Русский бунт. Начало

Коля лишь вертел в удивлении головой. Его боевой настрой явно прошел.

– Идите, устраивайтесь, – также тихо ответил я. – Постарайтесь приготовить что-нибудь к ужину.

* * *

К моему удивлению, Татьяна оказалась вполне расторопной хозяйкой. В отсутствие слуг сама разыскала кухню, ледник и приготовила нам вполне достойный даже не ужин, а поздний обед. Жаркое с соусом, что-то вроде салата с редькой и морковью, разнообразные пироги. Испекла хлеб. Я был поражен.

– Жизнь в Нижнеозерной не была легкой, – Харлова без слов поняла мой вопрос. – Многое приходилось делать самой. У нас всего одна крепостная была, Глаша. Муж постоянно по службе. Я сама шила, готовила…

Эх, как же картошки не хватает! Овощ уже завезен в Россию (еще Петром I), но пока не получил должного распространения.

Обедали мы за огромным дубовым столом в шикарной гостиной Рейнсдорпа. Фарфоровая посуда, хрустальные бокалы…

– Прямо удивительно… – Харлова покачала головой. – У вас появились манеры. Вы умеете пользоваться ножом! То, что я видела раньше…

Коля нахмурился, уставился мрачно в тарелку.

– Не будем о прошлом… – я налил вдове красного вина из бутылки. И сразу почувствовал себя распоследней сволочью. Казачкам пить запретил, а сам употребляю. – Мы же договорились начать с чистого листа.

Татьяна опять раскраснелась. Но теперь по другой причине – вино ударило ей в голову. Выглядела она при этом чудесно. Даже траурное черное платье ее не портило. Я залюбовался девушкой. Но мое любование долго не продлилось. Раздается стук в дверь, смущенный Иван просовывает голову.

– Царь-батюшка, Овчинников с Твороговым приехали!

Я закрыл глаза, протер руками лицо. Устал. А ведь так нужны силы. Сейчас я должен сдать свой главный экзамен Хранителя. Ведь именно Андрей Афанасьевич Овчинников был правой рукой Пугачева. Его дети собрали прах казненного Праотца и заложили святилище у станицы Зимовейской. Сам Андрей Афанасьевич погиб в битве на степном берегу Волги и дожить до крушения дела всей своей жизни не успел. А может, оно и к лучшему – так бы без сомнений его казнили на Красной площади вместе с Чикой-Зарубиным, Шигаевым, Подуровым и другими казацкими полковниками и генералами. Слишком уж он был активным и уважаемым членом восстания.

– Зови к столу. Сначала Овчинникова. Перемолвиться мне с ним надо, – я приглашающе машу рукой. Харлова, поколебавшись, встает.

– Петр Федорович, мы сыты, пойдем.

Дергает за руку Коленьку. Я внимательно на нее смотрю, но не препятствую. Доверия ей пока нет. Казаки убили мужа, саму чуть не изнасиловали. После такого она еще хорошо держится.

– Приборы для твоих друзей пришлю с Иваном? – вдова вопросительно на меня смотрит.

– Будь любезна. Благодарю за обед.

Брат с сестрой уходят, сталкиваясь в дверях с мощным, мускулистым брюнетом лет тридцати. Одет в простой казацкий чекмень, шаровары. За поясом аж две сабли. Обоерукий боец? Ни отец, ни дед ничего про это не рассказывали. Двигается стремительно, легко. Такие же голубые глаза, как у Татьяны, смотрят с прищуром, весело. Казак ищет красный угол, не находит.

– Вот нехристи-лютеране! – Овчинников легко улыбается, демонстрируя белоснежные зубы. – Даже перекреститься некуда. Мое почтение, Татьяна Григорьевна!

Овчинников стаскивает шапку, изображает легкий поклон. Харлова меняется в лице, не отвечая, подталкивает брата к двери. Уходит.

– Эх, все никак не простит. Мужа-то ее я ухайдакал на валу форта. Крепкий был вой!

Я встаю, подхожу ближе. Овчинников, ничуть не смущаясь, распахивает объятия.

– Петр Федорович, надежда ты наша! Все казачество тебе в ножки кланяется. Это же надо! Пока я в Бердской слободе прохлаждался, ты Оренбург на саблю взял. Вот же визгу скоро будет в Питере!

– Саблю вообще из ножен не доставал… – я улыбаюсь, мы обнимаемся. От атамана пахнет порохом, табаком, лошадиным потом…

– Да, да, в баньку бы надо… – вздыхает Андрей Афанасьевич, уловив что-то в моем лице. – Щичаз закончим делишки наши, попаримся.

– Наши делишки только начинаются, – я тяжело вздыхаю. – Садись за стол, наливай вино. Из погребов самого губернатора.

– Все знаю, все уже послухал от братьев-казаков. Превозносят тебя до самых небес. Виват! – Овчинников налил вино в бокал Коленьки, махом выпил.

В гостиную зашел Иван, принес тарелки, вилки. Сразу за ним появился высокий, с узким лошадиным лицом мужчина, на котором бросается в глаза густая растительность. Творогов. Еще один атаман пугачевского войска. Уважаемый казак, правда с гнильцой, как у Лысова. Вместе с Чумаковым предал Пугачева и сдал его властям.

– Хлеб да соль!

– Едим да свой, – смеется Овчинников, начиная накладывать себе жаркое.

– Петр Федорович! Я думал моя виктория будет громкой, но твоя… – Творогов тоже лезет обниматься. Вот никакого почтения перед царем. Внутренне морщусь, но терплю.

– Садись, Иван Александрович, рассказывай, как взял Пречистенскую крепость?

– Да щитай впустую сходили. Как подошли к крепости. – Творогов наломал хлеба, перекрестился. – Местные казачки нас пустили внутрь. Повесил коменданта, вот и весь сказ. Даже пострелять не случилось.

– Ваня, – я обратился к Почиталину, что стоял и слушал нас, раскрыв рот, – принеси карту. На столе в кабинете. И перо с чернильницей.

Пока ждали Ивана, я посвятил обоих атаманов в детали штурма Оренбурга, присяги и указа о воле народной. Рассказал о своих планах устроить регулярные войска. Казаки долго отходили от новостей. Я уже успел поразглядывать карту, обдумать некоторые мысли. Первым пришел в себя Овчинников.

– На два полка по полтысячи пешцев у нас людей хватит… – задумался атаман. – Может даже и на три. В Бердской слободе уже с тысячу окрестных крестьян колобродят. И все новые и новые приходят. Я распорядился хаты строить, запасы делать.

– Регулярство нужно, – осторожно произнес Творогов, – но верстать яицкие полки по-новому… Да минуя казачий круг…

– Сход проведем, – успокоил я атамана. – И вам никакого ущерба. Были атаманами, жалую вас генералами!

– Как енералами? – опешил Овчинников. Творогов тоже в удивлении откинулся в кресле.

– А вот так, – принялся я разъяснять, – казачков-то тоже прибыло. Ты, Иван Александрович, сколько из Пречистенской привез?

– Да человек двести присоединились. А может, и более. Мы там еще полсотню оставили, как ты и велел.

– Считайте, господа станичники, – я перевернул карту, написал корявые цифры. – Яицкие, илицкие, теперь оренбургские и пречистенские казаки. Четыре полка!

– Никак не сходится, – наморщил лоб Творогов, – оренбургских мало. Пречистенских також едва на полполка.

– А мы из других сотен передадим россыпью… – я назидательно поднял перо. – И не забывай, Иван Александрович, о татарах, башкирах и киргизах. Вот не лежит у меня сердце отдельно их регулярствовать. Распишем по полкам!

– Помилуй бог! Царь наш батюшка, Петр Федорович! – Творогов нахмурился. – Воевать с иноверцами в одном строю?!

– А в Пречистенскую крепость ты с татарами ездил? Ездил! Боевые они хлопцы?

– Боевые! – Овчинников потянулся за бутылкой, но я отставил ее прочь.

– А раз так, – я прихлопнул рукой по столу, – не супротивьтесь мне!

– И кого в полковники? – поинтересовался Творогов, опустив взгляд.