Хватка

– Дядька Иван, – осмелел Петруха, – а ты сам-то, сколько уже досыта не ел?

– Не пытай, хлопче, – рассмеялся красноармеец, – то военная тайна…

С началом войны пограничники перешли в армейское подчинение. В селе Легедзино, урочище «зеленая Брама», для прикрытия отхода штабных частей командования Уманской армейской группировки, был оставлен батальон особого назначения Отдельной Коломийской пограничной комендатуры под командованием майора Родиона Филиппова. С ними остались кинологи Львовской пограншколы служебного собаководства и 150 собак, которых не имело смысла тащить с собой при отступлении. Плюс к этому – зенитный дивизион 99-ой краснознаменной стрелковой дивизии из семи 76-мм орудий под командованием капитана Касаткина, взвод противотанковых пушек, бронемашина БА-20 с 7,62-мм пулеметом, остатки саперной роты около 50 человек и взвод связистов. В общей сложности под командование майора Филиппова было определено около 500 человек, которым была поставлена невероятно сложная, можно сказать отчаянная задача – задержать врага и не допустить уничтожения штаба 8-го стрелкового корпуса генерал-майора Снегова. Отходящие войска, лишившись управления, попросту прекратили бы организованное сопротивление и вскоре были бы разбиты или сдались в плен.

31 июля, утром, вместе с прибывшими из соседнего села к окраине Легедзино двенадцатью старыми советскими танками БТ-5 и БТ-7, а также пулеметным Т-26 пришли недобрые вести – немцы наводнили все окрестности. Артиллеристы тут же перетащили к этой окраине две пушки и, едва только они окопались, как из рощи, наверняка ориентируясь по следам наших боевых машин, прямо на них выскочили три немецких танка.

Никто этого не ожидал, а потому все село, затыкая уши и пригибаясь к земле от громких хлопков артиллерии, стояло в своих огородах и словно в кино смотрело, как ловко советские «сорокапятки» зажгли два, и догнали снарядами у рощи третьего бронированного «крестоносца», который не успел от них укрыться в перелеске. Советские солдаты тоже были не готовы к внезапной встрече с противником, а потому часто и звучно орали «к бою!» и быстро снаряжаясь, тут же прыгали в окопы.

Из рощи к Легедзино выходили две дороги и все стволы красноармейцев направлялись на ту, по которой только что пришли немецкие танки, однако же внезапно со второй, что была метров на двести левее и упиралась прямо в околицу, на бешенной скорости, утопая, и ничего не видя в мелкой, горячей пыли, в село влетели около двадцати мотоциклов с гитлеровцами.

Они слишком поздно поняли, что сдуру угодили в самое сердце неприятельской обороны. Вертясь в облаках поднимаемой ими же пыли, нашпигованные свинцом немцы падали на землю, оставляя бойцам Филиппова свою трехколесную технику и пулеметы.

Последние пришлись пограничникам весьма кстати, да и мотоциклы, из которых пять были на ходу. Вдохновленные успехом, красноармейцы тут же снарядили пять экипажей и, по ходу обучаясь вождению, помчались контратаковать. Через несколько минут в роще завязался яростный, но короткий бой и вскоре мотоциклы вернулись.

– Плохо дело, – докладывал старшина Головко, помогая товарищу снимать с коляски немецкий пулемет, – едут, товарищ майор, много их – тьма! На машинах, слышно гудят и танки…

Глава 2

Нападение советских мотоциклистов на немецкую колонну задело самолюбие солдат вермахта. А как могло быть иначе? В первые месяцы войны они считали себя ни много, ни мало – властителями мира! «Воин великой Германии, ты – победитель, – кричали им идеологи, – ты покоришь и эту огромную страну. Смотри, ты уже готов дотянуться до одного из ее главных городов – Киев практически у твоих ног…». А тут, вдруг, в каком-то лесу несокрушимых и великих воинов нагло обстреляли из своих же, немецких пулеметов какие-то …недочеловеки.

Наверное, именно по этой причине гитлеровцы снова проявили горячность, и отправили без разведки по следам умчавшихся прочь советских мотоциклистов теперь уже квартет танков «Panzerbefehlswagen III». Вероятно, они думали, что этих железных доводов в деле усмирения недовольных аборигенов будет достаточно.

Экипажи Pz III хорошо знали и даже видели, как дымили их подбитые товарищи, попавшие под выстрелы негостеприимных хозяев, а потому въезд по второй дороге, той, по которой ранее ворвались в это село мотопатрули, был для танкистов, по сути, обходным маневром, с возможностью ударить оскалившейся обороне противника во фланг. Как ни крути, а дороги из этой рощи всего две. Соваться на ту из них, где уже горят твои товарищи, было глупо.

Но тут вступили в игру коварная местность и, как уже говорилось, отсутствие какой-либо разведки. Выползая на окраину села вдоль растущих у дороги толстых берез, гитлеровские танкисты резонно предполагали, что раз их собратьев пожгли чуть дальше, то, стало быть, противник и окопался где-то там. Однако вдохновленные своей недавней точной стрельбой советские артиллеристы, будучи совершенно незаметными для экипажей «Panzerbefehlswagen» уже давно вели их в оптике прицелов.

Возглавляющий колонну танк прибавил оборотов и собрался дернуть вправо, чтобы дать возможность своим товарищам развернуться в боевой строй, но в эту секунду первая советская сорокапятка метко ударила ему осколочным прямо под нижний срез башни. Поворотный механизм заклинило. Боевая машина резко изменила намерение поворачивать вправо и так, как делает человек с застуженной шеей, начала всем корпусом загибать влево. Второй выстрел этой же пушки ударил немца куда-то под задний каток. Pz III дернулся и замер, выпуская в знойное небо облако белого дыма.

Артиллеристы ликовали, поскольку и второе советское орудие как раз в это время «разуло» замыкающую немецкую колонну бронемашину. Лишившись гусеницы, та все же смогла повернуть башню и огрызнуться в ответ. Взрыв раздался где-то далеко за селом, в садах, где еще дымили обломки немецкого самолета-разведчика.

Место танкового затора было уже пристрелянным. Первый Pz III горел открытым пламенем, а через минуту задымил и замыкающий. Две оставшихся машины, застряв между ними, не могли выбраться, ревели, толкали терпящих бедствие собратьев, наползали на их, но все это было безрезультатно, они оказались в западне. Стрелять по позициям советских пушек они тоже не могли, поскольку поворачивать и целиться своими 37 миллиметровыми «жалами» им мешали деревья.

Теперь пришло время пожалеть о своей горячности и советским артиллеристам. На два орудия у них осталось всего по пять осколочных снарядов. Филиппов, узнав об этом, приказал командиру связистов лейтенанту Мещерякову послать бойцов, чтобы те незаметно пробрались к практически закопавшимся в лесную землю танкам противника, и забросали две оставшиеся машины гранатами. Что-то около десятка взрывных хлопков навеки успокоили грозные немецкие машины, практически успевшие к тому времени повалить мешающие их передвижению деревья.

Черный дым заволок половину неба, но, к счастью, ветер сносил его в сторону от села. Наступила какая-то странная тишина. Казалось, что все, война кончилась. Люди выбрались из погребов и смотрели на горящие немецкие танки, словно говоря: «и это то, чем нас пугали? «Тю! Это во и е то, шо вероломно напало и добралось до самого Киева?»»

Майор Филиппов, в отличие от сельчан, прекрасно знал, что противник, оставаясь для них невидимым, сейчас просто перераспределяет свои силы. Немцы, захватив соседнее село, как видно рассчитывали и здесь пройти, не закрывая люков, словно на марше, но получив такой болезненный щелчок по носу, они задержатся в Легедзино, в этом можно было не сомневаться, а уж насколько задержатся, зависит только от него и его сводного батальона.

Так или иначе, а первая схватка осталась за его бойцами. Что ни говори, а, не потеряв ни одного солдата, сжечь всего за пару часов семь вражеских танков и уничтожить около двадцати мотоциклов – дорогого стоит. Противник понес потери, а боевое подразделение, оставшееся прикрывать отход наших частей, мало того, что осталось целехонько, так еще и сохранило нетронутыми дюжину пусть и старых, но все же танков и зенитки, у которых, правда, со снарядами было не лучше, чем у сорокапяток. А ведь они и кинологи, по сути, сейчас были резервом Филиппова. Мог ли они еще вчера на это рассчитывать?

Броневые машины, зенитки и клетки с собаками стояли с другого края села, прямо у пшеничного поля, окаймляющего рощу. Правда вольеры были сколочены еще накануне и расставлены у самых деревьев, а вот БТ-шки и Т-26 ютились за крайними хатами, грозно выставив меж ними в широкое, желтеющее поле, свои 45-мм пушки. Семь 76-мм орудий капитана Касаткина стояли замаскированными по всему селу.

Филиппов был доволен. Пользуясь моментом затишья, он высунулся из окопа:

– Лопатин! – Крикнул комбат в сторону дальнего расчета. – Эй, кто там, где Лопатин?

– Товарищ майо-о-ор! – Позвали в дальних окопах. – Филиппов к орудиям зовет.

Заместитель начальника штаба Коломийского погранотряда не рискнул бежать по открытой местности и, почему-то, пробирался кустами.

– Ты чего крадешься? – Выражая нетерпение, строго встретил его комбат.

– Кра-адусь, – запыхавшись, ответил Лопатин, снимая фуражку и утирая пот рукавом. – И тебе, Родион, советую.

– А что так?

– У меня на дальнем расчете двоих убило.

– Как двоих? – Побелел Филиппов. – Когда?

– Да как начали этих, – Лопатин кивнул в сторону горящего немецкого квартета, – приглаживать, свалился один, а через минуту и второй. Первому пуля в горло, второму в висок. А еще… Касаткина, возле сада, в лоб! Ребята говорят, что вроде как из третьего танка немцы выползали через нижние люки, а может и снайпер.

– Да как же? – Засомневался комбат. – Какой снайпер? Он бы и раньше тут наших настрелял, сколько хотел! Ходили тут по селу, некоторые, чуть ли не в исподнем. Постирушки устроили. Постой, какие люки? Я, когда был во Львове, на занятиях нам говорили, что у Pz. III нижних люков нет …

– Есть, Родион, – вздохнул Лопатин, – у Pz. III есть модификация Ausf. E. На курсах начсостава нам показывали рисунок этой «брони», эти были с люками для эвакуации…

– Рисунок, – зло сжал губы комбат, – что ж ты не сказал бойцам про это?

– Сейчас уж сказа-ал, – щурясь на солнце, протянул заместитель начальника штаба, – да тем, двоим, уж без надобности, и капитану Касаткину. Война, брат, тут без потерь не бывает. Ты чего звал-то?

Филиппов глубоко вздохнул:

– Что-то у меня, Саня, сердце не на месте, – признался он. – Думаю зря мы с тобой в одном месте сидим. Целых два майора, а там, на том краю села, танки, часть связистов, зенитчики без командира и кинологи. Что, если немцы с той стороны обойдут? Поле – не лес. Чем для них не вариант нас смять? Дадут крюка, в поле развернут строй и атакуй во всю ширь! Пусть по расстоянию идти в обход им дальше, но зато никто как эти коптилки меж деревьев не зажмет и не зажарит. Понимаешь, о чем говорю?

– Понимаю, – натянул фуражку Лопатин, – хочешь, чтобы я пошел к танкам и там покомандовал? Ух, молодец! Вы, значит, будете тут воевать, а я там только из-за брони выглядывать и прохлаждаться в тенечке под яблонькой?

– Не заводись, Саш, – по-дружески хлопнул его по плечу Филиппов, – знаешь же, что попереть могут с любой стороны, или даже со всех сторон разом. …Жара-то какая стоит. Как бы наши бойцы в резерве не потеряли бдительности. Им приказано не высовываться из-за хат, вот и дадут слабину – под солнышком в окопах да танках.

Надо бы их взбодрить, а заодно прикажи Ермакову или Хазикову, чтобы собак поили чаще. Жрать хвостатым нечего, так пусть хоть пьют сколько им влезет. Да и по войсковым методикам, – комбат улыбнулся, – ты же помнишь: «солдат при изучении военных дисциплин во время самоподготовки, видя своего командира, обретает требуемую твердость духа и усердие…».

Лопатин, наконец, отпустил застывшие на его лице складки напряжения и улыбнулся:

– Черт, Родион, давай я еще им и почитаю там что-нибудь из довоенных методик: о боевых караулах на заставе, а особенно о нормах рациона для собак. Ладно уж, – наконец, согласился он, – ты – комбат, ты – командир, твои приказы не обсуждаются.

Все верно. И я чую, что сейчас попрут эти с-суки. Знать бы только откуда. Ну, – подмигнул Лопатин, – тогда не поминай лихом. Родя, в случае чего – жмись задницей к тому краю, к броне, или зови на помощь. А я сейчас как пойду, да как взбодрю там личный состав резерва, как вдарим мы потом по фашисту танками…

– Иди, – хлопнул его по побелевшей от соли спине Филиппов, – вдарит он. На всех и осталось-то всего по три-четыре снаряда. Зенитки вообще – ветер в стволах гуляет.

Лопатин взобрался не бруствер окопа и, пригибаясь к земле, засеменил вдоль кустов к ближайшей мазанке…

Комбат, тем временем, поднял лицо к прожаренному солнцем небу. «Сейчас бы в речку, – думалось ему, – с берега или нет, лучше с мостков. Стать спиной и, расставив руки в стороны, свалиться назад, плашмя. Чтобы перехватило дыхание, чтобы ледяная вода сошлась над тобой, а ты падаешь камнем вниз, где еще холоднее от донных родников, а потом, чувствуя, что не хватает воздуху, судорожно гребешь наверх. И вот как только выскочишь на поверхность, тут же, не в силах больше сдерживать рвущийся наружу крик непременно заорать, что есть мочи…!»

Опуская лицо и, возвращаясь в знойную действительность, Родион открыл глаза, снял с ремня фляжку и жадно напился. Не успел он вернуть незаменимый армейский сосуд на место, как по спине и бокам неприятно потекли струйки пота. «Чтоб тебе провалиться, – с досадой выругался Филиппов, – куда ж ты сразу растекаешься, вода-водичка»? И не пить нельзя, а попьешь, так будто из кружки окатили…».

Он обтянул намокшую над ремнем форму и, пригибаясь, зашагал к ближнему орудию, но, не дойдя что-то около двадцати шагов, остановился и вслушался. Злой, протяжный свист наполнил окружающее пространство.

«Мины-ы-ы!!!» – Закричали бойцы, и все, как один бросились на дно окопов. Филиппов тоже присел на корточки. Опершись спиной на высохший под солнцем, словно кирпич земляной срез, он опустил голову и заткнул руками уши.