выдох. Обводящая берег кромка…
И следы на песке. Но – слизан
образ в памяти – догорает.
Так темнеет. Так назван раем
воздух – ясный, а к ночи – сизый.
* * *
Закрыть – к подбородку; прохладно, дует.
Бывают дни в пелене
с восторгом сквозь дымку. С восторгом туи:
одна за одной. Длинней
становятся мысли. От чаек вести:
роняют крик. Адресат
всей ширью распахнутых вверх отверстий
с надрывом грудь потрясал.
Так дождь превращается в вечер, в сырость,
в осадок с души. На дне
взлохмаченных волнами сфер остыло
тепло моросящих дней.
Когда-нибудь вспомнится в ласке будней
прохладный печальный стон.
Так чайка кричит, но не будем… Забудем…
В тумане морской восторг…
* * *
Скрываюсь, и веки – как створки. Моллюск
отходчивей; может открыться опять.
Ступеньки, шаги по ступенькам. Молюсь,
мой шёпот не слышен. Волну торопя,
молитва о шторме, о прочности глыб
блуждает и бьётся подобием брызг
о скалы базальта. Срезает углы,
кривые, прямые, зигзаги. Каприз,
веление скуки, обычность тоски.
И груз на виски, учащая пунктир,
и выбор: терпи! обезверился – скринь…
И надпись для тех, кто желает уйти.
В базальте ступеньки, спускаюсь к волне.
Разбросаны глыбы, как груз – не поднять? —
как что-то, забытое где-то во мне,
как мысли под вечер с остатками дня.
* * *
Я поменялся с большой медузой
мыслями, телом, верой, душой,
и, исчезая всё уже, узок
весь горизонт на закат ушёл.
Я обжигал, я глаза калечил,
я растекался по небу вширь.
Я жил вопросом: нежные плечи —
облако формы её души?
Мне до заката сказать бы фразу:
только – мечта, для неё одной!