Основание

– Верю, Праэт, конечно, верю. Вы же слышали, кто приказал ему удовлетворить мою просьбу. Вряд ли этот потомственный резник посмеет нарушить слово, данное королю. Слишком уж многим он обязан Его Величеству. Но ведь теперь мы получили еще одно свидетельство того, что интересующие нас артефакты существуют, – от самого кардинала. И наш друг Ганс Гольбейн-младший ранее подтвердил факт того, что бумажные копии делались кем-то с реально существующих табличек путем прорисовки тонким грифелем через бумагу. Так что где-то они все же есть, Праэт. Кстати, следует отдать вам должное, благодаря именно вашей хитрости Уолси не стал углубляться в детали наших дальнейших поисков.

– Что вы, – улыбнулся Герхардс, – да он просто ошалел от обрушившейся на него информации. Должен сказать, мне даже приятно от того, что его рыбьим мозгам пришлось потрудиться. Хоть мы и не качнули его ортодоксальную башню, но хотя бы впустили «сквозняк» в эти затхлые помещения. Вы только представьте, Томас, тысячи лет назад мои предки-славяне могли делать оттиски на золотых пластинках! А ведь это и сейчас далеко не всем ювелирам под силу!

– Да уж, – согласился Мор, улыбаясь, и добавил: – Сладок нектар знаний, но еще слаще его перспектива. Праэт, вы снова уедете в Германию?

– Но ведь я скоро вернусь.

– Не в этом дело. Я просто вслух определяю то, чем мне незамедлительно следует заняться. Так вот, все мои усилия теперь будут направлены на то, чтобы отыскать и тщательно опросить очевидцев того пожара.

– Это очень сложно, – с сожалением возразил Герхардс, – ведь прошло столько лет. Однако, вы должны пообещать мне, Томас…

– Что же?

– Если для выкупа интересующей нас информации потребуются деньги, вы в этот раз не станете лезть к себе в карман. Помните, что у меня теперь имеется меценат, считающий меня своим другом. Карл просто горит желанием поучаствовать в чем-то таком.

– Ну, – не стал спорить Мор, – помощь нам, конечно, не помешает. Ну и мы, в свою очередь, чем сможем, тем и поможем Карлу Испанскому. Такие неординарные люди теперь редкость, но… далее ни слова о других делах, потому что сейчас, – советник короля выглядел крайне озабоченным, – у нас с вами осталось еще одно, безотлагательное.

– Что еще? – остановился Герхардс. – Я о чем-то не знаю?

– Да, мой друг, – тяжело вздохнул Мор, – в стороне от вас осталось то чувство голода, которое я всякий раз испытываю после подобных нервных встреч. Идемте же скорее, нас ждет обед.

Его высокопреосвященство кардинал Уолси не спешил покидать пыльное помещение, предназначенное для хранения церковной утвари. Вскоре появился тот, кого он ждал.

Тщедушный и бледный священник в коричневой сутане с капюшоном выглядел так, словно только что вышел из курятника. Мелкие перья и пух обильно «украшали» его неброское одеяние. Отдуваясь и силясь избавиться от заедающего его мелкого пуха, он нервно оглаживал лицо и щурился на свет.

– Ваше Преосвященство, – будто доложил он тихо и, оглянувшись, прикрыл за собою дверь. – Звали?

– Звал, Уильям Гайд, звал, но ты явился гораздо позже положенного.

– Я не смел явиться перед важными господами в петушином виде, – стал оправдываться настоятель хранилища, но вовремя спохватился, – и особенно перед вами, Ваше Высокопреосвященство.

Кардинал вскользь прощупал взглядом кривую и нескладную фигуру Гайда.

– То есть, – спокойно уточнил он, – мои гости и я – важные господа, и к нам, когда мы находились тут вместе, ты пернатым не явился, а вот ко мне одному, ты, цыплячья душа, входить не стесняешься. Стало быть, я для тебя не «важные господа»?

Ты ведь прекрасно знаешь, негодяй, что только по моей милости твоя семья сейчас не голодает, несмотря на то, что ты крайне нечист на руку и таскаешь из соборного хозяйства все, что только можно!

– Я пришел, как только освободился, – будто ни в чем не бывало спокойно ответил хранитель, – сами же приказали перебрать вашу перину.

– Я тебя до этого просил еще раз пересмотреть все списки хранилища, касательно того, что было изъято при обысках у «Желтых стежков», ты сделал это?

– Ваше Преосвященство, поскольку это распоряжение ваше и короля, я скоро буду знать наизусть все эти описи и списки.

– А накануне, – не сдавался кардинал, – ты выдал все, что было нужно, приходившим по этому распоряжению господам?

– Все, что было, сэр, вернее, все, о чем они спрашивали.

– И все у тебя совпадает в описи?

– Все, сэр.

– Не ври мне, Уильям! Мор сейчас в фаворитах у короля, и если не я, то посланные им люди вскоре прочтут каждую циферку в твоих хозяйственных книгах, каждую закорючку. Мне страшно подумать, что будет с тобой, если хоть что-то где-то не совпадет. Из тебя из живого будут вырывать жилы, слышишь?

– Слышу, сэр. Вы уже не раз говорили об этом. У меня там все в порядке.

– Иди, Уил, иди.

Хранитель вышел в коридор, но дверь за собой он не закрывал. Наверное, предполагал, что и Его Преосвященство вот-вот покинет этот пыльный склад, однако кардинал почему-то не спешил. Многие и многие мысли обуревали лысеющую голову этого едва ли не самого могущественного человека в Англии.

Вначале ему думалось, что этот обтянутый кожей сухарь Гайда все же обманывает его, и в таком случае хранителя просто необходимо отправить на «перевоспитание». Вдруг Уолси обратил внимание на то, что рядом с этими и другими размышлениями в его голове постоянно крутится призрак пропавших из тайников заговорщиков золотых пластин.

«Зачем они Мору? Всем известно, что он поборник справедливости. Это никак не сходится с естественной тягой людей к богатству, тем более, что в случае обнаружения пластин Томас готов дать столько золота, сколько они весят. Это, кстати, очень хорошо, – подчеркнул для себя Уолси, – собор в любом случае ничего не теряет. Но, с другой-то стороны, а если у пластин окажется серьезный вес? Откуда Мор и Герхардс возьмут столько золота? Значит, они не просто догадываются, а знают наверняка, сколько им будет нужно этого добра! О! Ни одна мудрость на свете не стоит подобных затрат, а уж из этого-то вытекает простой вывод – всему виной что-то еще. Что, если предположить, что в табличках зашифрованы ключи к поиску настоящих сокровищ? Ведь если венды на самом деле могли делать подобные золотые вещи и относились к ним столь наплевательски, то в их хранилищах золотые самородки могут валяться как простые камни.

Как бы там ни было, – заключил кардинал, – но мне нельзя выходить из этой игры. Хоть кичливые аристократы и не упускают случая выпятить передо мной свое высокородие, но стерплю это. Мне не привыкать. И с поиском пластин им обязательно надо помочь. Пока только Эразм Роттердамский сумел раскусить эти нечитаемые письмена. Странное дело, но в данном случае даже раздражающая кичливость и замкнутость со стороны Герхардса и Мора только в помощь: вряд ли кто-то еще сможет впрыгнуть в эти «сани».

Уолси поднялся и медленно побрел к выходу. Теперь он был твердо уверен в том, что даже если эти двое и не возьмут его в долю, то и на том, чтобы просто найти пластинки и сторговаться с ними, можно недурно заработать. О том, чтобы что-то дошло до ушей короля, не может быть и речи. Сам Уолси – человек дела и умеет молчать, а друзья-гуманисты Мор и Герхардс общаются в своем строго ограниченном кругу.

Удивительно! Они держатся обособленно и не входят ни в одну ложу, но настолько уверены в себе, что не знай Уолси хорошо природу людей, он и на самом деле подумал бы, что эти двое являются эталоном честности, а канцлерские суды, в коих едва ли не самым главным барристером[24 - Ба?рристер (англ. (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%90%D0%BD%D0%B3%D0%BB%D0%B8%D0%B9%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9_%D1%8F%D0%B7%D1%8B%D0%BA) barrister) – адвокат высшей квалификации.] является Томас Мор, на самом деле способны хоть немного уравновесить в правах полярные слои общества.

Нужно сказать, что вышеуказанные суды и на самом деле пользовались все большей популярностью. Ущемленные в правах граждане этого огромного куска земли, когда-то в древности оторвавшегося от континента, с течением времени все меньше доверяли королевским судам, в которых практически всегда принималось решение в пользу более богатого истца.

Знаменитая процедура «эквити»[25 - Процедура «эквити» (равенства), основанная на презумпции «здравого смысла» («разума», «совести», «справедливости»), в английских судах долгое время была доступна средним и низшим сословиям и противопоставлена формалистике судов общего права, защищающих интересы знати.], по сути изобретенная в это время, была столь эластична, что в рамках своего универсализма могла бы использоваться без изменений целыми столетиями. Конечно, это произошло бы только в том случае, если бы все сильные мира сего не ополчились против нее. Но пока она работала, и работала весьма исправно, каким-то чудесным образом примиряя богатых и бедных.

Генрих VII и церковь не противились всевозрастающей роли справедливых судов, и это было вполне объяснимо. Удивительная метаморфоза, сложившаяся из десятков судебных решений, вызвала настолько глубокое уважение простых граждан к власть имущим, что большинство людей наивно верило в то, что именно король и оба примаса являлись инициаторами столь мудрого решения – организации судов Справедливости.

В них мог обратиться любой, кто только усомнился в непредвзятости королевского правосудия. Взять хотя бы случай, разбиравшийся ранее в Звездной палате[26 - Звездная палата (англ. (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%90%D0%BD%D0%B3%D0%BB%D0%B8%D0%B9%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9_%D1%8F%D0%B7%D1%8B%D0%BA) Star Chamber) – существовавший в 1487-1641 гг. чрезвычайный суд при короле Англии, первоначально призванный минимизировать влияние аристократов на правосудие и обеспечить защиту прав простолюдинов, в царствование Генриха VIII ставший орудием для закрытых расправ с действительными или мнимыми противниками короля.], но, в связи с очевидной затяжкой при рассмотрении, переадресованный к разбирательству судом Справедливости и лично мистером Томасом Мором.

В основе этого запутанного дела лежал конфликт, разгоревшийся между отдельными партиями граждан Эксетера по вопросу очевидных правонарушений при выборе старшин местного рынка.

Случай можно назвать даже уникальным, потому что никогда и никто еще и не оспаривал решение местных торговых палат. Обычно на собрании торговцев выбирали новых старшин или сохраняли места за старыми и тут же закрепляли это документально. Решение обычно принималось быстро, после чего голосовавшие тут же отправлялись торговать, ведь, как известно, в мире торговли каждая минута стоит денег.

В данном случае на должность старшины хлебопекарных рядов на обновленном рынке Эксетера на новый срок был переизбран некто Иезекиль Платт. Но вдруг хлеботорговцы города поставили под сомнение решение торговой палаты. Как выяснилось позже, они намеренно обсудили между собой, кто и за кого станет голосовать, а при подсчете голосов в палате вдруг оказалось, что в пользу старшины Платта решение было принято единогласно!

Наверное, стоит уточнить, что рынок Эксетера в последнее время существенно перестроился. После того, как низменное, болотистое и всегда грязное место замостили брусчаткой, торговые ряды сами собой разрослись и приобрели благородную чистоту и строгость. Так уж выходило, что растянувшиеся с востока к его центру хлебные ряды начинались от дома известного в Эксетере хлебопека Уилфрида Шеллоу Райдера. После того, как улицы центральной части города привели в порядок, дела этого и без того не голодающего лабазника[27 - Лабаз – помещение для торговли зерном, мукой, для хранения их.] , пекаря и почтенного отца семейства резко пошли в гору. Прибыли его росли, как ржаная закваска. Вскоре всевозрастающие средства стали позволять ему покупать лучшее сырье, а это, в свою очередь, делало его продукцию все качественнее и вкуснее.

Конкуренты только вздыхали. Лабазника Уилфрида Шеллоу Райдера все знали как человека честного и открытого, поэтому завидовать ему черной завистью или строить какие-либо козни против него никто не хотел. Но что было делать? Весь центр, а вскоре и почти весь город покупал хлеб только у него. Старшая дочь пекаря Мериан жила отдельно от родителей, у них с мужем была земля к северо-востоку от Плимута, а младшей Синтии Уилфрид отдал на откуп две палатки на краю рынка, где она продавала готовый хлеб.

Теперь Шеллоу Райдер и его супруга Энни, отдавшие большую часть своей жизни тяжкому труду, могли себе позволить больше не работать. На них работали другие. Да и Синтия, которая гордо заявляла, что сама каждодневно кует за прилавком свое приданое, лишь продавала готовый хлеб.

Бывшие хлебные воротилы города больше не могли терпеть подобной ситуации, а потому собрались и вызвали своего главного конкурента на беседу. Тот не стал отпираться и после долгого заседания, состоявшегося в доме у уже известного нам рыночного старшины Иезекиля Платта, весь хлебный бизнес был аккуратно разделен между всеми собравшимися. Кто-то брал на себя булочки, кто-то – прянично-крендельные изыски, а Уилфриду, как самому богатому и авторитетному мастеру их дела, достался ржаной и серый хлеб.

Многие хлебопеки сильно обеднели за время конкуренции, и то, что у каждого из них теперь будет своя ниша и стабильный источник доходов, согревало им душу.

Шеллоу Райдер и тут не стал вести себя как зарвавшийся куркуль. Он безо всякого роста кредитовал тех, кто особенно крепко сел в последнее время на мель и обращался к нему с просьбой ссудить немного денег.

Через полгода главный хлебный ряд рынка стал примером для других торговцев. Некоторые из них тоже сходили к Уилфриду за годовой ссудой. Разумеется, получили ее далеко не все, но кому все же посчастливилось это сделать, всегда слышали от старого лабазника: «Что проку с того, что я стану растить свои деньги? Из нас никто еще не пронес в загробный мир ни пенни. Они там не имеют никакой цены, а вот добрые дела людские ценятся и там. Вернешь мне ровно столько же через год…»

Вскоре прошло памятное голосование среди торговцев и представителей городских властей. Задолго до него многие из торгового люда открыто высказывались за то, чтобы выдвинуть Шеллоу Райдера в старшины хлебного и соседствующего с ним гончарного ряда, но утром следующего дня прямо посреди подписанной торговой палатой петиции красовалось: «…старшиной хлебного и вдобавок гончарного ряда сохранить в деле Иезекиля Платта, пекаря из Дартмура».