Хватка

Часто и гулко застучало по земле. От тряски ноги Родиона поползли вперед, но отпускать уши, чтобы упереться руками, он не решился. Пришлось-таки ему помимо своей воли усесться прямо на пятую точку.

Выглядело это так, будто он испугался, а командиру негоже так выглядеть в глазах подчиненных. Хорошо хоть пока никто не видит этого, поднялась пыль. Мины ложились чуть дальше, на тот край села, где стояли советские зенитки и танки. В место, где у дороги окопались два расчета сорокапяток, ничего не попало.

Непроглядная пелена накрыла все вокруг. И вдруг ударило совсем рядом, в роще! Рухнули на дорогу, заворачивая вихрями неподвижный, знойный воздух несколько больших деревьев. Это уже начала работу дальнобойная немецкая артиллерия. Вот загремели, выбрасывая вверх лесную землю, снаряды второго залпа, что, как и первый, ложился туда же, в рощу. «Значит, – делал вывод комбат, – ориентиры заданы не точно, а корректировщик огня просто ничего не видит».

Но рано радовался Филиппов. Похоже, каждый в этом дьявольском немецком оркестре знал свою партию назубок и с присущей им педантичностью вступал в строго определенное время.

Третий залп вражеской артиллерии захлопал вокруг расчетов и стал сдвигаться к центру села, где навстречу этому валу огня наступал минный град. Было видно, как начали загораться строения. Где-то разбило сарай, поскольку к окраине неслись две ошалевшие от грохота коровы. За ними, наплевав на страх погибнуть, бежали люди, пытались их завернуть. Через минуту плотность огня только усилилась, значит, артподготовка подходила к концу.

Филиппов встал и опустил руки. С его фуражки и плеч осыпалась земля. В двухстах метрах правее еще раз пять грохнуло, и наступила долгожданная тишина.

– К бою!! – Хрипло выкрикнул комбат сорванной глоткой и вдруг понял, что сам того не помня кричал от страха, находясь под обстрелом в траншее. «Ну вот, – только и подумал Родион, окидывая кислым взглядом исковерканное снарядами и минами село, – вроде не первый день воюю, а чего-то …дал слабину».

Плотно дымили танки его козыря – резерва, горели дома, бегали по Легедзино люди, тушили что-то, кричали: «Хлопцы, за что ж нам такое? Мы не воюем немца? …То ж, воны тут свои танкы поставилы, а нас за то зпал’яць? Нехай бы там де, в поли воевалы, нас защо пожглы…?»

– Командир! – позвали Филиппова из соседнего окопа. – Глянь в биноклю, штось пылит со стороны поля…

Родион выбрался на бруствер, отряхнул футляр оптики, открыл его и припал к окулярам. Весь край большого пшеничного поля, что раскинулось с другой стороны села, дымил и пылил. К Легедзино шло не меньше двадцати немецких танков и пехота. Прав был Лопатин, обошли их, идут прямо на резерв, а что там осталось из целой техники после минной атаки – неведомо.

Вдруг за дымовой завесой пожаров захлопали выстрелы пушек! «Значит, что-то все же уцелело?» – Едва только успел подумать комбат, как за его спиной отчаянно затрещал трофейный пулемет. «Немцы!» – Кричали бойцы и, не дожидаясь приказа, открыли огонь по придорожным кустам.

В дальней траншее началась какая-то возня. Филиппов всматривался в спины своих солдат и только секунд через десять понял, что там идет рукопашная схватка. Выскочившие из леса немцы, похоже, и сами не ожидали, что попадут прямо на советские позиции. Красноармейцы оказались порасторопнее, быстро собравшись гуртом, они стащили в окопы растерявшихся фашистов и, пока одни бойцы кололи их штыками, другие начали палить по кустам и деревьям.

– Обложили, – вслух сокрушался Филиппов, – проспали, черт подери, про-спа-ли!

Он бросился к дальнему орудию, только что грохнувшему выстрелом, но над головой что-то оглушительно хлопнуло, и Родион упал, не добегая до него всего несколько шагов. Гимнастерка на боку была разорвана осколком и окрасилась бордовым…

– Не стрелять! – Хрипел Родион, доползая до окопа. – Беречь снаряды для танков!

– Что тут беречь? – Стаскивая раненого комбата с бруствера, указывал в сторону дороги командир расчета.

Филиппов, преодолевая боль, выпрямился. На окраине рощи «разулся» еще один «Panzerbefehlswagen», свеженький.

– Откуда он тут взялся? – Опешил комбат. – Я его не видел…

– Никто не видел, – пояснил старшина, – а как начал смещаться огонь артобстрела, он и выполз откуда-то из-за деревьев. Я приказал кончить гада…

– Гада! – Повторил за ним Филиппов, чувствуя, как сбивает ему дыхание рана. – Верно, Вакуленко, верно! Серега, сшибайте им лапти, бейте под катки, раз уже и сюда пролезли суки…

Сорокапятка Вакуленко уже выцеливала следующий, ползущий по окраине рощи танк. Рисковать было нельзя, снаряды были на исходе, а эта Pz-шка шла к ним во фронт. Что ей в лоб эти 45 миллиметров? Только ежили удачно попасть.

Вдруг из засыпанного окопа, который уже заутюжил броней этот «Panzerbefehlswagen», прямо из земли поднялся на руках окровавленный боец с гранатой. Ноги его не двигались, то ли были сломаны, то ли придавлены, но он нашел в себе силы выдернуть кольцо, опереться одной рукой, а другой бросить боевую железку на «спину» отползающей немецкой бронемашине. Хлопнул взрыв, заставивший геройского бойца откинуться на спину. Оглушенный танк повело влево, он ввалился правой гусеницей в окоп, остановился и задымил, поливая из пулемета по позициям обороняющихся. У обстрелянного им орудия Вакуленко наступило смятение. Бойцы, кто успел, бросились врассыпную или скатились и траншеи.

Выручила вторая, дальняя пушка. Тремя снарядами она заставила и этот Pz. III умолкнуть, а вскоре и вспыхнуть открытым огнем.

Стрельба становилась тише. Тут же от дальнего орудия прибежал младший сержант Малашин:

– Товарищ майор, – принялся он докладывать, но сидящий, откинувшись спиной на земляную стенку траншеи, Филиппов не дал ему договорить:

– Молодчина! – Прохрипел комбат. – Вовремя ты его. Мы оценили и без доклада.

– Я не за тем, – опустил взгляд Малашин, – стрелять больше нечем, в ящиках пусто…

– И у меня только два снаряда, – добавил откуда-то слева Вакуленко. – Зенитки тоже молчат. Немцы отползли и притихли, товарищ майор, – продолжил он. – Может, пока есть время, отойдем к нашим танкам?

– Какой, к черту «отойдем»? – Стал с трудом подниматься комбат. – Смотри! Видишь дым до самого Киева? Что там у Лопатина осталось? Ты знаешь?

Вакуленко опустил взгляд.

– Вот и я не знаю, – добавил Филиппов. – Там тоже было не густо с боеприпасами. Малашин, оставляйте орудие, а сами в распоряжение Вакуленко.

– Есть…

– Стой, – придержал раненый комбат слабой рукой молодого командира, – пошли пару своих разведчиков из расчета…

– У меня только один остался, товарищ майор.

– Ну так добавь к нему кого-нибудь, порезвее и поглазастее. Отправь их к резерву. Нужно оценить обстановку, пока немцы взяли передышку. Пусть найдут Лопатина, посмотрят, посчитают, что осталось из техники, что из лошадей. Слышишь, бабы орут? Никому не отвлекаться ни на проклятия, ни на разговоры, все узнать и бегом сюда!

– Есть, – повторил Малашин и, пригнувшись, посеменил по окопу.

– Плохо дело, командир, – глядя ему вслед, заметил Вакуленко. – Ну придет его расчет ко мне, а снаряды? Их от этого больше не станет. Винтовки, гранаты есть, но надолго этого не хватит.

– А пулеметы немецкие? – Понимая горькую правоту старшины, заметил Филиппов.

– Да что там эти пулеметы? – Отмахнулся командир расчета. – Из них ленты вылетают на «раз-два», так что и с боеприпасами к «немцам» тоже уже не густо. Надо что-то решать. Сколько могли мы продержались…

– Тебе сколько лет, Сергей? – Вдруг спросил комбат.

– Тридцать восемь…

– Ну вот, – морщась от боли, утерся от пота рукавом Филиппов, – не мальчик, мы с тобой почти сверстники. Это им, таким, как Малашин я могу что-то объяснять, но не тебе. Думаю, ты понимаешь, что нас оставили здесь не для того, чтобы бы мы подняли бучу и тут же отошли. Я вбил это себе в голову и тебе советую принять, как должное. Если каждый из нас не станет до последнего вдоха вгрызаться в глотку немцам, как тот парень с гранатой, мы не только Киев врагу сдадим, понимаешь? Что это за мысли про «отходить»?

– Я не трус, командир.

– А я и не говорю, что ты трус.

– Но я – технарь, – продолжил, не сдаваясь Вакуленко, – моторист. Растолкуйте мне, товарищ майор, пока нас никто не слышит: у нас уже почти нет боеприпасов, нас самих осталось …немного; помощи не будет, это всем понятно, тогда какой смысл оставшимся здесь погибнуть? Всяко для нашего общего дела выгоднее отойти, собраться с силами, довооружиться, если не своим, то трофейным и снова крушить их, собак, пока патроны не кончатся. И так пять раз, десять, сто, пока не перебьем их или не найдет кого-то из нас шальная.

Сколько мы уже, часа четыре-пять бьемся? Ну пусть еще час, ну два и останутся только штыки, да дымовые шашки…

– Шкурку свою боишься попортить, – поджал губы комбат.

– Ничего я не боюсь, – вздохнул артиллерист. – Надо так хоть сейчас пойду вон в пшеницу, да под танк с гранатами кинусь. Жалко только пропадать попусту. Вот кончатся патроны и что? Будем сидеть, и ждать, пока нас всех танками не подавят. Что мы им штыками сделаем?

– Мы будем стоять здесь, старшина! – Надавил на связки комбат. – Ты хорошо меня услышал?

– Есть …стоять здесь, – выдохнул и отступил Вакуленко. – Тогда надо думать, как грамотно использовать два последних снаряда.