И пошла писать губерния…

Следствие продолжалось более полутора лет, после чего следователь Захаревич запросил у прокурора окружного суда закрытия дела, так как следствие «исчерпало все возможности к раскрытию личности убийцы подполковника Гладышева». Дело отправилось в архив, приказом окружного прокурора вещественные доказательства по делу (револьвер и пуля, извлечённая при вскрытии из тела Гладышева) были уничтожены. Однако ещё не раз пришлось прокурорским сдувать архивную пыль с этой толстой папки. Уже в 1909 году ожидавший отправки на каторгу в московской пересыльной тюрьме Павел Казаков (из крестьян деревни Малая Стодолица Полцевской волости Рославльского уезда, осуждён за антиправительственную деятельность на 12 лет каторжных работ) сообщил тюремному надзирателю, что его сосед по камере Дмитрий Яковлев (из крестьян Юхновского уезда Смоленской губернии Покровской волости деревни Темникова, 20 лет каторги) хвастался, что это именно он, приехав в Смоленск из Москвы, застрелил помощника начальника жандармского управления. Но показания Казакова не подтвердили другие его сокамерники, а по фото Яковлева не смогли опознать свидетели, ссылаясь на давность лет, прошедших с момента совершения преступления.

21 апреля 1910 года крестьянин деревни Лозынь Спасской волости Смоленского уезда Василий Михеевич Горбачёв поведал новому начальнику смоленских жандармов полковнику Иваненко, что сидел в смоленской пересыльной тюрьме в одной камере с ельненским мещанином Владимиром Ивановичем Милеевым. Этот социалист-демократ рассказал ему, что именно ему выпал жребий расправиться с Гладышевым. Жандармами был послан запрос в тюрьму, начальник которой категорически заявил, что никогда политический заключённый не мог быть посажен в одну камеру с уголовником, которым и является Горбачёв. Соответственно никакими тайнами Милеев с Горбачёвым поделиться не мог.

А делу Гладышева всё не лежится спокойно на архивной полке. В начале января 1911 года на имя смоленского полицмейстера приходит анонимное письмо, в котором в убийстве подполковника Гладышева обвиняется наборщик Иван Иванович Гырлин. На этот раз доследование поручают полицейскому надзирателю смоленского сыскного отделения Владимиру Ивановичу Грундулю. Тот выяснил, что семья Гырлиных давно уже под наблюдением смоленских жандармов, так как считается неблагонадёжной. Жандармы познакомили сыскаря с делом 1908 года. Старший брат Ивана Пётр Иванович Гырлин совместно с нелегальным Александром Сидорком 1 ноября 1908 года убили городового 3-й части Смоленска Петра Пивоварова. При попытке их задержания на квартире Сергеенкова в доме Михайловой на Митропольской улице ранили стражника Щукина и городового 2-й части Яцутина, после чего сбежали в Поречье. Там имели перестрелку с городовыми и полицейскими стражниками, в которой были убиты. Но найти доказательства причастности Ивана Гырлина к убийству подполковника Гладышева не смог ни Грундуль, ни жандармы.

В губернском жандармском управлении Грундуль смог выяснить, что в убийстве Гладышева подозревался в ходе охранного расследования смоленский мещанин переплётчик Владимир Фролович Иванов. Доказать, что он убийца жандармы не смогли и Иванов был выслан в отдалённую губернию на поселение в административном порядке.

В ноябре 1913 года содержащийся в Екатеринославской губернской тюрьме Михаил Игнатьевич Акимов признаётся в убийстве Михаила Кузьмича Гладышева и пристава города Рославля Клетина. И снова нужно проверять показания очередного политического арестанта. 13 декабря 1913 года товарищ прокурора Екатеринославского окружного суда Жигачёв снял показания с Михаила Акимова. Оный арестант, рассказывая об убийстве подполковника Гладышева постоянно именовал того полковником и начальником смоленского жандармского управления, путался в дате убийства. По его словам, он, Акимов и его подельник Василий Чекалдин привели приговор партии социалистов-революционеров северо-западного округа летом 1905 года. Застрелили они Гладышева якобы на берегу Днепра. Также были несоответствия и в показаниях об убийстве пристава Клетина. Смоленские следователи запросили из Екатеринослава новый допрос Акимова, но получили ответ из тюрьмы, что арестант Михаил Игнатьевич Акимов умер от туберкулёза в тюремной больнице 14 февраля 1914 года.

10 ноября 1907 года в 17 часов вечера, перед всенощной, целая банда грабителей, вооружённых маузерами и бомбами, напролом шла на Крыпецкий монастырь, будучи уверена, что здесь им не дадут отпора. И действительно, они встретили в стенах монастыря только невооружённых сторожей и беззащитных иноков числом 12-15 человек, собиравшихся идти ко всенощной. Расправиться с последними было не трудно, несколько выстрелов из револьверов, и защитники монастыря лежали на земле бездыханными трупами. Группа полит ссыльных латышей-националистов (примерно 11 человек) совершила налёт на известный Савва-Крыпецкой монастырь с целью ограбления. По ходу дела революционеры в масках, вооруженные маузерами и бомбами, убили 2 монаха, 2 работника, послушника и слепого звонаря, который успел набатом оповестить окрестных крестьян, тем самым сорвав планы боевиков. Впоследствии террористы были задержаны, а некоторые убиты в перестрелках. Одного из них отряд псковских стражников настиг в двух верстах от Торошино, он долго отстреливался из пулемёта и погиб от взрыва двух бомб, в которые попала пуля стражника.

7 декабря 1907 года прокурор Смоленского окружного суда получил уведомление от прокурора Псковского окружного суда, в котором указывалось, что одна из подозреваемы по делу о нападении на Крыпецкий монастырь, известная в организации латышских националистов под кличкой «жена трёх мужей», проживает неподалёку от села Болтутино Ельненского уезда у некого Велина называя себя «Эльзой». Псковский чиновник также прислал в Смоленск фотографическую карточку, на которой оная Эльза запечатлена в компании неизвестных мужчины и женщины. Пристав третьей части города Смоленска докладывал прокурору окружного суда, что высланная из Прибалтийского края Екатерина Страутман (она же Швита-Дами, она же Трайс-Виру, тридцати лет, блондинка, в очках, короткостриженая, худощавая, среднего роста) некоторое время проживала в Смоленске на Тюремной улице в доме № 8. Перебравшись к Велину в Болтутино с целью, якобы, изготовления и продажи коровьего масла, ожидала получения денег от своих родственников и пробыла у Велина около месяца.

По сведениям полиции Страутман посещала некая Эльза Мурник (она же Мария Земид, она же «Саша»). Эльза была арестована в деревне Аняково Болтутинской волости Ельненского уезда в доме землемера Луки Хрисаненко. На стук в дверь землемер, вооружившись «Маузером-С96» (опять Маузер, как и у нападавших на монастырь националистов), попытался оказать сопротивление. Однако, взведя курок, не снял пистолет с предохранителя. Вломившиеся в дом полицейские, опасную игрушку отобрали и всеми доступными средствами (кулаки, сапоги, приклады винтовок и ножны шашек) разъяснили Хрисаненко, что мешать полиции дело гиблое. Мурник отвезли в Смоленск, а Лука был оставлен в Аняково. В розыск был объявлен работник Велина рижский мещанин Белоглазов (19-ти лет, шатен среднего роста, пострижен в скобку, глаза карие), который за день до ареста Эльзы уехал вместе с Екатериной Страутман по слухам в Минскую губернию.

Интересна переписка псковского и смоленского прокуроров. Жаждущий крови псковитянин, официально запрашивает смоленского коллегу возбуждено ли дело против землемера Луки Хрисаненко, который пытался оказать сопротивление чинам полиции. Николай Николаевич Чебышев, прокурор Смоленского окружного суда, в своём ответе вопрошает, а за что, собственно, привлекать к уголовной ответственности дурака-землемера, которому вскружила голову смазливая латышка. Вся его вина заключается в том, что во время ареста он стоял с поставленным на предохранитель пистолетом у дверей своего дома. На руках у смоленского прокурора и так масса политических дел.

На фоне революционных безобразий в конец распоясались и обыкновенные уголовники. В 11 часов вечера 22 ноября 1907 года неизвестные вломились через кухню в дом владелицы имения Спасское Краснинского уезда Марии Ивановны Высотской. Хозяйка с двумя служанками Ириной Петровой и Фёклой Куприяновной Грузенковой закрылись на замок в господской спальне. Нападавшие, числом судя по голосам трое, попытались дверь взломать, требуя отдать все деньги и угрожая зарезать женщин в случае отказа. Дверь не поддалась, и грабители, забрав с собой много разных вещей, удалились. Оказалось, что похищены: два самовара, шуба, офицерская шинель, овчинная полость, несколько пар валенок, всего на общую сумму в 60 рублей.

Через пару дней лесник землевладелицы Азанчеевой Осип Барышев донёс в полицию, что на утро после ограбления Спасского видел в своём лесу греющихся у костра троих мужиков, у которых было несколько объёмных мешков. В одном из них лесник узнал знакомого ему крестьянина Петра Фёдоровича Грузенкова. Краснинская полиция на основании этих сведений решила, что злоумышленники направились в губернский город, о чём и сообщили смоленскому полицмейстеру. Уже 7 декабря в Смоленске был задержан Пётр Фёдорович Грузенков, который сознался в ограблении имения Высотской и назвал своих подельников – крестьян Сергея Петровича Романенкова и Виктора Егоровича Абраменкова. По словам Грузенкова, большую часть награбленного они сбыли в Лубне лавочнику Алексею Павловичу Щепилло. У лавочника урядник обнаружил два самовара, часы, подушку, шубу и ботинки. Офицерская шинель и овчинная полость были уже проданы цыгану Абраму Цыбульскому, который по требованию урядника вещи тотчас возвернул.

На допросах грабители рассказали, как дошли до жизни такой. Грузенков и Романенков всё лето работали в Смоленске на кирпичном заводе. В начале осени стали ходить искать работы по имениям Краснинского уезда, но безуспешно. Там же к ним присоединился Абраменков. Рассудив промеж себя, крестьяне решили совершить ограбление. По дороге в Краснинский уезд остановились в Лубне у лавочника Щепилло. В одном из имений Краснинского уезда увели лошадь из конюшни, но её пришлось отпустить, так как была та скотина больной да хромой. Вернулись в Лубню, где Алексей свет Палыч посоветовал им переключиться на кражу коров и даже выдал для этого верёвку. Шайка направилась в Спасское, но замок на дверях хлева не поддался. Тогда горе-разбойники и вломились в господский дом. После грабежа по пути в Лубню остановились в Перховичском лесу, где их видел лесник Барышев. В Лубне пробыли два дня, получив от Щепилло водку, колбасу и другие съестные припасы. За украденные у Высотской вещи лавочник заплатил каждому из крестьян по 60 копеек серебром.

Алексея Щепилло полиция привлекла было в качестве обвиняемого за укрывательство разбоя и скупку краденного. Но тот выкрутился, рассказав, что 22 ноября к нему на постоялый двор пришли Грузенков, Абраменков и Романенков. Взяли продуктов и водки на рубль пятьдесят. Так как денег у них не оказалось, предложили купить имевшиеся у них вещи. Лавочник заплатил за предложенное ему 13 рублей 50 копеек.

Смоленский окружной суд привлёк крестьян деревни Мальцева Мерлинской волости Краснинского уезда Петра Фёдоровича Грузенкова 25-ти лет, Палкинской волости деревни Аушково Сергея Петровича Романенкова 39-ти лет и Каблуковской волости деревни Дмынич Виктора Егоровича Абраменкова 21-го года в качестве обвиняемых по делу о разбойном нападении на усадьбу Марии Ивановны Высотской. 12 марта 1909 года по решению суда каждый получил по три года тюремного заключения. А вот Щепилло был полностью судом оправдан. Грузенков за отличное поведение был в октябре 1911 года освобождён досрочно. А вот Абраменкову в тюрьме не сиделось.

10 июня 1911 года Виктор Абраменков сбежал из куреня «Токовый» Николаевского исправительного отделения города Екатеринбург. Был пойман, но уже 31 июля удрал с уличных работ из куреня «Затоковый». Был переведён в Илецкое исправительное отделение где и просидел аж до 21 августа 1914 года.

В Империи идёт борьба с незаконным самогоноварением и без акцизной торговлей спиртными напитками (с 1896 года установлена государственная монополия, как-никак), и на стол прокурора окружного суда попадают и такие дела.

Штатный контролёр Смоленского акцизного управления Жук 11 марта 1909года проводил проверку по заявлению крестьянина деревни Чистяки Богородицкой волости Ивана Семёновича Павлюченкова, который обвинял в незаконной торговле хлебным винном своего однодеревенца Артёма Ивановича Павлюченкова. Крестьянин деревни Конюхово Богородицкой волости Смоленского уезда Семён Фомич Моисеенков при опросе показал, что сам никогда у Артёма Павлюченкова водки не покупал. Но как-то раз, играя в карты в доме Ивана Семёновича Павлюченкова с Дмитрием Гусаровыми и с хозяином дома, так распалились в азарте, что решили «сбрызнуть душу казёнкой». Гусаров сбегал во двор Артёма Павлюченкова и вернулся с запечатанной бутылкой «красноголовки». Дмитрий Иванович Гусаров поведал акцизному чиновнику, что водку ему вынесла невестка Артёма Павлюченкова Татьяна Антоновна.

О неоднократной покупке казённого вина бутылками и полубутылками в доме Артёма Павлюченкова дали показания Конон Михайлов, Пётр Владимиров и Иван Семёнович Павлюченков. Вино им продавал как сам Артём, так и его родственники мать Варвара Алексеевна, жена Ефросинья Осиповна и невестка Татьяна Антоновна. За бутылку платили по 55 копеек, и пустую посуду заносили обратно в дом Артёма. А вот крестьяне той же деревни Яков Ефимович и Борис Яковлевич Медведевы никогда водки у Павлюченкова не покупали, да и никогда про ту торговлю и не слышали. Борис Медведев с гордостью заявил контролёру Жук, что водки не пьёт вовсе.

Спрошенная контролёром акцизного управления Варвара Алексеевна Павлюченкова показала, что в доме её живут неотделённые сыновья Артём и Федор со своими жёнами. Водки более двух бутылок в казённой лавке она в дом никогда не покупала за ненадобностью. По словам Варвары, в Чистяках процветает беспробудное пьянство, и часто соседи усиленно пристают с просьбой продать бутылку-другую. По доброте душевной уступаю, мол, водку в запечатанной таре страждущим соседям. Слова Варвары Алексеевны подтвердила и жена Артёма Ивановича Ефросинья Осиповна. Артём и Фёдор Павлюченковы в своих показаниях также открещивались от продажи казённой водки соседям, но признавали, что не раз с оными соседями ту водку распивали у себя на дворе или в домах своих однодеревенцев.

На заседании 17 ноября 1909 года Смоленский окружной суд нашёл, что по показаниям свидетелей казённую водку своим соседям продавала лишь только Варвара Алексеевна Павлюченкова. Она и была присуждена к штрафу 10 рублей в пользу казны. При несостоятельности платежа – к трём дням тюрьмы. Артём Иванович, Фёдор Иванович, Татьяна Антоновна и Ефросинья Осиповна Павлюченковы по суду были признаны оправданными.

В мае месяце 1917 года владелец имения Хотеево Дубровской волости Поречского уезда Павел Александрович Гедеонов раздал свою пахотную землю окрестным крестьянам, оставив себе небольшой надел. Но и это его не спасло. В 9-30 утра 4 июня 1917 года Гедеонов в передней своего дома обсуждал стоимость аренды сенокосных лугов со своим бывшим управляющим Тимофеем Васильевым и ещё одним крестьянином. В этот момент в дом ворвались трое неизвестных, двое из которых схватили присутствовавших при разговоре горничных и третий из револьвера крупного размера застрелил Тимофея Васильева и несколько раз выстрелил в Гедеонова.

На звук выстрелов из внутренних комнат выбежала жена Гедеонова Любовь Никаноровна, и ОТКРЫЛА ЧАСТЫЙ ОГОНЬ ПО НАПАДАВШИМ ИЗ КАРМАННОГО «БРАУНИНГА». Налётчики почли за лучшее ретироваться, и, выбежав из дома, скрылись в саду. На свою беду в это время через балконную дверь в сад выбежала гостившая у Гедеоновых жена московского нотариуса М.И. Дудкина. Она столкнулась лицом к лицу с убегавшими бандитами и была застрелена.

Тяжело раненый Гедеонов прожил после нападения около пяти часов, успев рассказать начальнику уездной милиции Буглеву и доктору Зезюлинскому, что нападавшие были не местными. 5 июня в саду Гедеоновых саженях в двухстах от дома был обнаружен труп одного из нападавших. Его, раненого Гедеоновой в бедро, застрелили подельники, сняв с убитого сапоги. Местные органы милиции так и не смогли установить личности нападавших на Хотеево. В начале августа 1917 года потомственная дворянка Любовь Никаноровна Гедеонова, проживающая в Смоленске на Большой Вознесенской улице в доме Вагишева пишет прошение прокурору Смоленского окружного суда, в котором просит прислать для помощи в расследовании судебному следователю 2-го участка Поречского уезда кого-нибудь из смоленских следователей и агентов сыскного отделения. На прошении синим карандашом надписано «Лично сообщить просительнице о невозможности передачи дела. Судебный следователь по важнейшим делам.»

Иван Семёнов сын Екимов, рецидивист

25 января 1875 года помощник пристава 1-ой полицейской части губернского города Смоленска около половины восьмого вечера составлял протокол со слов временно отпускного рядового Василия Ефстафьева. Тот, шмыгая носом и разя перегаром, разъяснял, что, приехавши в Смоленск из Чащино Духовщинского уезда утром познакомился с временно отпускным рядовым Иванам Екимовым. Тот позвал его к своей сестре пить водку. Так Ефстафьев оказался в деревне Силино Солдатской слободы в доме бессрочноотпускного рядового Лариона Меркулова.

Полицейский чин тяжко вздохнул. Ну, сколько вас таких уже на моей памяти было, пьяниц, и сколько ещё будет. Водки вам, идиотам, выпить негде и не с кем. Кабаков вам в городе мало. А потом являетесь в часть, размазывая сопли, а то и кровь по харе, да голосите, что вас ограбили. Если уж «нехороший человек» тебя в толпе выделил, да зовёт не пойми куда водку пить, то значится у тебя на роже аршинными буквами написано, что ты не откажешься, что казённое вино тебе ближе матери родной. Тяжко вздохнул помощник пристава, и вновь обмакнул перо в чернильницу.

В доме Меркулова новые знакомцы знатно нажрались. Екимов раз сбегал за добавкой. Но, как всегда бывает, водка кончилась раньше, а желание выпить осталось. Ларион Меркулов, пришедший в часть вместе с Василием, ревел ярмарочным медведем, что Ефстафьев сам отдал часы Екимову, чтобы тот их сбегал и заложил. Полицейский от него только отмахнулся. Знаем мы, мол, Ваньку Екимова, сидел он уже за кражу один раз. Видать, опять за старое взялся. По словам духовщинского крестьянина у него пропали серебряные часы с цепочкой, кожаный бумажник, а в нём, не много ни мало, двадцать пять рублей ассигнациями. Проспавшись, Ефстафьев не увидел в доме своего нового знакомца, и отправился в полицию. А с ним и Меркулов увязался. Ларион всё орал, что часы Васька сам отдал, а денег от него никто и не видел. Ведь ежели б деньги были, на хрена часы закладывать. Купили б ещё водки, вот и вся недолга.

Пока протокол, то да сё, десятские приволокли из Солдатской слободы Екимова. Был он сильно пьян, но на ногах держался и говорил более-менее связно. Да, взял часы у Ефстафьева, так он сам их мне совал, когда водка кончилась. Иди, мол, заложи, только не меньше чем за семь рублей. Я и побёг. Целовальник в кабаке часы брать не захотел, ему по закону не положено, а Егорка Васильев знакомец мой старый взял за три рубля. Я с водкой к Лариону домой вернулся, а там уже и нет никого. А потом десятские заявились. У Екимова при обыске нашлось только пятьдесят копеек, каковые и вернули Ефстафьеву. Ваньку отправили в арестный дом при земской управе, а остальных по домам.

Полицейское следствие было недолгим. Допросили Кондрата Егорова, того самого целовальника, да Егора Васильева, который показал, что часы он взял в залог за данные Ивану Екимову три рубля серебром. Оформив все протоколы, пристав передал дело на рассмотрение по подсудности мировому судье. В качестве свидетелей в камеру мирового судьи Александра Васильевича Рачинского были вызваны Ларион Меркулов, жена его Елизавета Семёновна Меркулова, она же сестра обвиняемого Ивана Екимова, целовальник Егоров и Егор Васильев. Судья Рачинский, рассмотрев материалы дела и выслушав свидетелей, пришёл к выводу, что обвинить Екимова в краже нельзя. По законам Российской Империи вменить в вину Ивану свет Семёновичу можно лишь укрывательство вырученных за заложенные часы трёх рублей. Кражу двадцати пяти рублей у Ефстафьева доказать не удалось, да и не нашли ни в доме Меркулова, ни у самого Екимова этот самый бумажник с деньгами. Присудил мировой судья Ивану Екимову три месяца тюрьмы. А тот собственноручно, грамотный ведь как-никак, бывший старший писарь 6-й артиллерийской бригады, накатал апелляционную жалобу в Съезд мировых судей. А ведь зря он это сделал, ох зря. И такая тут канитель завертелась.

Съезд перед рассмотрением апелляции запросил у всех мировых судей сведения о Иване Семёновиче Екимове. И тут выяснилось, что суд по делу Ефстафьева уже третий в нелёгкой судьбе Екимова. Дальше господа Съезд и разбираться не стали. А стоило бы покопаться в законах Империи, стоило. По мнению Съезда мировых судей, под председательством А.Н. Вонлярлярского Иван Екимов попадает под действия закона о рецидивистах. Так как судился в третий раз за одинаково преступление – кражи. Мировым судьям он теперь не подсуден, и дело его нужно передать прокурору Смоленского окружного суда. Прокурор, чиновник всё ж таки с юридическим образованием, должен бы был разобраться, что там нагородили выборные мировые судьи. Но и он подошёл к делу спустя рукава. Не изучив материалы уголовного дела, отписал оное судебному следователю для предварительного следствия.

Следователь отправился в арестный дом при земской управе, решив для начала поговорить с обвиняемым. Там ему рассказали, как Екимов отреагировал на решение Съезда мировых судей. А Ванька взялся буянить. Ломал нары в камере, орал благим матом, бился с разбегу в запертые двери. Сторож Александров, решив урезонить буяна, открыл двери камеры. Пред ним предстал Иван свет Семёныч, почему-то одетый в пиджак другого заключённого, и грустным голосом поведал, что как-то скучно ему тут сидеть. Пошли, мол, дорогой вертухай, посмотрим, что за контингент у вас в женской камере обитает. Вы представьте себе какая у этого человека была харизма, сколько личного обаяния, что сторож повёл его на смотрины в женскую камеру. Бабы, мягко говоря, охренели от появления в дверях двух мужиков, стоявших в обнимку и в громко обсуждавших их достоинства и недостатки. Екимов заявил, что и тут всё не так как надо, и двери женской камеры закрылись. А Ванька приказал Александрову вести его до ветру на двор управы. На резонный вопрос, а чем собственно его параша в камере не устраивает, Екимов заявил, что надоело ему это вонючее ведро хуже горькой редьки. Хочется ему в нормальном сортире посидеть. И ведь уговорил сторожа, уговорил паразит! А на дворе управы Екимов рванул в ворота быстроногим сайгаком. Поняв, что остался в дураках, Александров завопил и кинулся вдогон. За ним побежали и несколько десятских, что были в тот момент в управе. Догнать долго не могли, настигли только на крыльце дома Лариона Меркулова. Екимов понуривши голову сидел на ступеньках, тяжко вздыхая. Нету, мол, никого дома, а я так спешил.