Я – Распутин. Сожженные мосты

Я повернулся к дверям.

– Постой, Григорий! – Аликс вскочила, взяла меня за руку. Ее вытянутое лицо пошло красными пятнами, глаза умоляюще на меня смотрели. – Прости, отче, что усомнились. Вокруг и правда столько лжи. Не уходи!

Напоминание про детей – сработало. Все-таки нынешние Романовы – хорошие, заботливые родители. Этого не отнять.

– Как же твой приют? И вот партия? – Николай тоже встал, подошел ко мне.

– Все пойдет прахом без меня… – покивал я. – Опять сироток на улицу выкинут…

Это тоже подействовало. Царская чета бросилась с жаром убеждать меня.

– Я твой заступник, Григорий, прости, больше не усомнимся.

– Ники, мы чуть не предали нашего друга! – Аликс сняла с пальца перстень с крупным бриллиантом, силой вложила мне в руку.

Это она зря! Через час уже пожалеет – царица была по-немецки скупа, однажды при мне чуть ли не с пристрастием допрашивала повара про траты на кухне, стоимость завтраков.

Ладно, дареному коню в зубы не смотрят.

Я дал себя уговорить, сел за стол.

Мы долго обедали разными постными блюдами. Вроде и ешь, а не наедаешься. Говорили обо всем сразу. Николай заинтересовался делами Гатчинского воздухоплавательного отряда, обещал купить за свой счет моторы для самолетов. Аликс расспрашивала про успехи в колонии Ушакова – к моему удивлению, она запомнила там некоторых воспитанников. Патронаж для нее не был пустым звуком.

Царская чета убедила меня остаться во дворце, мы вместе сходили на вечернюю службу, и я даже поиграл с детьми – старшими дочками и Алексеем. Семья все еще увлекалась настольными играми, в «Мироеда» мы сначала с девочками разорили папашу, потом скупили заложенные предприятия мамы. Устроили тотальный разгром.

И все это под завывание метели за окном. Весна сдала позиции зиме, опять повалил снег.

Слуги разожгли камин, затрещали сгорающие полешки. Лепота!

Глава 2

Утром я банально проспал. Надо было бы встать пораньше и смотаться из дворца, но лег я поздно, а перед сном еще почитал «Мать» Горького. Роман только вышел и уже успел наделать много шума. Критики разругали его в пух и прах – неудачная попытка написать новое Евангелие, плоские персонажи… Да и сам Горький потом будет признавать, что «Мать» написана так себе – «в состоянии запальчивости и раздражения» от событий первой русской революции.

Из нынешнего времени сюжет романа, конечно, воспринимается совсем по-другому. Все эти стачки, листовки, первомайские шествия… Читаешь и видишь, насколько Россия – кипящий котел с наглухо закрытой крышкой.

Иллюстрацию этой самой «крышки» я получил сразу после завтрака. Разодетый Николай зачем-то потащил меня на встречу с Головиным. Председатель Думы явился в Царское Село с целой делегацией депутатов. И это стало его роковой ошибкой. Полагаю, приехал бы спикер в одиночку – все бы кончилось взаимным прощупыванием и аккуратным обозначением позиций. Чего хочет двор и Николай, какие настроения в Думе. Ну и завистливым разглядыванием огромного бриллианта на моем мизинце.

Но пара депутатов от эсеров сразу влепили помазаннику про Конституцию. И тихий, вежливый Николай взбеленился:

– Я рад видеть представителей всех партий, съехавшихся для изъявления верноподданнических чувств. Но ваше увлечение бессмысленными мечтаниями… – царь повысил голос, лица депутатов посмурнели. – Пусть все ведают, что я, посвящая свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия столь же твердо и неуклонно, как и мой незабвенный родитель.

Тут уже расстроился я. Упорство и упрямство Николая в вопросах незыблемости самодержавия буквально приговаривало его к страшной участи.

Головин пытался сгладить ситуацию, долго и велеречиво говорил ни о чем, но встреча была испорчена.

Я тихо свалил по-английски, не прощаясь. Пора было взяться за объезд выборгских подписантов – теперь я был на девяносто девять процентов уверен в том, что мне удастся добиться амнистии основных фигур. К бабке не ходи – двор войдет в конфликт с новой Думой (уже вошел) – Николаю нужно будет кинуть народу кость.

* * *

О том, что опала Распутина не состоялась и он еще больше укрепил свои позиции при дворе, очень быстро стало известно в обществе. Это я понял по увеличивающемуся потоку приглашений на салоны, журфиксы… Питерская аристократия плевать хотела на Великий пост, в моде нынче декадентство и атеизм – гуляли и веселились. И разумеется, все хотели познакомиться лично с новым фаворитом. Составить, так сказать, собственное мнение.

Честно сказать, устраивать шоу для именитых бездельников времени не было, но тут я увидел в пачке письмо от княгини Зинаиды Николаевны Юсуповой. И выпал в осадок. Это же мама убийцы Распутина – Феликса Юсупова. Княгиня приглашала меня на прием по случаю приезда из-за границы (тоже мне событие!) и интересовалась, не надо ли прислать за мной экипаж.

Я порылся в пачке. Нет, ну чем черт не шутит – вдруг еще есть письма от кого-то из убийц. Например, от депутата Пуришкевича или поручика Сухотина… Вот бы был номер. Но нет, моя паранойя дала сбой. Ничего такого не было.

И что теперь делать? Я повертел приглашение в руках. Понюхал. Надушенное такое. Нет, надо сходить. Посмотреть на своего несостоявшегося убийцу. Он еще, конечно, подросток и на приеме его вовсе может и не быть… Нет, решено. Иду к Юсуповым.

Сам раут проходил субботним вечером во дворце князей на Мойке. У парадного входа была пробка из карет, автомобилей… Толпился простой народ – просто поглазеть на выход аристократов.

– Смотри в оба, – накручивал я Дрюню. – Тут что угодно может приключиться. Ежели я через час-другой не выйду, начнется какая-нибудь дурная суета – беги за нашими.

– Все понял, отче… – покивал парень. – Буду смотреть в оба, шага не отойду от дворца.

На входе я показал приглашение от княгини, дворецкий меня с поклонами проводил в «ожидательную». Это был зал, сплошь увешанный картинами.

Старые голландцы соседствовали с пейзажами Ротари, Сурикова. У Юсуповой явно был неплохой вкус.

Большие двери открылись, в зал вошла сама княгиня в сопровождении разодетой свиты. Бриллианты слепили глаза, запах разнообразных духов валил с ног.

Зинаида Николаевна оказалась хоть и состарившейся, но все еще очень красивой женщиной. Тонкие губы, лучистые глаза – я глядел и не мог наглядеться на нее.

А вот Юсупова моего взгляда явно испугалась. С хрустом сжала веер, побледнела:

– Очень рада вашему визиту, Григорий Ефимович, позвольте представить вам…

– Пустое, – махнул я рукой, – все одно не запомню.

Свита глядела на меня во все буркала, пора было начинать шоу.

– Это что за похабель?! – ткнул я пальцем в картину, на которой голую женщину ласкал сизый лебедь.

– Это Леда и лебедь… – глаза княгини расширились. – Копия Рубенса кисти Клевера. Я привезла ее из Европы и…

– Гляди, какой срам по стенкам развесила, – не дал я договорить Юсуповой, – от беса это у тебя, от беса!

– Что вы себе позволяете?! – ко мне шагнул статный мужчина в военной форме, с аксельбантами. – Вы…

– Заткнись! – рыкнул я на защитника. Тот покраснел как рак, стал хватать воздух губами. – Смотри у меня, княгинюшка! Я эту твою бесовщину прикрою. Разом!

Я перекрестил Леду в районе женского лона. Лебедь косил на меня правым глазом.

– Если вам претят такие картины… – Юсупова растерялась. – Я велю убрать ее на чердак.

– Убери, и поскорее. Иначе быть проклятой. – Я повернулся к свите. – И вам всем быть проклятыми, что смотрели на блудодейку и подхихикивали.

Аристократия впала в ступор. Еще никогда с ними так никто не говорил.

– Григорий Ефимович, изволь пройти в музыкальный зал, – Юсупова решила сгладить ситуацию. – Там и угощения уже рядом накрыты.