередь смогла подробно воссоздать картину далёких дней, имён и событий из истории моей семьи. Так вот, у моего отца, Александра Владимировича Возилова, были отец Владимир Павлович Вазилов и мать, Елена Ивановна Вазилова. (О том, почему их фамилия пишется через букву «а», я подробнее расскажу в главе «Отец».)

Также в их семье был ещё один сын, Геннадий. Его я не помню, впрочем, как почти всех своих мурманских родственников, за исключением деда Владимира Павловича, или, как я его называл в детстве, дедули. Моего дядю Геннадия, который всю жизнь ходил в море, и его жену Антонину, а также их детей, Лену и Сергея (моих двоюродных брата и сестру), я ни разу не видел. Знаю только, что Сергей служил в горячих точках и был ранен. Когда вернулся с войны, врачи сказали, что он нежилец. Тогда Сергей в доме родителей оборудовал свою комнату тренажёрами и стал упорно заниматься. Со временем Сергей абсолютно восстановил свое здоровье и сейчас чувствует себя прекрасно.

Теперь попытаемся не потерять родственную нить и пойдём чуть дальше в глубь веков. На первых страницах возникла в моем рассказе фамилия Жильцовых. Почему сейчас я вспомнил о них? Пожалуй, из чувства глубокого уважения к Нине Алексеевне Жильцовой. Дело в том, что мой прадед Павел Иванович Возилов (1880–1942) был женат на Клавдии Фёдоровне Жильцовой. Именно от её родного брата Федора Фёдоровича Жильцова и пошла упомянутая ветка Жильцовых. У Нины Алексеевны было семеро братьев. Сейчас остались в живых только она и её брат Борис. Одна из интереснейших историй, которую мне поведала Нина Алексеевна, – это рассказ о том, как её дед и бабка были раскулачены.

Итак, как мне удалось выяснить, мой дед Владимир Павлович Вазилов родился в небольшой деревне Поповская Рыбинского района Ярославской области. Его матушка, а моя прабабушка Клавдия Фёдоровна Возилова (урожденная Жильцова) появилась на свет в соседнем селе Локтево (дата ее рождения неизвестна). Её отец, мой прапрадед Фёдор Логинович Жильцов родился в том же селе в 1855 году. Был он приказчиком, служил в Москве, а весной приезжал в Локтево, чтобы заниматься сельским хозяйством. Осенью, после уборки урожая, Фёдор Логинович возвращался в Москву. Вот обещанная история раскулачивания. После прихода на ярославскую землю Советской власти очень быстро стало известно, что Жильцовых будут раскулачивать. Отобрали у них всё быстро: в один вечер приехали и конфисковали добро для нужд Советской власти. Из дома вынесли всё подчистую, включая детскую одежду. По сути, это был обычный бандитизм и грабеж. А утром раскулаченные увидели, как местный милиционер браво шагает по селу в отцовском тулупе. После этого Жильцовы бежали в Мурманск, туда, где жили их дети.

В семье Возиловых до раскулачивания дела обстояли прекрасно: мой прадед в Рыбинске держал чайную. Его отец Иван Игнатьевич и дед Игнатий были предприимчивыми купцами. Жили в Петербурге на улице Гороховой, и у них была известная всему городу шляпная мастерская. Возиловы были людьми набожными и много времени проводили в постах и молитвах.

История пятая. О совпадениях

У моего прадеда Павла Ивановича Возилова и его жены Клавдии Фёдоровны родилось тринадцать детей. Удивляет, как много в те времена рожали, и это не зависело от благосостояния и статуса. Так, у других моих прабабки и прадеда Сухачёвых из Орловской губернии родилось четырнадцать детей. В той и в другой семье выжило по восемь детей. По четыре брата и четыре сестры. И ещё совпадение. У одного моего прадеда отчество Павлович и у другого тоже, то есть у меня было шестнадцать (!) бабок и дедов с отчеством Павловна и Павлович. И это ещё не всё. Павел Возилов и Павел Сухачёв, родившиеся в очень состоятельных семьях, оба были раскулачены и каждый до окончания своих земных дней работал – один сторожем, другой пожарным. Они оба потеряли семьи. Чудом не потеряли и свои жизни. В те времена основной посыл государства был таким: «Кулаки – эти яростные враги социализма – сейчас озверели. Надо их уничтожать!» Павел Иванович Возилов вообще попал под тогда ещё новый и страшный термин «твердосдатчик». А это не просто «кулак». Дело все в том, что в 1920-х годах молодое советское государство пыталось забрать хлеб, не прибегая к сплошной коллективизации. «Твердосдатчиков», то есть тех, кто не проявлял высокой сознательности и отказывался продавать по госценам зерно сверх продналога, клеймили в печати и на собраниях, лишали избирательных прав, выселяли из домов в холодные сараи, запрещали им выезжать за пределы деревни, отказывали в медицинской помощи, требовали от односельчан объявлять им бойкот. После унизительного раскулачивания Павлу Ивановичу Возилову было запрещено уезжать с местожительства, а его семья бежала в Мурманск, где в то время уже поселилась часть родни и односельчане.

Восьмерых выживших и бежавших с матерью Клавдией Фёдоровной детей звали так: Алексей (1905–?), Надежда (1908–1996), Екатерина (1910–2005), Ольга (1912–1990), Сергей (1916–1945), Александр (1920–1970), Владимир (1923–1983), Вера (1926 года рождения).

Судьбы детей Павла и Клавдии сложились по-разному. Кто-то из них прошёл долгий жизненный путь. Так, моя двоюродная бабка Вера Павловна Смирнова (Возилова) до сих пор жива. Ей девяносто один год, из них пятьдесят пять лет она проработала учителем в Ярославской средней школе. Кто-то из детей этой семьи умер рано. Постараюсь кратко изложить то, что смог выяснить о своей родне от моей двоюродной тётки Ирины Светловой. Ирина – единственная дочь Веры Павловны. И во многом благодаря её усилиям для меня открылась история семьи Возиловых.

Дальше рассказываю конспективно и по порядку. Про Алексея Павловича знаю только то, что он жил в Алма-Ате. Чем занимался – точно сказать не могу. Надежда Павловна всю жизнь прожила в Петергофе и умерла в возрасте восьмидесяти четырех лет. Её младшая сестра Екатерина Павловна родилась на два года позже Надежды, в тысяча девятьсот десятом году. Всю свою долгую жизнь она провела в Алма-Ате и жила недалеко от своего старшего брата Алексея, которого очень любила. Екатерина Павловна пережила почти всех своих братьев и сестёр и умерла в возрасте девяносто пяти лет в две тысячи пятом году. Следующей в семье была Ольга Павловна, родившаяся в тысяча девятьсот двенадцатом году. О ней я знаю совсем немного: она прожила семьдесят восемь лет, трижды была замужем, последняя фамилия – Евстигнеева. Жила и похоронена в городе Мончегорске Мурманской области. Ещё интересен тот факт, что в военных документах убитого на войне брата Сергея упоминалось именно её имя. Это значит, что после смерти Сергея Павловича в феврале тысяча девятьсот сорок пятого года похоронку принесли именно ей. Сергей Павлович Возилов появился на свет в преддверии революции, в тысяча девятьсот шестнадцатом году, и вся его короткая жизнь была проникнута бунтарским духом. Его дерзкий характер знали не только в Поповской, в которой он жил, но и в ближайших деревнях и селах. Незадолго до войны Сергея судили (подробности неизвестны) и отправили сплавлять лес на Печору, в село Кожва. В мае сорок второго года Президиум Верховного Совета СССР принял решение комплектовать штрафные батальоны из заключённых, кроме осуждённых по пятьдесят восьмой статье, то есть политических. Мой дед не был политическим и в конце августа сорок третьего был этапирован на фронт рядовым. Полтора года Сергей воевал в штрафбате. Последним днём его жизни стало 19 января 1945 года.

Это был обычный день Восточно-Прусской наступательной операции Красной армии. Она началась за неделю до этого трагического дня силами 3-го Белорусского фронта. Наша группировка войск превосходила силы противника в два-три раза. Однако в районе Кенигсберга у немцев была очень хорошая оборона, которая успешно держалась почти два месяца. После Первой мировой войны проигравшая Германия должна была уничтожить все линии своей обороны. Исключением стал район Кенигсберга. Тут и остановились наши войска при наступлении в декабре тысяча девятьсот сорок четвёртого года. Соседний фронт выдвинулся далеко на запад, а оборонительные линии Кенигсберга нашим войскам никак не удавалось пройти. В задачу 50-й гвардейской дивизии, в которой служил тогда мой дед, гвардии рядовой Сергей Павлович Возилов, входило прорвать вторую линию обороны противника и с боем взять город Гумбиннен (теперь – Гусев Калининградской области). До войны это был тихий прусский городок. Кстати, именно здесь в тысяча восемьсот двенадцатом году Наполеон проводил большое совещание по поводу наступления на Москву. Сейчас же для Красной армии было архиважно прорвать оборону немцев у этого маленького городка и выйти к границе с Польшей. Но зимой 1944–1945 годов Гумбиннен нельзя было назвать тихим. Это было место сверхукреплённой обороны немцев ещё со времён Первой мировой войны. Укрепрайон был хорошо подготовлен, а линии обороны в глубину достигали ста десяти километров и доходили до города Кенигсберга. Более того, армия «Север» постоянно угрожала советским войскам, которые значительно продвинулись на запад. Немцы хотели совершить прорыв в южном направлении и объединились с группой армий «Центр», чтобы остановить наше наступление. Несмотря на достаточно организованную атаку наших войск, немцы знали, что, теряя Кенигсберг, они теряют Польшу.

Утром 19 января было не очень холодно – минус пять градусов. В ту зиму в Прибалтике почти не было снега. Над землёй повис густой туман. После мощнейшей артподготовки вперёд, как всегда, пошла пехота. Говорят, первыми в атаку поднялись коммунисты и комсомольцы. Я не знаю, так это или нет, но вполне возможно, что первыми в смертельную атаку пошли штрафники.

Мой дед был убит в первые минуты боя на восточной окраине села Карманен. Там он и похоронен в братской могиле. Неприступный Гамбиннен был взят нашими войсками спустя всего два дня, а мой дед, бесшабашный и молодой, не поднялся с земли в то туманное январское утро. До конца войны оставалось чуть больше трёх месяцев. Сейчас мне хочется вспомнить слова из песни Юрия Визбора «Рассказ ветерана»:

Мы это дело разом увидали,

Как роты две поднялись из земли,

И рукава по локоть закатали,

И к нам с Виталий Палычем пошли.

А солнце жарит, – чтоб оно пропало! –

Но нет уже судьбы у нас другой,

И я шепчу: «Постой, Виталий Палыч,

Постой, подпустим ближе, дорогой».

И тихо в мире, только временами

Травиночка в прицеле задрожит,

Кусочек леса редкого за нами,

А дальше поле: Родина лежит.

И солнце жарит, – чтоб оно пропало! –

Но нет уже судьбы у нас другой,

И я шепчу: «Постой, Виталий Палыч,

Постой, подпустим ближе, дорогой».

Окопчик наш – последняя квартира,

Другой не будет, видно, не дано.