Донское казачество позднеимперской эпохи. Земля. Служба. Власть. 2-я половина XIX в. – начало XX в.

По действующему законодательству лесные угодья составляли «общественную собственность станиц» и не могли быть передаваемы в какую-либо иную собственность. В войске Донском существовали станичные лесные участки, в которых обязательно выделялся так называемый заповедный лес. Остальной же лес делился на паи среди станичников.

Казачья охота регламентировалась общеимперским правом, на основании выдаваемых за определенную плату свидетельств (билетов) на отстрел животных. Однако «малолетки, казаки и урядники, принадлежащие к служилому составу и признанные годными к строевой службе, при получении свидетельств на право охоты только в пределах юртов тех станиц, к коим они принадлежат» освобождались от платы

. Как свидетельствует С.Ф. Номикосов, казачья охота из массового занятия превратилась в свободное времяпровождение представителей «привилегированных классов… для которых охота есть удовольствие и отдых от других занятий. Главную роль играет здесь не материальный расчет, а оценка искусства в стрелянии и других способах убивания дичи»

.

Закон о торговле в казачьих войсках 1870 г., ликвидировавший общества торговых казаков и внедрявший в казачьих землях общероссийское «Положение о пошлинах за право торговли и промыслов», не распространялся на ОвД. Поэтому каждый казак, не записанный в торговое общество, оплатив соответствующие местные сборы за получение торгового свидетельства, всего около 11 р., имел право одновременно открывать различные доходные места от лавки до завода, а также заниматься пароходством, сплавкой леса и прочими промыслами. Однако при получении подобного свидетельства казаки все-таки должны были еще заплатить в пользу государственной казны 2 р. 50 к. так называемого гербового сбора.

Право исключаться из войскового сословия, предоставленное казакам законом от 21 апреля 1869 г. (изменен в 1883 г.), который помимо этого разрешал также вхождение в состав войска лицам других сословий

, трудно назвать привилегией. У казачьего и неказачьего населения данный закон, кажется, не пользовался особой популярностью. С 1871 по 1879 г. зачисленных в войсковое сословие по всем казачьим войскам насчитывалось 49 578 человек, а исключенных – 40 373 человека, на более чем 2 млн казачьего населения

. Слабая востребованность навязанного властью права исключения из казачества и перехода в него была обусловлена не только забюрократизированностью этой процедуры, но и ценностным отношением казака к своему положению и, наоборот, неоднозначностью получаемых выгод для представителя невойскового сословия в случае смены своего статуса. Тем не менее даже упомянутые цифры вызывали озабоченность в военном ведомстве. Особенно власти беспокоило увеличение казачьего сословия за счет неказаков. В записке военного министра П.С. Ванновского (1884), специально посвященной этому вопросу, было признано, что «слишком свободное зачисление в войсковое сословие лиц всякого рода состояний, в смысле поддержания духа и материального благосостояния казачества, представляется безусловно вредным». Из ее текста вообще складывается впечатление, что П.С. Ванновский был искренне убежден в наличии высокого уровня казачьей жизни, обеспеченного соответствующими правами. В записке утверждалось, что «лица привилегированных сословий, добиваясь зачисления в войсковое сословие, имеют в виду не призвание к службе в казачьих войсках, а или выигрыш по службе, или материальные выгоды, в виде земельного пая и возможности пользоваться другими станичными угодьями, а также ссудами из войскового капитала, и ввиду возможности воспитывать на войсковой счет детей, владеть недвижимою собственностью в станицах без платежа посаженной платы и вообще с большим удобством вести различного рода промышленные предприятия. Наконец, одною из побудительных причин искать перехода в казачье сословие является нередко стремление, путем зачисления по войску, хотя бы без несения служебных обязанностей, получить право ношения мундира этого войска, то есть воспользоваться преимуществом, жалуемым только высокопоставленным лицам, и притом за особые заслуги или в виде награды за военные отличия той части, которою они командовали»

.

Насколько соответствовал такой властный образ о «качестве» привилегированной жизни казаков их собственному представлению о своем месте среди прочих сословий и своих преимуществах – это вопрос, который должен решаться исходя из каждого конкретного временного промежутка предполагаемого сравнения. Дело в том, что в литературе о казачестве конца XIX – начала XX в. стало постепенно утверждаться, и, видимо, обоснованно, мнение о том, что в 1860—1870-х гг. благосостояние донских казаков, несмотря на проводимые реформы, являлось чуть ли не эталонным

, в 1880—1890-х гг. – проблемным, а в начале XX в. уже переживающим острый кризис. Действительно, оценка своего положения отдельными представителями донского казачества на рубеже XIX–XX вв. уже разительно отличалась от благостной картинки, косвенно нарисованной П.С. Ванновским. Своеобразной площадкой для гласного выражения мнения со стороны казачества по актуальным вопросам жизнедеятельности стали заседания Комиссии для исследования причин, подрывающих хозяйственный быт Донского казачьего войска (1899), уже своим названием демонстрирующей наличие проблемы. Депутат от станичных обществ Хоперского округа В.Я. Бирюков заявил в комиссии, что «теперь таких особых прав и преимуществ мы не имеем, а имеем только особые и тяжёлые обязанности». К числу важных потерянных прав В.Я. Бирюков отнес «самоуправление с выбором всех должностных лиц»

, а также контроль над питейными доходами. Здесь заметим, что его критический голос был скорее типичным, чем исключением из правил в ряду других выступлений, докладов и записок, озвученных в комиссии.

Известный общественный и государственный деятель России начала XX в. И.Н. Ефремов, выходец из знаменитой казачьей атаманской фамилии, но лично не пользующийся популярностью у рядовых станичников, в 1912 г. следующим образом высказался по поводу «льготного» состояния казачества: «Когда прямые налоги имели большее, чем теперь, значение в системе государственного хозяйства, когда они имели принижающий личный, сословный характер, свобода казаков от прямых налогов вообще, а от поземельного (при низкой доходности земли) и подушного в особенности имела большое материальное и моральное значение, ставя казаков в ряды привилегированных, неподатных сословий. Но с отменой подушной подати, с ростом доходности земли, при котором государственный поземельный налог стал составлять все меньшую и меньшую часть этой доходности, с появлением неказачьего землевладения в ОвД, на которое распространена свобода от поземельного налога, и, в особенности, с распространением на казаков новых видов прямого обложения, как налог на наследство, налог на процентные бумаги, гербовый сбор, квартирный налог, – это привилегированное положение казаков почти совершенно утратило свое значение»

.

Подверглось изменениям даже представление донских казаков о роли и значении военной службы, являющееся краеугольным камнем казачьей «идентичности». Если в 1860-х гг., как утверждал Н.И. Краснов, донское казачество расценивало военную службу как свое неотъемлемое право, за обладание которым оно имеет законные привилегии, а не как священную обязанность каждого гражданина государства

, то в 1910 г. публицист народнического толка С.Я. Арефин писал: «Теперь уже мало найдется из казаков таких, которые, по чистой совести, считали бы, что они «вольные» и не несут никаких повинностей, что служба не повинность, а «привилегия». Теперь уже многие казаки знают, что они несут тяжелые повинности, знают также, по горькому опыту, что самая тяжелая из этих повинностей – их «привилегия» – служба»

.

Пожалуй, незыблемым продолжало оставаться только право казаков на землеобеспечение, вызывавшее порой зависть у прочих сословий, особенно у крестьянства. Но и здесь к началу XX в. в его реализации обнаруживались те или иные острые проблемы, которые наряду с другими факторами обусловливали специфику казачьего землевладения и землепользования.

Очерк 2

Казачья военная служба во второй половине XIX – начале XX в. и дискуссии о военном значении донского казачества: теория и практика

В 1882 г. И. Яицков, автор небольшой книжки «Казачий офицер и его быт», вспоминал об ушедшей эпохе кавказских войн в следующих выражениях: «Тогда у казаков и было – с войны, да на войну. И они сочувствовали ей полною своею страстью, которую переливали в них кровь и молоко матерей: война увенчивала казака доблестью, его дом поощряла наживой»

. Такой образ понадобился Яицкову для того, чтобы показать, как все изменилось в его время, когда доблесть блекла под тенью хозяйственных проблем выхода казачьего офицера на службу, а затем поиском средств к существованию за ее пределами, когда от наживы остались только редкие бытовые принадлежности, привезенные в дом прадедами и дедами, да жалованье с земельным наделом, которых едва хватало, чтобы вести жизнь, достойную звания офицера. Пожалуй, неизменной оставалась только казачья «страсть», пусть и к войне, но зато подпитываемая «кровью и молоком матерей». Именно она, очевидно, позволяла утверждать известному донскому казачьему офицеру А. Грекову в середине 1870-х гг., что «донцы во все времена служили поголовно… казаки не только не тяготились своим положением, но, напротив, с гордостью отбывали свою службу, несмотря на всю ее тяжесть, и считали себя выше других сословий»

. Здесь, безусловно, именно заключительные пять слов являются наиболее важными. Растеряв былые привилегии и вовсю ощутив на себе земельный кризис начала XX в., донские казаки военную службу продолжали рассматривать как последний бастион сословной исключительности. Особый порядок службы не только не давал им раствориться в среде простых сельскохозяйственных тружеников в эпоху исчезновения сословий, но и, возможно, мог стать последней зацепкой для того, чтобы из «народности» превратиться в «модерную» нацию в случае успеха проекта независимого казачьего государства Всевеликого войска Донского образца 1918–1919 гг.

Но только «крови и молока» ближе к концу XIX в. было недостаточно для того, чтобы считаться казаком-воином. «Если в молодости, в станице, его не научили быть казаком, то в первоочередном полку, где требования от строя уже другие, он тоже не сделается настоящим казаком (выделено нами. – В. А.)», – писал в 1899 г. капитан Генерального штаба казачьего происхождения А.И. Медведев

. Не менее значимым он также считал казачье братство, наиболее ярко проявляемое на военной службе. Для него «чувство принадлежности к казачеству, которое вообще можно приравнять к чувству патриотизма, конечно, не может для казаков заменить чувство полкового товарищества, «односумства», как говорят казаки»

. Однако в том же году другой представитель известной казачьей фамилии Красновых П.Н. Краснов, будущий атаман Всевеликого войска Донского и главный казачий коллаборационист эпохи Великой Отечественной войны, с сожалением отмечал: «Отсутствие войн и экспедиций, в которых казаки на практике ознакомливались с военным искусством… привело к тому, что казачья шашка заржавела и охота служить пропала»

.

Все вышеупомянутые цитаты и мнения так или иначе фиксируют определенные изменения в отношении к военной службе со стороны самих казаков. Однако глубину и качество таких изменений вряд ли можно детально оценить, только прибегая к выдержкам из статей, книг или речей пусть и авторитетных казачьих авторов, к тому же часто противоречащих друг другу. Необходимы прежде всего исследования количественных данных, архивных документов, показывающих состояние казачьей военной службы в динамике ее развития.

В этом же очерке речь пойдет о конкретном содержании принятых у донских казаков систем отбывания военной службы от середины XIX в. до начала XX в., с более или менее подробным освещением актуальных вопросов из опыта функционирования данных систем, которые обсуждались преимущественно представителями казачьего офицерства на разных этапах эволюции военной службы казаков.

Во второй половине XIX – начале XX в. донская военная казачья служба регламентировалась двумя внедренными государством системами. Первая основывалась еще на «Положении о войске Донском» 1835 г., а также на «Полковой инструкции для войска Донского» и в определенной степени учитывала воинские традиции и обычаи казаков, допуская некоторую отдельность казачьих тактических частей в составе регулярной армии и устойчивую географию их применения. Она просуществовала с небольшими изменениями до известных «милютинских» преобразований русской армии 60 – 70-х гг. XIX в. Вторая – ориентировалась на принципы общеимперского Устава о воинской повинности 1874 г., воплотилась в «Положении о военной службе Донского войска» (1874), а также в «Уставе о воинской повинности Войска Донского» (1875), распространялась постепенно на другие войска и была направлена на превращение казачьих подразделений в регулярную, как правило, кавалерийскую часть, со специфическими военно-тактическими и полицейскими функциями, что требовало унификации вооружения, снаряжения и т. и. под армейский образец и высокой мобилизационной готовности. Обе системы являлись неким образцом для организации военной службы других казачьих войск. Однако донское Положение 1835 г. не было просто механически распространено за пределы войска Донского. Рамки первой системы были более гибкие, то есть она позволяла учитывать специфические особенности географического расположения того или иного казачьего войска, театра военных действий, на котором использовались казачьи части, не отменяла сложившиеся отдельные войсковые традиции военной службы, а как бы дополняла, уточняла их. Поэтому в 40—60-х гг. XIX в. чиновники Военного министерства, представители офицерства и генералитета четко видели разницу в порядках выставления на службу казачьих частей донских и уральских, черноморских и кавказских линейных (будущих кубанских и терских), сибирских и пр. Вторая система подразумевала более жесткую централизацию и унификацию, казачьи военные традиции приносились в жертву принципам регулярности и мобилизации, а вся политика Военного министерства в конце XIX – начале XX в. по отношению к казачьей военной службе была направлена на ее максимальное приспособление к общеармейским уставам и требованиям современной войны.

Вопросы несения казачьей службы по Положению 1835 г. довольно подробно освещены в дореволюционной литературе, авторство которой зачастую принадлежало офицерам и чиновникам Военного министерства, профессионалам своего дела

. Их изложение ключевых аспектов службы заключалось в более или менее подробной интерпретации соответствующих глав и статей Положения 1835 г. В связи с этим наш обзор первой из упомянутых систем будет преимущественно основываться на уже существующих описаниях.

Итак, по Положению 1835 г. воинская служба была обязательна для всех донских казаков (от нее освобождались только лица духовного звания) и, как мы уже отмечали в первой главе, под определенное исключение попадали казаки – члены донского торгового общества.

Срок службы устанавливался отдельно для простых казаков и казаков-дворян. Казаки должны были служить 30 лет, поступающие в гвардейские и артиллерийские части – 25 лет. Казаки-дворяне находились на службе 25 лет. Такой же срок определялся и для офицеров недворянского происхождения (личных дворян), то есть выслужившихся из простых казаков. Однако для такой категории казаков выдвигалось дополнительное условие – они должны были прослужить в офицерском звании не менее 6 лет.

Указанный общий срок службы отбывался на внешней (полевой), как правило, строевой или на внутренней службе. Урядники и простые казаки, причисленные к армейским полкам, обязаны были служить 25 лет полевой и 5 лет внутренней службы, причем если они задерживались на полевой службе, то каждый излишне отслуженный год засчитывался за два года внутренней службы. Казаки-гвардейцы находились 22 года на полевой и 3 года на внутренней службе. Казаки-артиллеристы после 25-летней полевой службы сразу увольнялись в отставку, освобождаясь от внутренней службы. Для дворян и офицеров различий между этими двумя родами службы в отношении сроков установлено не было.

Порядок поступления на службу для простых казаков был следующим. По достижении 17 лет казак записывался на 2 года в так называемые «малолетки» и привлекался к отбыванию «сиденочной» повинности

, которая службой еще не считалась. В 20-летнем возрасте все «малолетки» записывались в казаки и принимали присягу, с этого времени и начинался отсчет установленного срока службы. Однако такому казаку давался еще год для подготовки соответствующего снаряжения для очередной службы. Еще на стадии записи в «малолетки», после своеобразного медицинского осмотра каждого казака, признанные способными назначались в строевую службу, неспособные – во внутреннюю службу или же вообще увольнялись в отставку. Для точного соблюдения возрастных требований станичные правления вели особые метрические книги. В них заносились данные из церковных метрических книг и из заявлений отца, если казачья семья была старообрядческой. При выявлении каких-либо нарушений в книгах ответственные лица, в том числе священники, строго наказывались.

Казаки из дворян поступали на службу в 15-летнем возрасте, причем сразу зачислялись или в полк, или в присутственное место. Выбор места службы зависел от желания и наличия вакансий. Такую же свободу в избрании места службы имели дети казаков-чиновников недворянского происхождения, но возраст выхода на службу был такой же, как и у простых казаков.

Все казаки без исключения поступали в части рядовыми, но при первом же выходе на действительную службу дети дворян сразу производились в урядники.

Любой казак, выходя на службу, должен был иметь мундир, оружие и конскую принадлежность согласно высочайше одобренному образцу. Этот образец обязательно рассылался в войсковое дежурство каждого военного округа, для того чтобы лица, ответственные за прием новобранцев в полк, могли требовать соблюдения единообразия. Отдельно оговаривались условия вооруженности казака. Так, каждый казак и урядник должен был иметь саблю или шашку «в железной оправе на кожаном черном пояске» и дротик установленного размера, также выкрашенный в черный цвет. Кроме того, казакам каждого полка в количестве не менее 200 человек полагалось обязательно иметь ружье, «носимое за плечом». У кого из казаков его не оказывалось, те должны были иметь два пистолета, а владеющий ружьем – хотя бы один пистолет (второй по желанию). Казаки-артиллеристы ружей не имели, вооружались только холодным оружием и двумя пистолетами.

Казачье ружье устанавливалось «семилинейного калибра, по образцу, утвержденному для казаков войска Черноморского». За счет войскового капитала к началу 1850-х гг. войско Донское должно было получить более 10 тыс. таких ружей, которые передавались в войсковую собственность. Для их хранения в каждом военном округе обустраивался удобный цейхгауз

. Раздачу ружей казакам осуществляли окружные генералы непосредственно на сборных местах, где формировался полк (об этом подробнее ниже). Генералам также вменялась обязанность распределять ружья так, чтобы их получали «преимущественно казаки, умеющие искусно стрелять». По возвращении полков на Дон ружья сдавались по описи на хранение в цейхгауз.

Для возможного приобретения всех прочих необходимых вещей для службы в Новочеркасске был открыт специальный войсковой магазин. Торговать в нем можно было только по установленной войсковой администрацией таксе, которая обязательно публиковалась и строго соблюдалась. Основная же масса рядового казачества пользовалась услугами так называемой «мастеровой войсковой сотни», находящейся в Новочеркасске и в наиболее «многолюдных» станицах. Казаки, поступившие в сотню, освобождались от полевой и внутренней службы, «пребывали в домах своих и без особенных надобностей от хозяйства своего не отвлекались» в течение установленного 30-летнего срока службы. Главная обязанность мастерового заключалась в изготовлении и починке образцовой казачьей амуниции и оружия по специально оговоренным войском «умеренным» ценам. Попасть в сотню мог только казак «хорошего поведения», владеющий тем или иным «мастерством» и обязательно «освидетельствованный станичным обществом».

Абсолютное большинство казаков, поступающих на службу, распределялось по казачьим тактическим подразделениям. По Положению 1835 г. войско Донское обязано было иметь в готовности и выставлять по требованию правительства следующие части: лейб-гвардии казачий и атаманский полки, одну гвардейскую и три армейские конно-артиллерийские батареи (с 1838 г. 9 батарей 8-орудийного состава и еще сверху 4 резервные батареи в военное время), 54 казачьих полка пятисотенного состава. В каждом полку полагалось иметь 14 офицерских и 862 нижних чина. Гвардейские полки имели 6-эскадронный состав, а батареи – 8-орудийный, кроме батареи, служившей на Кавказе, – она имела 12-орудийный состав.

Установленное число строевых частей было рассчитано на три смены, так чтобы в мирное время на службе находилась треть всего войскового комплекта, остальные две трети находились на Дону, на так называемой льготе. В гвардейском и атаманском полках смена производилась подивизионно через каждые два года, в гвардейской батарее также подивизионно, но через три года. Армейские полки и батареи сменялись целыми частями также через три года, формируясь лишь при наряде на службу и каждый раз расформировываясь при возвращении на Дон. Полки именовались по фамилиям их командиров и имели номера, переходившие при смене к новым полкам их заменявшим.

В лейб-гвардии казачий и атаманский полки отбирались лучшие казаки (в первую очередь по физическим данным) со всего войска. Армейские полки комплектовались по четырем военным округам

войска. Донская артиллерия формировалась из казаков особого района – г. Новочеркасск и 50 ближайших к нему станиц. Комплектование казачьих частей по округам требовало содержание равного количества годных к службе казаков и наличие равного же наряда на службу от отдельных станиц каждого округа. Наблюдение за правильностью распределения наряда по округам возлагалось на войскового наказного атамана (далее – в. н. а.), по станицам внутри округов – на окружных генералов. Равное распределение наряда по округам достигалось путем приписки к округам большего или меньшего количества годных к службе донских калмыков.

Окружной генерал распределял наряд по станицам исходя из следующих условий:

«а) чтобы каждая станица дала людей столько, сколько для составления одного или нескольких полков действительно следовать будет, по числу известных в ней служащих казаков одного возвращения (т. е. одной очереди),

б) чтобы в каждый полк поступали казаки непременно из всех станиц, округу принадлежащих,