А я не знал, и этим Вы убили,
Так сладкий сердцу первый непокой.
Пусть… Ведь прошло… Вы отпринадлежали.
Зачем же было прошлое скрывать?
Ведь ненамеренно…, любя Вы продолжали,
Чужою будучи, мне сердце надрывать.
Я слепо брёл и преданной собакой
Послушно мордой тыкался в обман,
Как оступившись волк встревает лапой
В расставленный у дерева капкан.
Не Вы… Я бросил Вас тогда в усладу
Предубежденью, хоть потом и клял.
И лет, теперь не помню, сколько к ряду
Других улыбкой Вашей наделял.
Из многих кто теперь – и будут лучше,
Не утаив… Хоть будут не любить.
А Вы любили… Просто злополучный
Над нами демон занялся кружить.
И накружил тревогу снам и память,
Определив недолго рядом быть.
Но может тем, что стёрто между нами
И стоит в этом свете многим жить?
Вам, доброй ночи. Удивились – помнит?
Моя обида? Черти пусть её…
Тогда в далёком, я преступно скромный
Так глупо счастье отпугнул своё.
2016г.
Я там завяз
Я там завяз, совсем в другой стране,
которую бессовестно просрали
так в недалёком, но далёком прошлом.
Семидесятые опять приснились мне
в замызганном чепке ЖД вокзала,
где я, качаясь пьян, ругаюсь пошло.
Тягучим сном забрёл в Бахчисарай:
Наложницы, их яркие халаты.
Кальян. Вино и лущеный миндаль.
Чалма, павлиний азиатский рай.
Лик евнуха, смотрящего палаты,
И взор Марии в северную даль.
Я всё узрел, что Пушкин написал.
И, в общем-то, признателен Гирею,
что в чаши заключён любви фонтан,
где всё ещё творит печальный бал
большое горе, мрамор смертью грея,
которою дохнул жестокий хан.
Но мнилось, не приметил что-то гений:
сосуд с инжиром, вычурную вязь –
знак упоения и обречённой страсти;
неясную тоску арабских пений;